*** Время Прекрасных Историй ***
Мы, поколение тридцатилетних, ещё застали этих бабушек.
Помню, как-то давно, в гостях у подруги, я очень удивилась, увидев, как бабушка её, после еды, перед тем, как вытереть стол, старательно собирает все упавшие на него крошечки и аккуратно, с ладошки, отправляет их в рот.
Я знала, что она пережила войну и голод, и должно быть, призраки этого голодного прошлого заставляли её, спустя шестьдесят с лишком лет после войны, так нелепо собирать эти, никому в двухтысячных не нужные крошки.
Я это понимала. Головой. Потому что она так объяснила, заметив мой заинтересованно-недоумённый взгляд.
Но на самом деле я не могла понять внутри.
Это было так старчески, и так чудачески. Собирать крошки, когда после войны прошло больше шестидесяти лет и в магазинах полно хлеба. Какого хочешь хлеба. И вообще любой еды.
Такая, казалось мне, глупость. Почти маразм.
* * * * *
Мы как-то сидели с давней приятельницей, тоже Катькой, и она рассказывала про детство. И про колбасу.
Ну, то есть, детство её пришлось на девяностые, когда с колбасой была напряжёнка. Вообще, конечно, напряжёнка была со всем, но почему-то именно колбаса, обычная, та самая варёная колбаса, которая когда-то была по два-двадцать, а потом её не стало, отпечаталась в памяти как исключительный деликатес.
Так вот. Колбаса стала дефицитом. А когда она, всё же, где-то появлялась, то стоила дорого, а у мамы, воспитывающей ещё и двух младших, денег на неё просто не было. Ну, то есть, их хватало на какую-то капусту, хлеб и каши. А на колбасу - нет.
И вот Катька рассказывала, как хотелось в детстве колбасы.
А потом, когда ей было лет пятнадцать, у неё завелась подружка, Наташка.
А у Наташки был дед, таксист. И у него были деньги. И колбаса, та самая колбаса, которую не могла себе позволить покупать мама моей приятельницы, просто так лежала в Наташкином холодильнике, и никто её особо не ел.
И вот это было дико.
И Наташка всегда делала подружке бутерброды с колбасой.
Много лет прошло. У приятельницы моей сложилась жизнь, она заработала себе и на квартиру, и на машину, и одевается дорого, и холодильник у неё дома если открыть - там есть всё, что хочешь. Мясо, маринованное особым способом, креветки с ладонь, сыры...
А обычной варёной колбасы в нём почти никогда нет.
Катька сказала, что до сих пор не часто её покупает. В голове накрепко засел винтик: колбаса - это дорогой деликатес, не на каждый день.
Катька рассказывала, как однажды, покупая просто на ужин запредельно дорогое мясо, маринованное особым способом, думала о том, что вот сейчас бы просто кусок колбасы... И не купила. Деликатес.
И только дома уже до неё дошёл весь этот абсурд.
Впрочем, говорит она, колбаса если и появляется в холодильнике, то совершенно в нём не держится. Потому что Катька начинает ходить к холодильнику через каждые десять минут, уговаривая её по чуть-чуть, по ломтику, с чувством.
* * * * *
Я слушала это и мне было и странно и смешно. Потому что действительно глупый такой винтик в голове. И, похоже, на всю жизнь.
Сейчас, когда всё есть, и думать про колбасу, как про деликатес - это же странно.
Это какие-то детские такие забавные призраки. Смешно же.
А потом я пришла домой и полезла за чем-то в шкаф. Я, кажется, хотела достать кофту.
И вдруг как-то реально впервые обратила внимание на то, что в моём шкафу стоит очень много коробок. А в них - туфли. Некоторые я не обула ни разу, они так и лежат, купленные, новенькие, разные, добротные все, кожа.
Я начала вынимать эти коробки, складывать их возле шкафа, и насчитала тринадцать штук.
Тринадцать пар демисезонной обуви.
