Из книги "Черные дыры и молодые вселенные"
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Меня довольно часто спрашивают: «Что вы думаете о своей болезни?» И я отвечаю: «Я
не очень много о ней думаю. Стараюсь по мере возможности жить как нормальный человек,
не задумываться о своем состоянии и не жалеть о том, что оно чего то не позволяет мне
делать. Да таких вещей не так уж и много».
Когда обнаружилось, что у меня нейромоторное заболевание, это было для меня
страшным ударом. В детстве я не отличался хорошей координацией движений, не блистал в
играх с мячом. Возможно, по этой причине я не уделял большого внимания спорту и вообще
занятиям, требующим физической активности. Но все изменилось, когда я поехал в Оксфорд.
Я стал заниматься греблей и был рулевым. Конечно, я не соответствовал стандартам регаты,
по мог выступать на соревнованиях в колледже.
Однако на третьем году учебы в Оксфорде я заметил, что становлюсь каким то
неуклюжим, пару раз я даже упал без видимой причины. Но только после года моего
пребывания в Кембридже мать заметила это и отвела меня к врачу. Тот отправил меня к
специалисту, и вскоре после моего двадцать первого дня рождения я прошел обследование в
больнице. Пролежал я там две недели, в течение которых подвергался самым разнообразным
испытаниям: у меня брали пробу мышечной ткани руки, втыкали в меня электроды,
впрыскивали в позвоночник какую то жидкость и в рентгеновских лучах наблюдали, как
она поднимается и опускается при изменении угла наклона кровати. И после всего этого не
сказали, какая у меня болезнь, а только заверили, что это не рассеянный склероз и, кроме
того, у меня не типичный случай. Я понял, однако, что врачи предполагают ухудшение, но
не могут предложить мне ничего, кроме витаминов. От витаминов нельзя было ожидать
большого эффекта, а расспрашивать о подробностях не хотелось, так как ничего хорошего
мне это не сулило.
Осознав, что у меня неизлечимая болезнь, которая, видимо, через несколько лет меня
убьет, я был потрясен. Как такое могло случиться именно со мной? За что мне такой конец?
Будучи в больнице, я видел, как на койке напротив умирал от лейкемии мальчик. Наблюдать
это было тяжело, и мне стало ясно, что некоторым повезло еще меньше, чем мне. По крайней
мере, меня не тошнило. Каждый раз, собираясь пожалеть себя, я вспоминаю того мальчика.
Я не знал, что меня ожидает и как быстро болезнь будет прогрессировать. Врачи
разрешили мне возвратиться в Кембридж и продолжать исследования в общей теории
относительности и космологии, которые я только начал. Но я не очень продвигался в этом,
так как не имел достаточной математической подготовки, да ведь я мог и не дожить до
завершения диссертации. Ощущая себя трагическим персонажем, я начал слушать Вагнера,
но пресса явно преувеличивает, сообщая, будто я тогда запил. Беда в том, что, когда одна
статья утверждает нечто подобное, другие тут же копируют ее, потому что это хороший
сюжет, а все, что выходит большим тиражом, непременно должно быть правдой.
Мои мечты в то время несколько смешались. До того как поставили диагноз, жизнь
представлялась мне скучной. Казалось, в ней нет ничего такого, чем стоило бы заняться.
Выйдя из больницы, я ощущал себя приговоренным к казни и вдруг понял, что я очень
многим мог бы заняться, если бы исполнение приговора отложили. Не раз меня посещала
мысль пожертвовать жизнью ради спасения других. В конце концов, все равно пришлось бы
умереть, а так это могло бы принести кому то пользу.
Но я не умер. И хотя над моим будущим нависли тучи, я, к своему удивлению,
обнаружил, что настоящее приносит мне больше радости, чем раньше. Я начал продвигать
свои исследования, обручился, женился и получил место в Кейс колледже в Кембридже.
