Digest Заратустры № 1:
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком. Так начался закат Заратустры.
Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель. Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту. Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
Я люблю того, кто живёт для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своёй гибели.
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечёт его к гибели.
Вот стоят они, говорил он в сердце своём, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей. Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами?
“Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего, о чём ты говоришь: нет ни чёрта, ни преисподней. Твоя душа умрёт ещё скорее, чем твоё тело: не
бойся же ничего!” Человек посмотрел на него с недоверием. “Если ты говоришь правду, – сказал он, – то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили плясать”. “Не совсем так, – сказал Заратустра, – ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своёго ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками”. На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры.
После этого Заратустра шёл ещё два часа, доверяясь дороге и свету звёзд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо.
Пусть же ведут меня мои звери!
Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!
Что есть тяжесть? – вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его. Что есть трудное? – так вопрошает выносливый дух; скажите, герои, чтобы взял я это на себя и радовался силе своёй. Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать своё высокомерие? Заставить блистать своё безумие, чтобы осмеять свою мудрость?
Но в самой уединённой пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своёй собственной пустыне. Своего последнего господина ищет он себе здесь: врагом хочет он стать ему, и своёму последнему богу, ради победы он хочет бороться с великим драконом. Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? “Ты должен” называется великий дракон. Но дух льва говорит “я хочу”. Чешуйчатый зверь “ты должен”, искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит, как золото, “ты должен!” Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из всех драконов: “Ценности всех вещёй блестят на мне”. “Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность – это я. Поистине, “я хочу” не должно более существовать! “Так говорит дракон. Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет вьючный зверь, воздержный и почтительный? Создавать новые ценности – этого не может ещё лев; но создать себе свободу для нового созидания – это может сила льва. Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом – для этого, братья мои, нужно стать львом. Завоевать себе право для новых ценностей – это самое страшное завоевание для духа выносливого и почтительного. Поистине, оно кажется ему грабежом и делом хищного зверя. Как свою святыню, любил он когда-то “ты должен”; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своёй: нужно стать львом для этой добычи.
Честь и стыд перед сном! Это первое! И избегайте встречи с теми, кто плохо спит и бодрствует ночью!
Они проглатывают друг друга и никогда не могут переварить себя. Посмотрите же на этих лишних людей! Богатства приобретают они и делаются от этого беднее.
Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и потому срываются в грязь и в пропасть. Все они хотят достичь трона: безумие их в том – будто
счастье восседало бы на троне! Часто грязь восседает на троне – а часто и трон на грязи.
Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух.
Беги, мой друг, в своё уединение: я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами.
Они льстят тебе, как богу или дьяволу; они визжат перед тобою, как перед богом или дьяволом. Ну что ж! Они – льстецы и визгуны, и ничего более. Также бывают они часто любезны с тобою. Но это всегда было хитростью трусливых. Да, трусы хитры!
Твоя гордость без слов всегда противоречит их вкусу; они громко радуются, когда ты бываешь достаточно скромен, чтобы быть тщеславным. То, что мы узнаём в человеке, воспламеняем мы в нём. Остерегайся же маленьких людей! Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против тебя в невидимое мщение. Разве ты не замечал, как часто умолкали они, когда ты подходил к ним, и как сила их покидала их, как дым покидает угасающий огонь? Да, мой друг, укором совести являешься ты для своих ближних: ибо они недостойны тебя. И они ненавидят тебя и охотно сосали бы твою кровь. Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть в тебе великого, – должно делать их ещё более ядовитыми и ещё более похожими на мух. Беги, мой друг, в своё уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твоё назначение быть махалкой от мух. – Так говорил Заратустра.
И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела!
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
“Всегда быть одному слишком много для меня – так думает отшельник. “Всегда один и один – это даёт со временем двух”. Я и меня всегда слишком усердствуют в разговоре; как вынести это, если бы не было друга? Всегда для отшельника друг является третьим: третий – это пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь. Ах, существует слишком много бездонных глубин для всех отшельников! Поэтому так страстно жаждут они друга и высоты его. Наша вера в других выдаёт, где мы охотно хотели бы верить в самих себя.
Кто не скрывает себя, возмущает этим других: так много имеете вы оснований бояться наготы!
Быть может, он любит в тебе несокрушенный взор и взгляд вечности.
Являешься ли ты чистым воздухом, и одиночеством, и хлебом, и лекарством для своёго друга? Иной не может избавиться от своих собственных цепей, но является избавителем для друга.