Чтоб вы понимали, я не вылезаю из любимых тимберлендов, и таскаю их и в хвост и в гриву.
А в моём шкафу стоит тринадцать пар туфель.
И сразу стало не смешно.
Когда я была совсем молодой и ещё ходила в школу, у меня почему-то почти никогда не было нормальной осенней обуви. Я не помню, что там было с зимней, вот напрочь отбило память, в чём я ходила, и почему это никак не отложилось в голове.
Но именно с осенними - отложилось. Туфли мама покупала редко, очень редко, не было денег, а если и покупалось что-то новое, то было оно совсем не ах, а так, ходило бы.
А ещё я помню, как ходила в ношеных туфлях, которые отдавала маме её сестра, у нас были ноги одного размера и туфли все тёткины были удобные, но какие-то совсем уж взрослые, что ли, именно что тёткины такие. И я вечно жутко стеснялась этой обувки, и вечно мне нечего было обуть на какую-нибудь школьную гулянку. Одежду чаще всего шила-перешивала мама. А туфли приходилось брать те, что уже есть. А была всегда одна пара на несколько сезонов, а потом она занашивалась и подмётка где-то начинала отлетать, и я всегда думала, что вот только бы никто этого рванья не заметил...
И было стыдно. Жутко стыдно.
И тот стыд, видимо, навсегда вкрутился в голову эдаким винтиком, и его никак не вынуть.
Много лет прошло. А я покупаю туфли как не в себя и даже этого не замечаю. Я их не ношу почти, ну, потому что мне есть что носить, но скупаю, даже не очень понимая зачем. Про запас, да?
Просто вот эти запасы туфель есть и мне спокойно, что никогда в жизни больше у меня не будет отрывающихся подмёток и этого стыда, когда тебе кажется, что это все замечают.
Вот такой вот личный призрак детства.
И я, когда достала эти коробки и подумала, что, наверное, стоит часть пораздавать, внезапно словила какое-то такое состояние, не страх даже, а тоску, что ли… Как будто придётся отдать что-то очень-очень нужное, оторвать от себя.
И я сложила их снова в шкаф. Подумала, что мне будет тяжело отдать свои туфли, потому что тогда я снова останусь без туфель.
Я не отдам свои туфли. Пусть я даже и не ношу их, но пусть они стоят.
У меня должны быть туфли.
А ещё, не смейтесь, я делаю запасики, денежки в баночках. Я собираю монетки в баночки, а потом прячу их куда-то, перепрятываю, потом вспоминаю, нахожу, пересчитываю монетки и… радуюсь, так глупо радуюсь этим монеткам.
И купюрки прячу, причём даже не специально прячу, а именно что найду какой-то глупый тайничок и кладу, и иногда ржу сама с себя, и понимаю: это рефлекторно. Это страх.
И я понимаю умом, что запасики эти странные, реально копеечные, и меня они, случись что, вообще никак не выручат, да и ни к чему они, когда давно есть карты, на которых деньги, но эти баночки - это мои такие очень детские запасики, если мама вдруг скажет мне тогда, много лет назад, "Кать, у нас нет денег…", я начну доставать свои баночки и мелкие купюрки, и деньги у нас будут.
* * * * *
Наверное, у каждого есть что-то такое, особый пунктик, винтик, когда человек вдруг становится старушкой, собирающей упавшие крошки.
Хотя война давно прошла.
Мы, поколение тридцатилетних, ещё застали этих бабушек.
Помню, как-то давно, в гостях у подруги, я очень удивилась, увидев, как бабушка её, после еды, перед тем, как вытереть стол, старательно собирает все упавшие на него крошечки и аккуратно, с ладошки, отправляет их в рот.
Я знала, что она пережила войну и голод, и должно быть, призраки этого голодного прошлого заставляли её, спустя шестьдесят с лишком лет после войны, так нелепо собирать эти, никому в двухтысячных не нужные крошки.