Место в колледже решило мои проблемы с занятостью. Мне повезло, что я решил
работать в теоретической физике, так как это была одна из немногих областей, где мое
физическое состояние не являлось серьезной помехой. И мне повезло, что по мере его
ухудшения моя научная репутация росла. Благодаря этому я мог занять должность,
позволяющую вести исследования, не читая лекций.
Нам также повезло с жильем. Когда мы поженились, Джейн еще училась на последнем
курсе Уэстфилд колледжа в Лондоне, так что на неделе ей приходилось туда ездить.
Поэтому нам нужно было подыскать что то такое, где я мог бы сам управляться и чтобы
это было в центре, поскольку я не мог далеко ходить. Я поинтересовался в колледже, не
помогут ли мне, но в ответ услышал: «Политика колледжа – не помогать сотрудникам с
жильем». Поэтому мы встали на очередь на одну из новых квартир, что строились у рынка
(через несколько лет я обнаружил, что на самом деле эти квартиры принадлежали колледжу,
но там мне об этом не сказали). Однако когда, проведя лето в Америке, мы вернулись в
Кембридж, квартиры еще были не достроены. Как большое одолжение нам предложили
комнату в общежитии для аспирантов, сказав при этом: «Обычно за такую комнату мы берем
двенадцать шиллингов и шесть пенсов в день. Однако раз вас двое, будем брать двадцать
пять шиллингов».
Мы прожили там всего три дня, а потом неподалеку нашли себе домик. Он принадлежал другому колледжу, который предоставил его одному из своих сотрудников. Тот недавно
переехал в пригород и на оставшиеся три месяца передал его нам в субаренду. За эти три
месяца мы подыскали другой пустующий дом на той же улице. Сосед вызвал из Дорсета
хозяйку и выразил ей свое возмущение по поводу того, что дом пустует, в то время как
молодые люди ищут пристанища, и она пустила нас жить. Через несколько лет нам
захотелось купить этот дом и отремонтировать, и мы попросили у колледжа ссуду. Нашу
просьбу рассмотрели и сочли это слишком рискованным, так что в конце концов пришлось
взять ссуду в строительном кооперативе, а мои родители дали денег на ремонт.
Мы прожили там еще четыре года, пока мне не стало слишком трудно подниматься по
лестнице. К тому времени в колледже меня уже ценили и предложили квартиру на первом
этаже принадлежавшего колледжу дома. Это меня устраивало, так как там были просторные
комнаты и широкие двери. Дом располагался недалеко от центра, и я мог добираться до
кафедры на своей электрической коляске. Он также пришелся по душе нашим троим детям,
потому что вокруг был сад, за которым ухаживали садовники колледжа.
До 1974 года я мог сам есть, сам вставать и ложиться в постель. Джейн удавалось
помогать мне и воспитывать двоих детей без посторонней помощи. Однако потом положение
ухудшилось, и у нас всегда жил кто нибудь из моих студентов. За бесплатное жилье и мое
особое внимание студенты помогали мне вставать и ложиться. В 1980 году мы перешли к
системе добровольного дежурства и частных сиделок, которые приходили на час два утром
и вечером. Так продолжалось до тех пор, пока в 1985 году я не заболел воспалением легких.
Мне сделали трахеотомию, и с того момента я нуждался в круглосуточном присмотре. Это
оказалось возможным благодаря грантам нескольких организаций.
До операции моя речь становилась все более неразборчивой, и понять ее могли только
люди, хорошо меня знавшие. Но, по крайней мере, я мог хоть как то общаться. Я писал
научные труды, диктуя секретарю, а семинары проводил с переводчиком, который четко
повторял мои слова. Однако трахеотомия совсем лишила меня возможности говорить.
