Digest Заратустры № 5:
И он сам недостаточно любил; иначе он меньше сердился бы, что не любят его. Всякая великая любовь хочет не любви: она хочет большего.
Но лучше быть дурашливым от счастья, чем дурашливым от несчастья, лучше неуклюже танцевать, чем ходить, хромая. Учитесь же у мудрости моей: даже у худшей вещи есть две хорошие изнанки.
Ты учишь возвращению в тюрьмы и манишь назад, в темницы.
Ибо страх – наследственное, основное чувство человека; страхом объясняется всё, наследственный грех и наследственная добродетель. Из страха выросла и моя добродетель, она называется: наука. Ибо страх перед дикими животными – этот страх дольше всего воспитывается в человеке, включая и страх перед тем животным, которого человек прячет и страшится в себе самом. – Заратустра называет его “внутренней скотиной”. Этот долгий, старый страх, ставший, наконец, тонким и одухотворённым, – нынче, сдаётся мне, называется: наука.
Он – любит врагов своих; это искусство понимает он лучше всех, кого только я видел. Но за это он мстит – друзьям своим!
Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит.
Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные – и, поистине, я не кормил их овощами, от которых пучит живот! Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я в них. Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их
потягивается. Они находят новые слова, скоро дух их будет дышать дерзновением.
Одно только знаю я – от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеётся. “Убивают не гневом, а смехом”, – так говорил ты однажды.
Оставь меня! Оставь меня! Я слишком чист для тебя. Не дотрагивайся до меня! Разве мой мир сейчас не стал совершенным? Моя кожа слишком чиста для твоих рук.
О мир, ты хочешь меня? Разве для тебя я от мира?
Скорбь также радость, проклятие тоже благословение, ночь тоже солнце, – уходите! или вы научитесь: мудрец тот же безумец.
Всякая радость хочет вечности всех вещей.
“Великое светило, – сказал он, как некогда уже говорил он, – ты, глубокое око счастья, к чему свелось бы счастье твоё, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь!”
Ну что ж! Они спят ещё, эти высшие люди, в то время как я уже бодрствую: это не настоящие спутники мои! Не их жду я здесь в горах моих.
Вы настоящие звери мои; я люблю вас. Но ещё недостает мне моих настоящих людей!
“Я иду, чтобы ввести тебя в твой последний грех”. “В мой последний грех? – воскликнул Заратустра, гневно смеясь над своим собственным словом. – Что же было оставлено мне как мой последний грех?” – И еще раз погрузился Заратустра в себя, опять сел на
большой камень и предался мыслям. Вдруг он вскочил. “Сострадание! Сострадание к высшему человеку! – воскликнул он, и лицо его стало, как медь. – Ну что ж! Этому – было своё время! Моё страдание и моё сострадание – ну что ж! Разве к счастью стремлюсь я? Я ищу своего дела!”
И он сам недостаточно любил; иначе он меньше сердился бы, что не любят его. Всякая великая любовь хочет не любви: она хочет большего.
Но лучше быть дурашливым от счастья, чем дурашливым от несчастья, лучше неуклюже танцевать, чем ходить, хромая. Учитесь же у мудрости моей: даже у худшей вещи есть две хорошие изнанки.
Ты учишь возвращению в тюрьмы и манишь назад, в темницы.
Ибо страх – наследственное, основное чувство человека; страхом объясняется всё, наследственный грех и наследственная добродетель. Из страха выросла и моя добродетель, она называется: наука. Ибо страх перед дикими животными – этот страх дольше всего воспитывается в человеке, включая и страх перед тем животным, которого человек прячет и страшится в себе самом. – Заратустра называет его “внутренней скотиной”. Этот долгий, старый страх, ставший, наконец, тонким и одухотворённым, – нынче, сдаётся мне, называется: наука.
Он – любит врагов своих; это искусство понимает он лучше всех, кого только я видел. Но за это он мстит – друзьям своим!
Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит.
Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные – и, поистине, я не кормил их овощами, от которых пучит живот! Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я в них. Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их
потягивается. Они находят новые слова, скоро дух их будет дышать дерзновением.
Одно только знаю я – от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеётся. “Убивают не гневом, а смехом”, – так говорил ты однажды.
Оставь меня! Оставь меня! Я слишком чист для тебя. Не дотрагивайся до меня! Разве мой мир сейчас не стал совершенным? Моя кожа слишком чиста для твоих рук.
О мир, ты хочешь меня? Разве для тебя я от мира?
Скорбь также радость, проклятие тоже благословение, ночь тоже солнце, – уходите! или вы научитесь: мудрец тот же безумец.
Всякая радость хочет вечности всех вещей.
“Великое светило, – сказал он, как некогда уже говорил он, – ты, глубокое око счастья, к чему свелось бы счастье твоё, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь!”
Ну что ж! Они спят ещё, эти высшие люди, в то время как я уже бодрствую: это не настоящие спутники мои! Не их жду я здесь в горах моих.
Вы настоящие звери мои; я люблю вас. Но ещё недостает мне моих настоящих людей!