Я это понимала. Головой. Потому что она так объяснила, заметив мой заинтересованно-недоумённый взгляд.
Но на самом деле я не могла понять внутри.
Это было так старчески, и так чудачески. Собирать крошки, когда после войны прошло больше шестидесяти лет и в магазинах полно хлеба. Какого хочешь хлеба. И вообще любой еды.
Такая, казалось мне, глупость. Почти маразм.
* * * * *
Мы как-то сидели с давней приятельницей, тоже Катькой, и она рассказывала про детство. И про колбасу.
Ну, то есть, детство её пришлось на девяностые, когда с колбасой была напряжёнка. Вообще, конечно, напряжёнка была со всем, но почему-то именно колбаса, обычная, та самая варёная колбаса, которая когда-то была по два-двадцать, а потом её не стало, отпечаталась в памяти как исключительный деликатес.
Так вот. Колбаса стала дефицитом. А когда она, всё же, где-то появлялась, то стоила дорого, а у мамы, воспитывающей ещё и двух младших, денег на неё просто не было. Ну, то есть, их хватало на какую-то капусту, хлеб и каши. А на колбасу - нет.
И вот Катька рассказывала, как хотелось в детстве колбасы.
А потом, когда ей было лет пятнадцать, у неё завелась подружка, Наташка.
А у Наташки был дед, таксист. И у него были деньги. И колбаса, та самая колбаса, которую не могла себе позволить покупать мама моей приятельницы, просто так лежала в Наташкином холодильнике, и никто её особо не ел.
И вот это было дико.
И Наташка всегда делала подружке бутерброды с колбасой.
Много лет прошло. У приятельницы моей сложилась жизнь, она заработала себе и на квартиру, и на машину, и одевается дорого, и холодильник у неё дома если открыть - там есть всё, что хочешь. Мясо, маринованное особым способом, креветки с ладонь, сыры...
А обычной варёной колбасы в нём почти никогда нет.
Катька сказала, что до сих пор не часто её покупает. В голове накрепко засел винтик: колбаса - это дорогой деликатес, не на каждый день.
Катька рассказывала, как однажды, покупая просто на ужин запредельно дорогое мясо, маринованное особым способом, думала о том, что вот сейчас бы просто кусок колбасы... И не купила. Деликатес.
И только дома уже до неё дошёл весь этот абсурд.
Впрочем, говорит она, колбаса если и появляется в холодильнике, то совершенно в нём не держится. Потому что Катька начинает ходить к холодильнику через каждые десять минут, уговаривая её по чуть-чуть, по ломтику, с чувством.
* * * * *
Я слушала это и мне было и странно и смешно. Потому что действительно глупый такой винтик в голове. И, похоже, на всю жизнь.
Сейчас, когда всё есть, и думать про колбасу, как про деликатес - это же странно.
Это какие-то детские такие забавные призраки. Смешно же.
А потом я пришла домой и полезла за чем-то в шкаф. Я, кажется, хотела достать кофту.
И вдруг как-то реально впервые обратила внимание на то, что в моём шкафу стоит очень много коробок. А в них - туфли. Некоторые я не обула ни разу, они так и лежат, купленные, новенькие, разные, добротные все, кожа.
Я начала вынимать эти коробки, складывать их возле шкафа, и насчитала тринадцать штук.
Тринадцать пар демисезонной обуви.
Чтоб вы понимали, я не вылезаю из любимых тимберлендов, и таскаю их и в хвост и в гриву.
А в моём шкафу стоит тринадцать пар туфель.
И сразу стало не смешно.
Когда я была совсем молодой и ещё ходила в школу, у меня почему-то почти никогда не было нормальной осенней обуви. Я не помню, что там было с зимней, вот напрочь отбило память, в чём я ходила, и почему это никак не отложилось в голове.
Но именно с осенними - отложилось. Туфли мама покупала редко, очень редко, не было денег, а если и покупалось что-то новое, то было оно совсем не ах, а так, ходило бы.