Какое то время единственным способом общения для меня было поднятие бровей, когда
кто либо указывал в таблице на нужную букву. Таким образом трудно поддерживать
беседу, не говоря уж о написании научных трудов. Однако один компьютерщик из
Калифорнии, по имени Уолт Уолтосц, прослышал о моем плачевном состоянии и прислал
компьютерную программу «Эквалайзер», которую сам написал. Это позволило мне
выбирать слова из меню на экране, нажимая рукой на ключ. Программа также реагировала
на движения головы и глаз. Построенную таким образом фразу я мог послать па речевой
синтезатор.
Сначала я запускал «Эквалайзер» на настольном компьютере. Потом Дэвид Мэйсон
из «Кембридж Адаптив Коммюникейшенз» встроил маленький персональный компьютер
и речевой синтезатор в мою коляску. Эта система позволила мне общаться еще лучше, чем
раньше. Я мог набирать до пятидесяти слов в минуту, чтобы или выговаривать написанное,
или записывать на диске. Потом я мог распечатать это или вызвать снова и проговорить
предложение за предложением. При помощи этой системы я написал две книги и ряд
научных работ. Я также сделал множество научных и научно популярных докладов, и их
хорошо воспринимали – думаю, в немалой степени благодаря качеству речевого синтезатора,
изготовленного фирмой «Спич Плас». Голос очень важен. Если вы говорите неразборчиво,
люди склонны считать вас умственно неполноценным. Тот синтезатор – самый лучший
из всех, что я когда либо слышал, поскольку он интонирует текст, а не говорит на манер
Далека4. Единственная беда – у него американский акцент. Однако теперь я уже сроднился
с этим голосом и не хотел бы менять его, даже если бы мне предложили британское
произношение. Я бы почувствовал себя другим человеком.
Я страдаю нейромоторным заболеванием практически всю мою взрослую жизнь, но это
не помешало мне иметь прекрасную семью и добиться успехов в работе. И все это благодаря
помощи, оказанной мне женой, детьми и многими другими людьми и организациями. Мне
повезло, что мое состояние ухудшалось медленнее, чем в большинстве таких случаев. Это
доказывает, что никогда не надо терять надежды.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Меня довольно часто спрашивают: «Что вы думаете о своей болезни?» И я отвечаю: «Я
не очень много о ней думаю. Стараюсь по мере возможности жить как нормальный человек,
не задумываться о своем состоянии и не жалеть о том, что оно чего то не позволяет мне
делать. Да таких вещей не так уж и много».
Когда обнаружилось, что у меня нейромоторное заболевание, это было для меня
страшным ударом. В детстве я не отличался хорошей координацией движений, не блистал в
играх с мячом. Возможно, по этой причине я не уделял большого внимания спорту и вообще
занятиям, требующим физической активности. Но все изменилось, когда я поехал в Оксфорд.
Я стал заниматься греблей и был рулевым. Конечно, я не соответствовал стандартам регаты,
по мог выступать на соревнованиях в колледже.
Однако на третьем году учебы в Оксфорде я заметил, что становлюсь каким то
неуклюжим, пару раз я даже упал без видимой причины. Но только после года моего
пребывания в Кембридже мать заметила это и отвела меня к врачу. Тот отправил меня к
специалисту, и вскоре после моего двадцать первого дня рождения я прошел обследование в
больнице. Пролежал я там две недели, в течение которых подвергался самым разнообразным
испытаниям: у меня брали пробу мышечной ткани руки, втыкали в меня электроды,
впрыскивали в позвоночник какую то жидкость и в рентгеновских лучах наблюдали, как
она поднимается и опускается при изменении угла наклона кровати. И после всего этого не
сказали, какая у меня болезнь, а только заверили, что это не рассеянный склероз и, кроме
того, у меня не типичный случай. Я понял, однако, что врачи предполагают ухудшение, но
не могут предложить мне ничего, кроме витаминов. От витаминов нельзя было ожидать
большого эффекта, а расспрашивать о подробностях не хотелось, так как ничего хорошего
мне это не сулило.