Не раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли ты? Тогда ты не можешь иметь друзей. Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому
женщина не способна ещё к дружбе: она знает только любовь.
Ваша дурная любовь к самим себе делает для вас из одиночества тюрьму.
Я не люблю ваших празднеств; слишком много лицедеев находил я там, и даже зрители вели себя часто как лицедеи.
Ты хочешь, брат мой, идти в уединение? Ты хочешь искать дороги к самому себе? Помедли ещё немного и выслушай меня. “Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех” – так говорит стадо. И ты долго принадлежал к стаду. Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: “у меня уже не одна совесть с вами”, – это
будет жалобой и страданием.
Но ты хочешь следовать голосу своёй печали, который есть путь к самому себе? Покажи же мне на это своё право и свою силу! Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты заставить звёзды
вращаться вокруг себя? Ах, так много вожделеющих о высоте! Так много видишь
судорог честолюбия! Докажи мне, что ты не из вожделеющих и не из честолюбцев! Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не более, чем от воздуходувки: они надувают и делают ещё более пустым. Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя.
Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и мстителем своего закона? Ужасно быть лицом к лицу с судьёю и мстителем собственного закона. Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества. Сегодня ещё страдаешь ты от множества, ты, одинокий: сегодня ещё есть у тебя всё твоё мужество и твои надежды. Но когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь гордость твоя согнётся и твоё мужество поколеблется. Когда-нибудь ты воскликнешь: “я одинок!” Когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твоё низменное будет слишком близко к тебе; твоё возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: “Всё – ложь!” Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им не удаётся, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею? Знаешь ли ты, брат мой, уже слово “презрение”? И муку твоей справедливости – быть справедливым к тем, кто тебя
презирает? Ты принуждаешь многих переменить о тебе мнение – это ставят они тебе в большую вину. Ты близко подходил к ним и всё-таки прошёл мимо – этого они никогда не простят тебе. Ты стал выше их; но чем выше ты подымаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах зависти. Но больше всех ненавидят того, кто летает. “Каким образом хотели вы быть ко мне справедливыми! – должен ты говорить. – Я избираю для себя вашу несправедливость как предназначенный мне удел”. Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если хочешь ты быть звездою, ты должен светить им,
несмотря ни на что! И остерегайся до
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком. Так начался закат Заратустры.
Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель. Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту. Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
Я люблю того, кто живёт для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своёй гибели.
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечёт его к гибели.
Вот стоят они, говорил он в сердце своём, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей. Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами?
“Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего, о чём ты говоришь: нет ни чёрта, ни преисподней. Твоя душа умрёт ещё скорее, чем твоё тело: не
бойся же ничего!” Человек посмотрел на него с недоверием. “Если ты говоришь правду, – сказал он, – то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили плясать”. “Не совсем так, – сказал Заратустра, – ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своёго ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками”. На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры.
После этого Заратустра шёл ещё два часа, доверяясь дороге и свету звёзд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо.
Пусть же ведут меня мои звери!
Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!
Что есть тяжесть? – вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его. Что есть трудное? – так вопрошает выносливый дух; скажите, герои, чтобы взял я это на себя и радовался силе своёй. Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать своё высокомерие? Заставить блистать своё безумие, чтобы осмеять свою мудрость?
Но в самой уединённой пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своёй собственной пустыне. Своего последнего господина ищет он себе здесь: врагом хочет он стать ему, и своёму последнему богу, ради победы он хочет бороться с великим драконом. Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? “Ты должен” называется великий дракон. Но дух льва говорит “я хочу”. Чешуйчатый зверь “ты должен”, искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит, как золото, “ты должен!” Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из всех драконов: “Ценности всех вещёй блестят на мне”. “Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность – это я. Поистине, “я хочу” не должно более существовать! “Так говорит дракон. Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет вьючный зверь, воздержный и почтительный? Создавать новые ценности – этого не может ещё лев; но создать себе свободу для нового созидания – это может сила льва. Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом – для этого, братья мои, нужно стать львом. Завоевать себе право для новых ценностей – это самое страшное завоевание для духа выносливого и почтительного. Поистине, оно кажется ему грабежом и делом хищного зверя. Как свою святыню, любил он когда-то “ты должен”; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своёй: нужно стать львом для этой добычи.
Честь и стыд перед сном! Это первое! И избегайте встречи с теми, кто плохо спит и бодрствует ночью!