А ещё я помню, как ходила в ношеных туфлях, которые отдавала маме её сестра, у нас были ноги одного размера и туфли все тёткины были удобные, но какие-то совсем уж взрослые, что ли, именно что тёткины такие. И я вечно жутко стеснялась этой обувки, и вечно мне нечего было обуть на какую-нибудь школьную гулянку. Одежду чаще всего шила-перешивала мама. А туфли приходилось брать те, что уже есть. А была всегда одна пара на несколько сезонов, а потом она занашивалась и подмётка где-то начинала отлетать, и я всегда думала, что вот только бы никто этого рванья не заметил...
И было стыдно. Жутко стыдно.
И тот стыд, видимо, навсегда вкрутился в голову эдаким винтиком, и его никак не вынуть.
Много лет прошло. А я покупаю туфли как не в себя и даже этого не замечаю. Я их не ношу почти, ну, потому что мне есть что носить, но скупаю, даже не очень понимая зачем. Про запас, да?
Просто вот эти запасы туфель есть и мне спокойно, что никогда в жизни больше у меня не будет отрывающихся подмёток и этого стыда, когда тебе кажется, что это все замечают.
Вот такой вот личный призрак детства.
И я, когда достала эти коробки и подумала, что, наверное, стоит часть пораздавать, внезапно словила какое-то такое состояние, не страх даже, а тоску, что ли… Как будто придётся отдать что-то очень-очень нужное, оторвать от себя.
И я сложила их снова в шкаф. Подумала, что мне будет тяжело отдать свои туфли, потому что тогда я снова останусь без туфель.
Я не отдам свои туфли. Пусть я даже и не ношу их, но пусть они стоят.
У меня должны быть туфли.
А ещё, не смейтесь, я делаю запасики, денежки в баночках. Я собираю монетки в баночки, а потом прячу их куда-то, перепрятываю, потом вспоминаю, нахожу, пересчитываю монетки и… радуюсь, так глупо радуюсь этим монеткам.
И купюрки прячу, причём даже не специально прячу, а именно что найду какой-то глупый тайничок и кладу, и иногда ржу сама с себя, и понимаю: это рефлекторно. Это страх.
И я понимаю умом, что запасики эти странные, реально копеечные, и меня они, случись что, вообще никак не выручат, да и ни к чему они, когда давно есть карты, на которых деньги, но эти баночки - это мои такие очень детские запасики, если мама вдруг скажет мне тогда, много лет назад, "Кать, у нас нет денег…", я начну доставать свои баночки и мелкие купюрки, и деньги у нас будут.
* * * * *
Наверное, у каждого есть что-то такое, особый пунктик, винтик, когда человек вдруг становится старушкой, собирающей упавшие крошки.
Хотя война давно прошла.
*** Time of Beautiful Stories ***
We, a generation of thirty years old, still found these grandmothers.
I remember, once upon a time, visiting a friend, I was very surprised to see her grandmother, after eating, before wiping the table, carefully collects all the crumbs that fell on him and carefully, with her palm, sends them into her mouth.
I knew that she had survived the war and famine, and it must have been the ghosts of this hungry past that made her, sixty-odd years after the war, so absurd to collect these crumbs that nobody needs in two thousandth.
I understood that. Head. Because she explained so, noticing my interested-puzzled look.
But in fact, I could not understand inside.
It was so old-fashioned, and so miraculous. Collecting crumbs when after the war more than sixty years have passed and the shops are full of bread. What kind of bread do you want? And in general, any food.
Such, it seemed to me, stupidity. Almost insanity.
* * * * *
We once sat with a longtime friend, also Katka, and she talked about childhood. And about the sausage.
Well, that is, her childhood was in the nineties, when there was stress with the sausage. In general, of course, there was tension with everything, but for some reason it was the sausage, the usual, the same cooked sausage that once was two or twenty, and then it was gone, imprinted in memory as an exceptional delicacy.