Осознав, что у меня неизлечимая болезнь, которая, видимо, через несколько лет меня
убьет, я был потрясен. Как такое могло случиться именно со мной? За что мне такой конец?
Будучи в больнице, я видел, как на койке напротив умирал от лейкемии мальчик. Наблюдать
это было тяжело, и мне стало ясно, что некоторым повезло еще меньше, чем мне. По крайней
мере, меня не тошнило. Каждый раз, собираясь пожалеть себя, я вспоминаю того мальчика.
Я не знал, что меня ожидает и как быстро болезнь будет прогрессировать. Врачи
разрешили мне возвратиться в Кембридж и продолжать исследования в общей теории
относительности и космологии, которые я только начал. Но я не очень продвигался в этом,
так как не имел достаточной математической подготовки, да ведь я мог и не дожить до
завершения диссертации. Ощущая себя трагическим персонажем, я начал слушать Вагнера,
но пресса явно преувеличивает, сообщая, будто я тогда запил. Беда в том, что, когда одна
статья утверждает нечто подобное, другие тут же копируют ее, потому что это хороший
сюжет, а все, что выходит большим тиражом, непременно должно быть правдой.
Мои мечты в то время несколько смешались. До того как поставили диагноз, жизнь
представлялась мне скучной. Казалось, в ней нет ничего такого, чем стоило бы заняться.
Выйдя из больницы, я ощущал себя приговоренным к казни и вдруг понял, что я очень
многим мог бы заняться, если бы исполнение приговора отложили. Не раз меня посещала
мысль пожертвовать жизнью ради спасения других. В конце концов, все равно пришлось бы
умереть, а так это могло бы принести кому то пользу.
Но я не умер. И хотя над моим будущим нависли тучи, я, к своему удивлению,
обнаружил, что настоящее приносит мне больше радости, чем раньше. Я начал продвигать
свои исследования, обручился, женился и получил место в Кейс колледже в Кембридже.
Место в колледже решило мои проблемы с занятостью. Мне повезло, что я решил
работать в теоретической физике, так как это была одна из немногих областей, где мое
физическое состояние не являлось серьезной помехой. И мне повезло, что по мере его
ухудшения моя научная репутация росла. Благодаря этому я мог занять должность,
позволяющую вести исследования, не читая лекций.
Нам также повезло с жильем. Когда мы поженились, Джейн еще училась на последнем
курсе Уэстфилд колледжа в Лондоне, так что на неделе ей приходилось туда ездить.
Поэтому нам нужно было подыскать что то такое, где я мог бы сам управляться и чтобы
это было в центре, поскольку я не мог далеко ходить. Я поинтересовался в колледже, не
помогут ли мне, но в ответ услышал: «Политика колледжа – не помогать сотрудникам с
жильем». Поэтому мы встали на очередь на одну из новых квартир, что строились у рынка
(через несколько лет я обнаружил, что на самом деле эти квартиры принадлежали колледжу,
но там мне об этом не сказали). Однако когда, проведя лето в Америке, мы вернулись в
Кембридж, квартиры еще были не достроены. Как большое одолжение нам предложили
комнату в общежитии для аспирантов, сказав при этом: «Обычно за такую комнату мы берем
двенадцать шиллингов и шесть пенсов в день. Однако раз вас двое, будем брать двадцать
пять шиллингов».
Мы прожили там всего три дня, а потом неподалеку нашли себе домик. Он принадлежал другому колледжу, который предоставил его одному из своих сотрудников. Тот недавно
переехал в пригород и на оставшиеся три месяца передал его нам в субаренду. За эти три
месяца мы подыскали другой пустующий дом на той же улице. Сосед вызвал из Дорсета
хозяйку и выразил ей свое возмущение по поводу того, что дом пустует, в то время как
молодые люди ищут пристанища, и она пустила нас жить. Через несколько лет нам
захотелось купить этот дом и отремонтировать, и мы попросили у колледжа ссуду. Нашу
просьбу рассмотрели и сочли это слишком рискованным, так что в конце концов пришлось
взять ссуду в строительном кооперативе, а мои родители дали денег на ремонт.