Они проглатывают друг друга и никогда не могут переварить себя. Посмотрите же на этих лишних людей! Богатства приобретают они и делаются от этого беднее.
Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и потому срываются в грязь и в пропасть. Все они хотят достичь трона: безумие их в том – будто
счастье восседало бы на троне! Часто грязь восседает на троне – а часто и трон на грязи.
Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух.
Беги, мой друг, в своё уединение: я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами.
Они льстят тебе, как богу или дьяволу; они визжат перед тобою, как перед богом или дьяволом. Ну что ж! Они – льстецы и визгуны, и ничего более. Также бывают они часто любезны с тобою. Но это всегда было хитростью трусливых. Да, трусы хитры!
Твоя гордость без слов всегда противоречит их вкусу; они громко радуются, когда ты бываешь достаточно скромен, чтобы быть тщеславным. То, что мы узнаём в человеке, воспламеняем мы в нём. Остерегайся же маленьких людей! Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против тебя в невидимое мщение. Разве ты не замечал, как часто умолкали они, когда ты подходил к ним, и как сила их покидала их, как дым покидает угасающий огонь? Да, мой друг, укором совести являешься ты для своих ближних: ибо они недостойны тебя. И они ненавидят тебя и охотно сосали бы твою кровь. Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть в тебе великого, – должно делать их ещё более ядовитыми и ещё более похожими на мух. Беги, мой друг, в своё уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твоё назначение быть махалкой от мух. – Так говорил Заратустра.
И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела!
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
“Всегда быть одному слишком много для меня – так думает отшельник. “Всегда один и один – это даёт со временем двух”. Я и меня всегда слишком усердствуют в разговоре; как вынести это, если бы не было друга? Всегда для отшельника друг является третьим: третий – это пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь. Ах, существует слишком много бездонных глубин для всех отшельников! Поэтому так страстно жаждут они друга и высоты его. Наша вера в других выдаёт, где мы охотно хотели бы верить в самих себя.
Кто не скрывает себя, возмущает этим других: так много имеете вы оснований бояться наготы!
Быть может, он любит в тебе несокрушенный взор и взгляд вечности.
Являешься ли ты чистым воздухом, и одиночеством, и хлебом, и лекарством для своёго друга? Иной не может избавиться от своих собственных цепей, но является избавителем для друга.
Не раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли ты? Тогда ты не можешь иметь друзей. Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому
женщина не способна ещё к дружбе: она знает только любовь.
Ваша дурная любовь к самим себе делает для вас из одиночества тюрьму.
Я не люблю ваших празднеств; слишком много лицедеев находил я там, и даже зрители вели себя часто как лицедеи.
Ты хочешь, брат мой, идти в уединение? Ты хочешь искать дороги к самому себе? Помедли ещё немного и выслушай меня. “Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех” – так говорит стадо. И ты долго принадлежал к стаду. Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: “у меня уже не одна совесть с вами”, – это
будет жалобой и страданием.
Но ты хочешь следовать голосу своёй печали, который есть путь к самому себе? Покажи же мне на это своё право и свою силу! Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты заставить звёзды
вращаться вокруг себя? Ах, так много вожделеющих о высоте! Так много видишь
судорог честолюбия! Докажи мне, что ты не из вожделеющих и не из честолюбцев! Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не более, чем от воздуходувки: они надувают и делают ещё более пустым. Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя.
Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и мстителем своего закона? Ужасно быть лицом к лицу с судьёю и мстителем собственного закона. Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества. Сегодня ещё страдаешь ты от множества, ты, одинокий: сегодня ещё есть у тебя всё твоё мужество и твои надежды. Но когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь гордость твоя согнётся и твоё мужество поколеблется. Когда-нибудь ты воскликнешь: “я одинок!” Когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твоё низменное будет слишком близко к тебе; твоё возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: “Всё – ложь!” Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им не удаётся, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею? Знаешь ли ты, брат мой, уже слово “презрение”? И муку твоей справедливости – быть справедливым к тем, кто тебя
презирает? Ты принуждаешь многих переменить о тебе мнение – это ставят они тебе в большую вину. Ты близко подходил к ним и всё-таки прошёл мимо – этого они никогда не простят тебе. Ты стал выше их; но чем выше ты подымаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах зависти. Но больше всех ненавидят того, кто летает. “Каким образом хотели вы быть ко мне справедливыми! – должен ты говорить. – Я избираю для себя вашу несправедливость как предназначенный мне удел”. Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если хочешь ты быть звездою, ты должен светить им,
несмотря ни на что! И остерегайся до
Digest Zarathustra No. 1:
Take a look, this cup wants to become empty again, and Zarathustra wants to become a man again. So began the sunset of Zarathustra.