So here. Sausage has become scarce. And when she nevertheless appeared somewhere, she was expensive, and her mother, who was also raising two younger ones, simply did not have money for her. Well, that is, they were enough for some cabbage, bread and cereals. But the sausage - no.
And Katka told how she wanted sausages in her childhood.
And then, when she was about fifteen, she got a girlfriend, Natasha.
And Natasha had a grandfather, a taxi driver. And he had money. And the sausage, the very sausage that my friend’s mother could not afford to buy, just lay in the Natasha’s refrigerator, and nobody really ate it.
And it was wild.
And Natasha always made sandwiches with sausage for her friend.
Many years have passed. My friend had a life, she earned a living both for an apartment and a car, and dresses expensively, and if you open the refrigerator in her house, there is everything you want. Special marinated meat, palm prawns, cheeses ...
And there is almost never a usual cooked sausage in it.
Katka said that she still doesn’t buy her often. A screw fastened in my head: sausage is an expensive delicacy, not for every day.
Katka told me how once, buying just for dinner prohibitively expensive meat marinated in a special way, she thought that now she would just be a piece of sausage ... And I didn’t buy it. Delicacy.
And only at home did all this absurdity reach her.
However, she says, if the sausage appears in the refrigerator, it does not stay at all in it. Because Katka begins to walk to the refrigerator every ten minutes, persuading her a little bit, a slice, with feeling.
* * * * *
I listened to this and it was both strange and funny. Because a really stupid screw like that in my head. And, it seems, for life.
Now that everything is there, and thinking about sausage as a delicacy is strange.
These are some kind of children’s such funny ghosts. It’s ridiculous.
And then I came home and climbed into the closet for something. I think I wanted to get a sweater.
And suddenly, somehow, for the first time, I really noticed that there are a lot of boxes in my closet. And in them are shoes. Some I didn’t shod even once, they still lie, bought, brand new, different, all solid, leather.
I began to take out these boxes, put them near the cabinet, and counted thirteen pieces.
Thirteen pairs of demi-season shoes.
So that you understand, I do not crawl out of my favorite timberlands, and I drag them both in the tail and mane.
And in my closet there are thirteen pairs of shoes.
And immediately it was not funny.
When I was very young and still went to school, for some reason I almost never had normal autumn shoes. I don’t remember what happened there in winter, but my memory completely faded, what I went to and why it didn’t get on my head.
But it was with autumn - it was postponed. Mom rarely bought shoes, very rarely, there was no money, and if something new was bought, it was not at all ah, but it would have gone.
And I also remember how I walked in the worn shoes that her sister gave to her mother, we had the same size legs and all the aunts shoes were comfortable, but some really grown-ups, that’s what the aunts are like. And I was forever terribly shy of this shoe, and forever I had nothing to put on some school party. Most often, my mother sewed and altered clothes. And I had to take the shoes that are already there. And there was always one pair for several seasons, and then it was worn out and the outsole began to fly off somewhere, and I always thought that if only nobody had noticed this tear ...
And it was a shame. Terribly ashamed.
And that shame, apparently, was forever screwed into the head with such a cog, and there was no way to take it out.
Many years have passed. And I buy shoes as if I weren’t myself, and I don’t even notice it. I don’t wear them almost, well, because I have something to wear, but I’m buying them up, not even really understanding
We, a generation of thirty years old, still found these grandmothers.
I remember, once upon a time, visiting a friend, I was very surprised to see her grandmother, after eating, before wiping the table, carefully collects all the crumbs that fell on him and carefully, with her palm, sends them into her mouth.
I knew that she had survived the war and famine, and it must have been the ghosts of this hungry past that made her, sixty-odd years after the war, so absurd to collect these crumbs that nobody needs in two thousandth.
I understood that. Head. Because she explained so, noticing my interested-puzzled look.
But in fact, I could not understand inside.