Мы прожили там еще четыре года, пока мне не стало слишком трудно подниматься по
лестнице. К тому времени в колледже меня уже ценили и предложили квартиру на первом
этаже принадлежавшего колледжу дома. Это меня устраивало, так как там были просторные
комнаты и широкие двери. Дом располагался недалеко от центра, и я мог добираться до
кафедры на своей электрической коляске. Он также пришелся по душе нашим троим детям,
потому что вокруг был сад, за которым ухаживали садовники колледжа.
До 1974 года я мог сам есть, сам вставать и ложиться в постель. Джейн удавалось
помогать мне и воспитывать двоих детей без посторонней помощи. Однако потом положение
ухудшилось, и у нас всегда жил кто нибудь из моих студентов. За бесплатное жилье и мое
особое внимание студенты помогали мне вставать и ложиться. В 1980 году мы перешли к
системе добровольного дежурства и частных сиделок, которые приходили на час два утром
и вечером. Так продолжалось до тех пор, пока в 1985 году я не заболел воспалением легких.
Мне сделали трахеотомию, и с того момента я нуждался в круглосуточном присмотре. Это
оказалось возможным благодаря грантам нескольких организаций.
До операции моя речь становилась все более неразборчивой, и понять ее могли только
люди, хорошо меня знавшие. Но, по крайней мере, я мог хоть как то общаться. Я писал
научные труды, диктуя секретарю, а семинары проводил с переводчиком, который четко
повторял мои слова. Однако трахеотомия совсем лишила меня возможности говорить.
Какое то время единственным способом общения для меня было поднятие бровей, когда
кто либо указывал в таблице на нужную букву. Таким образом трудно поддерживать
беседу, не говоря уж о написании научных трудов. Однако один компьютерщик из
Калифорнии, по имени Уолт Уолтосц, прослышал о моем плачевном состоянии и прислал
компьютерную программу «Эквалайзер», которую сам написал. Это позволило мне
выбирать слова из меню на экране, нажимая рукой на ключ. Программа также реагировала
на движения головы и глаз. Построенную таким образом фразу я мог послать па речевой
синтезатор.
Сначала я запускал «Эквалайзер» на настольном компьютере. Потом Дэвид Мэйсон
из «Кембридж Адаптив Коммюникейшенз» встроил маленький персональный компьютер
и речевой синтезатор в мою коляску. Эта система позволила мне общаться еще лучше, чем
раньше. Я мог набирать до пятидесяти слов в минуту, чтобы или выговаривать написанное,
или записывать на диске. Потом я мог распечатать это или вызвать снова и проговорить
предложение за предложением. При помощи этой системы я написал две книги и ряд
научных работ. Я также сделал множество научных и научно популярных докладов, и их
хорошо воспринимали – думаю, в немалой степени благодаря качеству речевого синтезатора,
изготовленного фирмой «Спич Плас». Голос очень важен. Если вы говорите неразборчиво,
люди склонны считать вас умственно неполноценным. Тот синтезатор – самый лучший
из всех, что я когда либо слышал, поскольку он интонирует текст, а не говорит на манер
Далека4. Единственная беда – у него американский акцент. Однако теперь я уже сроднился
с этим голосом и не хотел бы менять его, даже если бы мне предложили британское
произношение. Я бы почувствовал себя другим человеком.
Я страдаю нейромоторным заболеванием практически всю мою взрослую жизнь, но это
не помешало мне иметь прекрасную семью и добиться успехов в работе. И все это благодаря
помощи, оказанной мне женой, детьми и многими другими людьми и организациями. Мне
повезло, что мое состояние ухудшалось медленнее, чем в большинстве таких случаев. Это
доказывает, что никогда не надо терять надежды.