Verily, man is a dirty stream. One must be a sea in order to receive a dirty stream and not become unclean.
Man is a rope stretched between an animal and a superman, a rope over a precipice. Passing is dangerous, it is dangerous to be on the way, the look turned back is dangerous, fear and stopping are dangerous. What is important in a person is that he is a bridge, not a goal: in a person you can only love that he is transition and death. I love those who do not know how to live otherwise than to die, because they are walking across the bridge. I love the great haters, for they are great admirers and arrows of longing on the other side.
I love someone who lives for knowledge and who wants to know so that the superman ever lives. For so he wants his own doom.
I love one who is free in spirit and free in heart: thus his head is only the womb of his heart, and his heart draws him to death.
Here they stand, he said in his heart, - here they laugh: they do not understand me, my speeches are not for these ears. Do you really need to tear their ears first, so that they learn to listen with their eyes?
“I swear on honor, friend,” answered Zarathustra, “there is nothing you speak of: there is neither a devil nor an underworld. Your soul will die sooner than your body: not
fear nothing! ”The man looked at him in disbelief. “If you are telling the truth,” he said, “then, losing my life, I lose nothing. I’m a little more than an animal that I’ve been taught to dance with blows and starvation. ” “Not really,” said Zarathustra, “you made a craft out of danger, and you should not be despised for that. Now you perish from your craft; for this I want to bury you with my own hands. ” The dying man did not answer anything to these words of Zarathustra; he only moved his hand, as if searching, in gratitude, for the hands of Zarathustra.
After this, Zarathustra walked another two hours, trusting in the road and the light of the stars: for he was a familiar night walker and loved to sleep in the face of all sleeping people.
May my animals lead me!
But I want the impossible; I’ll ask my pride to always go with my mind!
What is gravity? The hardy spirit asks, kneels down like a camel and wants it to be well-loaded. What is difficult? - So the hardy spirit asks; tell me, heroes, that I take it upon myself and rejoice in my strength. Does this not mean: to humiliate ourselves in order to make our arrogance suffer? Make your madness shine to ridicule your wisdom?
But in the most secluded desert, a second transformation takes place: here the spirit becomes a lion, he wants to get freedom for himself and be the master in his own desert. He is looking for his last master here for himself: he wants to become an enemy to him, and his last god, for the sake of victory, he wants to fight the great dragon. Who is this great dragon whom the spirit no longer wants to call lord and god? “You must” is called the great dragon. But the lion spirit says “I want to.” The scaly beast “you owe”, sparkling with golden sparks, lies on the road, and on every scale it shines like gold, “you owe!” Millennial values shine on these scales, and so says the strongest of all dragons: “Values of all things shine on me. ” “All values are already created, and every value created is me. Truly, “I want” should no longer exist! “So the dragon says. My brothers, why do we need a lion in the human spirit? What does a beast of packs, restrained and respectful, not satisfy? Create new values - this can not yet be a lion; but to create freedom for a new creation - this can be the power of a lion. To win freedom and sacred to yourself. There is not even a duty - for this, my brothers, you need to become a lion. To win the right for new values is the most terrible achievement for the spirit of hardy and respectful. Truly, it seems to him a robbery and the work of a predatory beast. Like his shrine, he once loved “you must”; now he needs to see arbitrariness and a dream even in this shrine in order to gain his freedom from his love: he needs to become a lion for this booty.
Honor and shame before going to bed! This is the first! And avoid meeting those who sleep poorly and stay awake at night!
They swallow each other and can never digest themselves. Look at these extra people! They acquire wealth and are made poorer by it.
See how they climb, these agile monkeys! They climb each other and therefore fall into the mud and into the abyss. They all want to reach the throne: their madness is as if
happiness would be seated on the throne! Often the dirt sits on the throne - and often the throne is on the dirt.
Where solitude ends, the bazaar begins; and where the bazaar begins, the noise of great comedians begins, and the buzz of poisonous flies.
Run, my friend, to your solitude: I see you bitten by poisonous flies.