“Я иду, чтобы ввести тебя в твой последний грех”. “В мой последний грех? – воскликнул Заратустра, гневно смеясь над своим собственным словом. – Что же было оставлено мне как мой последний грех?” – И еще раз погрузился Заратустра в себя, опять сел на
большой камень и предался мыслям. Вдруг он вскочил. “Сострадание! Сострадание к высшему человеку! – воскликнул он, и лицо его стало, как медь. – Ну что ж! Этому – было своё время! Моё страдание и моё сострадание – ну что ж! Разве к счастью стремлюсь я? Я ищу своего дела!”
Digest Zarathustra No. 5:
And he himself did not love enough; otherwise he would be less angry that they did not like him. All great love does not want love: it wants more.
But it’s better to be foolish from happiness than foolish from misfortune, it’s better to dance awkwardly than to walk limping. Learn from my wisdom: even the worst thing has two good wrong sides.
You are teaching to return to prisons and beckon back to dungeons.
For fear is the hereditary, basic feeling of man; fear explains everything, hereditary sin and hereditary virtue. Out of fear my virtue also grew, it is called: science. For fear of wild animals - this fear is the longest raised in a person, including fear of that animal, which a person hides and fears in himself. - Zarathustra calls him "the internal cattle." This long, old fear, which has finally become subtle and spiritualized, now surrenders to me, is called: science.
He - loves his enemies; he understands this art better than anyone I have ever seen. But for this he takes revenge - on his friends!
The desert is expanding on its own: woe to the one who carries his own desert in himself.
My husband’s food works, my sayings are juicy and strong - and, truly, I didn’t feed them vegetables that puff my stomach! But the food of the warriors, the food of the conquerors, I awakened new desires in them. New hopes were beating in their arms and legs, their heart
stretches. They find new words, soon their spirit will breathe boldness.
I only know one thing - from you myself I once learned this, about Zarathustra: whoever wants to kill completely, that laughs. “They do not kill with anger, but with laughter,” as you once said.
Leave me! Leave me! I'm too clean for you. Do not touch me! Hasn't my world become perfect now? My skin is too clean for your hands.
Oh world, do you want me? Am I from the world for you?
Sorrow is also joy, the curse is also a blessing, night is also the sun - go away! or you will learn: the sage is the same madman.
All joy wants eternity of all things.
“The great sun,” he said, as he once said, “you, a deep eye of happiness, what would your happiness boil down to if you did not have those to whom you shine!”
Well! They are still sleeping, these higher people, while I am already awake: they are not my real companions! I’m not waiting for them here in my mountains.
You are my real beasts; I love you. But I still lack my real people!
“I am going to lead you into your last sin.” “In my last sin? - exclaimed Zarathustra, laughing angrily at his own word. “What was left to me as my last sin?” - And Zarathustra again plunged into himself, sat down again
a large stone and indulged in thoughts. Suddenly he jumped up. "Compassion! Compassion for a higher person! He exclaimed, and his face became like copper. - Well! There was a time for this! My misery and my compassion - well then! Do I strive for happiness? I'm looking for my business! ”
And he himself did not love enough; otherwise he would be less angry that they did not like him. All great love does not want love: it wants more.
But it’s better to be foolish from happiness than foolish from misfortune, it’s better to dance awkwardly than to walk limping. Learn from my wisdom: even the worst thing has two good wrong sides.
You are teaching to return to prisons and beckon back to dungeons.
For fear is the hereditary, basic feeling of man; fear explains everything, hereditary sin and hereditary virtue. Out of fear my virtue also grew, it is called: science. For fear of wild animals - this fear is the longest raised in a person, including fear of that animal, which a person hides and fears in himself. - Zarathustra calls him "the internal cattle." This long, old fear, which has finally become subtle and spiritualized, now surrenders to me, is called: science.
He - loves his enemies; he understands this art better than anyone I have ever seen. But for this he takes revenge - on his friends!
The desert is expanding on its own: woe to the one who carries his own desert in himself.
My husband’s food works, my sayings are juicy and strong - and, truly, I didn’t feed them vegetables that puff my stomach! But the food of the warriors, the food of the conquerors, I awakened new desires in them. New hopes were beating in their arms and legs, their heart
stretches. They find new words, soon their spirit will breathe boldness.
I only know one thing - from you myself I once learned this, about Zarathustra: whoever wants to kill completely, that laughs. “They do not kill with anger, but with laughter,” as you once said.
Leave me! Leave me! I'm too clean for you. Do not touch me! Hasn't my world become perfect now? My skin is too clean for your hands.
Oh world, do you want me? Am I from the world for you?
Sorrow is also joy, the curse is also a blessing, night is also the sun - go away! or you will learn: the sage is the same madman.
All joy wants eternity of all things.
“The great sun,” he said, as he once said, “you, a deep eye of happiness, what would your happiness boil down to if you did not have those to whom you shine!”
Well! They are still sleeping, these higher people, while I am already awake: they are not my real companions! I’m not waiting for them here in my mountains.
You are my real beasts; I love you. But I still lack my real people!
“I am going to lead you into your last sin.” “In my last sin? - exclaimed Zarathustra, laughing angrily at his own word. “What was left to me as my last sin?” - And Zarathustra again plunged into himself, sat down again
a large stone and indulged in thoughts. Suddenly he jumped up. "Compassion! Compassion for a higher person! He exclaimed, and his face became like copper. - Well! There was a time for this! My misery and my compassion - well then! Do I strive for happiness? I'm looking for my business! ”
У записи 1 лайков,
0 репостов,
212 просмотров.
0 репостов,
212 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Юрий Гальперин