From the book "Black holes and young universes"
-------------------------------------------------- -------------------------------------------------- -------------------
I am often asked: “What do you think about your illness?” And I answer: “I
not very much thinking about it. I try as much as possible to live like a normal person
not to think about my condition and not to regret that it doesn’t allow me
do. Yes, these things are not so much. "
When it was discovered that I have a neuromotor disease, it was for me
a terrible blow. In childhood I didn’t have good coordination of movements, I didn’t shine in
ball games. Perhaps for this reason I did not pay much attention to the sport and in general
activities requiring physical activity. But that all changed when I went to Oxford.
I began to engage in rowing and was the helmsman. Of course, I did not meet the standards of the regatta,
he could compete in college.
However, in my third year at Oxford, I noticed that I was becoming
awkward, a couple of times I even fell for no apparent reason. But only after my year
Staying in Cambridge, my mother noticed this and took me to a doctor. He sent me to
to a specialist, and soon after my twenty-first birthday I was examined at
the hospital. I lay there for two weeks, during which I was subjected to the most diverse
Testing: I took a sample of muscle tissue of the arm, stuck electrodes into me,
some liquid was injected into the spine and it was observed in X-rays as
she rises and falls when changing the angle of the bed. And after all this not
they said what a disease I have, but only assured that it is not multiple sclerosis and, besides
Moreover, I do not have a typical case. I realized, however, that doctors suggested deterioration, but
can't offer me anything but vitamins. It was impossible to expect from vitamins
of great effect, but I didn’t want to ask about the details, because there’s nothing good
I did not promise.
Realizing that I have an incurable disease, which, apparently, a few years later
kill, I was shocked. How could this happen to me? What is the end for me?
While in the hospital, I saw a boy dying of leukemia on a bed in front of him. Watch
it was hard, and it became clear to me that some were even less fortunate than me. At least
least, i'm not sick. Every time, intending to regret myself, I remember that boy.
I did not know what was waiting for me and how quickly the disease would progress. Doctors
allowed me to return to Cambridge and continue research in the general theory
relativity and cosmology that I just started. But I didn’t make much of this,
since I didn’t have enough mathematical training, I couldn’t live to see
complete the dissertation. Feeling like a tragic character, I started listening to Wagner,
but the press is clearly exaggerating, saying that I was drinking it. The trouble is that when one
the article claims something similar, others copy it right away because it’s a good
the plot, and everything that comes out in large quantities, must certainly be true.
My dreams were a little mixed at the time. Before being diagnosed, life
seemed to me boring. It seemed that there was nothing worth doing.
Coming out of the hospital, I felt myself sentenced to death and suddenly realized that I was very
many could do if the execution of the sentence was postponed. I have visited more than once
thought of sacrificing life to save others. In the end, it would still have to
die, and so it could be beneficial to someone.
But I did not die. And although clouds hung over my future, to my surprise,
discovered that the present brings me more joy than before. I started promoting
his studies got engaged, got married and got a place at Case College, Cambridge.
The place in college solved my problems with employment. I was lucky that I decided
work in theoretical physics since it was one of the few areas where my
physical condition was not a major hindrance. And I was lucky that as he
The deterioration of my scientific reputation grew. Because of this, I could take the post,
allowing to conduct research without giving lectures.
We were also lucky with the accommodation. When we got married, Jane was still studying at the end.
Westfield College in London, so she had to go there in a week.