They flatter you like a god or a devil; they screech before you, as before a god or the devil. Well! They are flatterers and screechers, and nothing more. They are also often kind to
Take a look, this cup wants to become empty again, and Zarathustra wants to become a man again. So began the sunset of Zarathustra.
Verily, man is a dirty stream. One must be a sea in order to receive a dirty stream and not become unclean.
Man is a rope stretched between an animal and a superman, a rope over a precipice. Passing is dangerous, it is dangerous to be on the way, the look turned back is dangerous, fear and stopping are dangerous. What is important in a person is that he is a bridge, not a goal: in a person you can only love that he is transition and death. I love those who do not know how to live otherwise than to die, because they are walking across the bridge. I love the great haters, for they are great admirers and arrows of longing on the other side.
I love someone who lives for knowledge and who wants to know so that the superman ever lives. For so he wants his own doom.
I love one who is free in spirit and free in heart: thus his head is only the womb of his heart, and his heart draws him to death.
Here they stand, he said in his heart, - here they laugh: they do not understand me, my speeches are not for these ears. Do you really need to tear their ears first, so that they learn to listen with their eyes?
“I swear on honor, friend,” answered Zarathustra, “there is nothing you speak of: there is neither a devil nor an underworld. Your soul will die sooner than your body: not
fear nothing! ”The man looked at him in disbelief. “If you are telling the truth,” he said, “then, losing my life, I lose nothing. I’m a little more than an animal that I’ve been taught to dance with blows and starvation. ” “Not really,” said Zarathustra, “you made a craft out of danger, and you should not be despised for that. Now you perish from your craft; for this I want to bury you with my own hands. ” The dying man did not answer anything to these words of Zarathustra; he only moved his hand, as if searching, in gratitude, for the hands of Zarathustra.
After this, Zarathustra walked another two hours, trusting in the road and the light of the stars: for he was a familiar night walker and loved to sleep in the face of all sleeping people.
May my animals lead me!
But I want the impossible; I’ll ask my pride to always go with my mind!
What is gravity? The hardy spirit asks, kneels down like a camel and wants it to be well-loaded. What is difficult? - So the hardy spirit asks; tell me, heroes, that I take it upon myself and rejoice in my strength. Does this not mean: to humiliate ourselves in order to make our arrogance suffer? Make your madness shine to ridicule your wisdom?
But in the most secluded desert, a second transformation takes place: here the spirit becomes a lion, he wants to get freedom for himself and be the master in his own desert. He is looking for his last master here for himself: he wants to become an enemy to him, and his last god, for the sake of victory, he wants to fight the great dragon. Who is this great dragon whom the spirit no longer wants to call lord and god? “You must” is called the great dragon. But the lion spirit says “I want to.” The scaly beast “you owe”, sparkling with golden sparks, lies on the road, and on every scale it shines like gold, “you owe!” Millennial values shine on these scales, and so says the strongest of all dragons: “Values of all things shine on me. ” “All values are already created, and every value created is me. Truly, “I want” should no longer exist! “So the dragon says. My brothers, why do we need a lion in the human spirit? What does a beast of packs, restrained and respectful, not satisfy? Create new values - this can not yet be a lion; but to create freedom for a new creation - this can be the power of a lion. To win freedom and sacred to yourself. There is not even a duty - for this, my brothers, you need to become a lion. To win the right for new values is the most terrible achievement for the spirit of hardy and respectful. Truly, it seems to him a robbery and the work of a predatory beast. Like his shrine, he once loved “you must”; now he needs to see arbitrariness and a dream even in this shrine in order to gain his freedom from his love: he needs to become a lion for this booty.
Honor and shame before going to bed! This is the first! And avoid meeting those who sleep poorly and stay awake at night!
They swallow each other and can never digest themselves. Look at these extra people! They acquire wealth and are made poorer by it.
See how they climb, these agile monkeys! They climb each other and therefore fall into the mud and into the abyss. They all want to reach the throne: their madness is as if
happiness would be seated on the throne! Often the dirt sits on the throne - and often the throne is on the dirt.
Where solitude ends, the bazaar begins; and where the bazaar begins, the noise of great comedians begins, and the buzz of poisonous flies.
Run, my friend, to your solitude: I see you bitten by poisonous flies.
They flatter you like a god or a devil; they screech before you, as before a god or the devil. Well! They are flatterers and screechers, and nothing more. They are also often kind to
У записи 2 лайков,
0 репостов,
309 просмотров.
0 репостов,
309 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Юрий Гальперин