It was so old-fashioned, and so miraculous. Collecting crumbs when after the war more than sixty years have passed and the shops are full of bread. What kind of bread do you want? And in general, any food.
Such, it seemed to me, stupidity. Almost insanity.
* * * * *
We once sat with a longtime friend, also Katka, and she talked about childhood. And about the sausage.
Well, that is, her childhood was in the nineties, when there was stress with the sausage. In general, of course, there was tension with everything, but for some reason it was the sausage, the usual, the same cooked sausage that once was two or twenty, and then it was gone, imprinted in memory as an exceptional delicacy.
So here. Sausage has become scarce. And when she nevertheless appeared somewhere, she was expensive, and her mother, who was also raising two younger ones, simply did not have money for her. Well, that is, they were enough for some cabbage, bread and cereals. But the sausage - no.
And Katka told how she wanted sausages in her childhood.
And then, when she was about fifteen, she got a girlfriend, Natasha.
And Natasha had a grandfather, a taxi driver. And he had money. And the sausage, the very sausage that my friend’s mother could not afford to buy, just lay in the Natasha’s refrigerator, and nobody really ate it.
And it was wild.
And Natasha always made sandwiches with sausage for her friend.
Many years have passed. My friend had a life, she earned a living both for an apartment and a car, and dresses expensively, and if you open the refrigerator in her house, there is everything you want. Special marinated meat, palm prawns, cheeses ...
And there is almost never a usual cooked sausage in it.
Katka said that she still doesn’t buy her often. A screw fastened in my head: sausage is an expensive delicacy, not for every day.
Katka told me how once, buying just for dinner prohibitively expensive meat marinated in a special way, she thought that now she would just be a piece of sausage ... And I didn’t buy it. Delicacy.
And only at home did all this absurdity reach her.
However, she says, if the sausage appears in the refrigerator, it does not stay at all in it. Because Katka begins to walk to the refrigerator every ten minutes, persuading her a little bit, a slice, with feeling.
* * * * *
I listened to this and it was both strange and funny. Because a really stupid screw like that in my head. And, it seems, for life.
Now that everything is there, and thinking about sausage as a delicacy is strange.
These are some kind of children’s such funny ghosts. It’s ridiculous.
And then I came home and climbed into the closet for something. I think I wanted to get a sweater.
And suddenly, somehow, for the first time, I really noticed that there are a lot of boxes in my closet. And in them are shoes. Some I didn’t shod even once, they still lie, bought, brand new, different, all solid, leather.
I began to take out these boxes, put them near the cabinet, and counted thirteen pieces.
Thirteen pairs of demi-season shoes.
So that you understand, I do not crawl out of my favorite timberlands, and I drag them both in the tail and mane.
And in my closet there are thirteen pairs of shoes.
And immediately it was not funny.
When I was very young and still went to school, for some reason I almost never had normal autumn shoes. I don’t remember what happened there in winter, but my memory completely faded, what I went to and why it didn’t get on my head.
But it was with autumn - it was postponed. Mom rarely bought shoes, very rarely, there was no money, and if something new was bought, it was not at all ah, but it would have gone.
And I also remember how I walked in the worn shoes that her sister gave to her mother, we had the same size legs and all the aunts shoes were comfortable, but some really grown-ups, that’s what the aunts are like. And I was forever terribly shy of this shoe, and forever I had nothing to put on some school party. Most often, my mother sewed and altered clothes. And I had to take the shoes that are already there. And there was always one pair for several seasons, and then it was worn out and the outsole began to fly off somewhere, and I always thought that if only nobody had noticed this tear ...
And it was a shame. Terribly ashamed.
And that shame, apparently, was forever screwed into the head with such a cog, and there was no way to take it out.
Many years have passed. And I buy shoes as if I weren’t myself, and I don’t even notice it. I don’t wear them almost, well, because I have something to wear, but I’m buying them up, not even really understanding
У записи 4 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вадик Саса