Therefore, we needed to find something that I could manage myself and
it was central because I could not go far. I inquired about college, not
will help me, but in the answer I heard: “The policy of the college is not to help employees with
housing. " Therefore, we stood in line at one of the new apartments that were built near the market
(after a few years, I discovered that in fact these apartments belonged to a college,
but they didn't tell me about it). However, when, after spending the summer in America, we returned to
Cambridge apartments have not been completed yet. How big a favor n
-------------------------------------------------- -------------------------------------------------- -------------------
I am often asked: “What do you think about your illness?” And I answer: “I
not very much thinking about it. I try as much as possible to live like a normal person
not to think about my condition and not to regret that it doesn’t allow me
do. Yes, these things are not so much. "
When it was discovered that I have a neuromotor disease, it was for me
a terrible blow. In childhood I didn’t have good coordination of movements, I didn’t shine in
ball games. Perhaps for this reason I did not pay much attention to the sport and in general
activities requiring physical activity. But that all changed when I went to Oxford.
I began to engage in rowing and was the helmsman. Of course, I did not meet the standards of the regatta,
he could compete in college.
However, in my third year at Oxford, I noticed that I was becoming
awkward, a couple of times I even fell for no apparent reason. But only after my year
Staying in Cambridge, my mother noticed this and took me to a doctor. He sent me to
to a specialist, and soon after my twenty-first birthday I was examined at
the hospital. I lay there for two weeks, during which I was subjected to the most diverse
Testing: I took a sample of muscle tissue of the arm, stuck electrodes into me,
some liquid was injected into the spine and it was observed in X-rays as
she rises and falls when changing the angle of the bed. And after all this not
they said what a disease I have, but only assured that it is not multiple sclerosis and, besides
Moreover, I do not have a typical case. I realized, however, that doctors suggested deterioration, but
can't offer me anything but vitamins. It was impossible to expect from vitamins
of great effect, but I didn’t want to ask about the details, because there’s nothing good
I did not promise.
Realizing that I have an incurable disease, which, apparently, a few years later
kill, I was shocked. How could this happen to me? What is the end for me?
While in the hospital, I saw a boy dying of leukemia on a bed in front of him. Watch
it was hard, and it became clear to me that some were even less fortunate than me. At least
least, i'm not sick. Every time, intending to regret myself, I remember that boy.
I did not know what was waiting for me and how quickly the disease would progress. Doctors
allowed me to return to Cambridge and continue research in the general theory
relativity and cosmology that I just started. But I didn’t make much of this,
since I didn’t have enough mathematical training, I couldn’t live to see
complete the dissertation. Feeling like a tragic character, I started listening to Wagner,
but the press is clearly exaggerating, saying that I was drinking it. The trouble is that when one
the article claims something similar, others copy it right away because it’s a good
the plot, and everything that comes out in large quantities, must certainly be true.
My dreams were a little mixed at the time. Before being diagnosed, life
seemed to me boring. It seemed that there was nothing worth doing.
Coming out of the hospital, I felt myself sentenced to death and suddenly realized that I was very
many could do if the execution of the sentence was postponed. I have visited more than once
thought of sacrificing life to save others. In the end, it would still have to
die, and so it could be beneficial to someone.
But I did not die. And although clouds hung over my future, to my surprise,
discovered that the present brings me more joy than before. I started promoting
his studies got engaged, got married and got a place at Case College, Cambridge.
The place in college solved my problems with employment. I was lucky that I decided
work in theoretical physics since it was one of the few areas where my
physical condition was not a major hindrance. And I was lucky that as he
The deterioration of my scientific reputation grew. Because of this, I could take the post,
allowing to conduct research without giving lectures.
We were also lucky with the accommodation. When we got married, Jane was still studying at the end.
Westfield College in London, so she had to go there in a week.
Therefore, we needed to find something that I could manage myself and
it was central because I could not go far. I inquired about college, not
will help me, but in the answer I heard: “The policy of the college is not to help employees with
housing. " Therefore, we stood in line at one of the new apartments that were built near the market
(after a few years, I discovered that in fact these apartments belonged to a college,
but they didn't tell me about it). However, when, after spending the summer in America, we returned to
Cambridge apartments have not been completed yet. How big a favor n
У записи 11 лайков,
4 репостов.
4 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Асонов
