Глава двадцать девять
Без названия
Я смотрю на сосны и вспоминаю себя. Прошло еще несколько месяцев. Марина задала задание написать эту книгу. Почему я ее пишу? Не знаю. Может быть, потому что я создаю как бы лирического двойника и отгораживаюсь от своего прошлого, может быть это попытка выговориться, посмотреть на себя со стороны?
Сумев отгородиться от людей,
я от себя хочу отгородиться.
Не изгородь из тесаных жердей,
а зеркало тут больше пригодится.
Я созерцаю хмурые черты,
щетину, бугорки на подбородке...
Трельяж для разводящейся четы,
пожалуй, лучший вид перегородки.
(И. Бродский)
Я подхожу к зеркалу, еле передвигая стеклянные ноги. Я подхожу к зеркалу и будто бы случайно вижу себя. У Набокова есть рассказ «Ужас» про человека, который однажды ночью подошел к зеркалу и не узнал себя в зеркале и чуть не сошел с ума от ужаса.
Кто я, в самом деле?
Человек, у которого онемела вся правая часть тела, но который чувствует себя невероятно самореализовшимся, почти счастливым? Но который не может даже сказать элементарную фразу и почти не ходит? Который больше всего не любит рассматривать себя под микроскопом, отвечая на вопрос «Как дела?», у которого один день похож на другой, для которого время остановилось?
Лжепсихолог, которому много пишут и заимевший за один месяц столько замечательных друзей и нагло дающий всем советы? Человек, которого в медицинских делах любой врач заткнет за пояс? Не получивший никакого психологического образования, не говоря уж о медицинском?
Филолог, который подвергший резкой критике то, чем я занимался все жизнь, принипиально отвергающей ее «измы», считающий что литературоведенью грош цена, если она ничего хоть на миллиметр не сдвигает мое мироощущение и убежденный, что филологи нужно срочно пкфрмировать, ибо она давно стала давно не «любовью к слову» (филологией), а «логофилией» - страшной болезнь, поразвившей науку?
Лжекультуролог, дерзнувший воспроизвести быт и психологию гениев разных и эпох? Сами процессы, которые происходят в их сознании? Воссоздать их жизнь в одном дне? Упивающийся работой и скромно считающий свое детище, про которое я когда-то писал, самой интересной книгой в мире (для меня, конечно)?
Я даже не могу сказать, победитель я или побежденный…
Я завис. Время остановилось. Я пытаюсь найти некий общий знаменатель у всего этого. И понимаю, что сама ситуация, в которую я попал, как бы сдвинула все понятия. Я смотрю на себя в зеркало и не понимаю, кто я. Я пробую себя назвать. И не могу. Напрягаю все мышцы своего сознания. Нет такого слова в русском языке, чтобы правильно меня (да и любого человека впрочем) характеризовать. Я онемел. Все названо. А мое «я» не загонишь в слова. Можно его только обозначить. Я - Кирилл Волков. И я хочу жить. Плох я или хорош, но
Я ХОЧУ ЖИТЬ
Я хочу творить, хочу смеяться над глупыми шутками, хочу любоваться закатами и рассветами, бегать по росе, глядеть на луну, хочу целоваться, слушать Битлз, уставать от работы, смотреть, как солнце пронизывает занавеску, напиваться с друзьями, обсуждать, спорить, встречаться, путешествовать, любоваться, восхищаться, злиться, отражаться, показывать пальцем, смеяться, и снова творить, и снова напиваться, и снова влюбляться, быть искрометным, хочу, черт побери, есть молочный шоколад с орехами (который мне нельзя).
И это все и еще тысячи глаголов я вкладываю в каждый день в каждое мгновение, в каждое движение, в каждую частичку бытия. Приказываю себе «живи!» и ставлю кучу восклицательных знаков. Но я не могу даже крикнуть, если обожгусь. Еле встану, если упаду. Не смогу прокричать «спасите» даже в случае смертельной опасности. Я не могу даже улыбнуться – получится криво…
Я сейчас смотрю на сосны, ветви которых колышет ветер. Как он прекрасен! Как прекрасны сосны! Воздух! И эта листва, шелестящая на солнце! Ради всего этого я и живу! Представьте, что ваши пальцы стиснуты в кулак до побеления. А теперь еще 2 раза сильнее. Будто бы я выжимаю воду из камня. Еще в десять раз. Запомнили это состояние сжатого кулака?
Такой концентрации должно быть мое я. Мое неделимое, то, что нельзя разъять на составляющие. «Перстень в кровавом жиру акулы». Иначе мне смерть. По-другому нельзя. Она как бы кинула мне ультиматум: жизнь или смерть. И я должен сделать все, что от меня зависит. А если смерть выиграет… Ну что ж. Я сделал, что мог. Я буду умирать спокойно, без мук совести.
Все мы допускаем, что там что-то есть, какая-то жизнь (хотя бы гипотетически). А если нет? Если там пустота, которая растворит меня, Кирилла Волкова, мое я? Если зря я надеюсь на бессмертие? Вдруг тм чернота? Даже не чернота? А НИЧЕГО?
Почему я пишу? Я не знаю как вам мне книга (может, кому-то и помогла?), но я мне она помогает очень. Я за нее цепляюсь, как за спасательный круг, смотрю на нее, ориентируюсь, теперь уже следую за моим лирическим двойником. Не имею право написать и сделать что-то по-другому. Разъединить теорию и практику.
Я кстати заметил, что меня нельзя перехвалить или пристыдить, что я не боюсь пафоса и сентиментальности. Поскольку я понимаю, чего свою себестоимость. Она мала и велика одновременно. Каждый человек таков. Я плачу и смеюсь. Мне нечего стыдиться. Я говорю искренно.
Я создаю своего двойника. И отдаю ему всю свою жизнь, все мои чувства. Выговариваюсь. Мучаюсь. Очень боюсь соврать. Хочу создать точную копию и оставить ее в прошлом. Обнулиться. Может быть, забыть себя самого.
Я не писатель. Я не вру. Я не в силах – во всяком случае пока – создать реальность их своих снов, слов, обрывков фраз, каких-то фигур, из своего звездного бреда. Что-то отдельно взятое, пронзительное, как запах бензина и так же как его цвета прекрасное. Я не могу сложить пазл своей памяти, чтобы из него получилась новая картинка. Голограмма. Нечто.
Я не писатель. Я за-писыватель. Я перевожу свою память в пространство белого листа. Отписываюсь. Катастрофически стираю себя, чтобы возродиться.
Я все медлю перед главным признанием. Я Кирилл Волков... И мне страшно. Я живу в отраженной норме. В антинорме. Маскируюсь, как могу. Загоняю в подсознание, отмахиваюсь. Но мне страшно. И я понимаю, что нужно заново сочинить себя. Совершить титанические усилия. А иначе я умру. А не хочу.
Я смотрю на сосны и приказываю каждой клеточке: «Живи».
Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.
Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
(И. Бродский)
Без названия
Я смотрю на сосны и вспоминаю себя. Прошло еще несколько месяцев. Марина задала задание написать эту книгу. Почему я ее пишу? Не знаю. Может быть, потому что я создаю как бы лирического двойника и отгораживаюсь от своего прошлого, может быть это попытка выговориться, посмотреть на себя со стороны?
Сумев отгородиться от людей,
я от себя хочу отгородиться.
Не изгородь из тесаных жердей,
а зеркало тут больше пригодится.
Я созерцаю хмурые черты,
щетину, бугорки на подбородке...
Трельяж для разводящейся четы,
пожалуй, лучший вид перегородки.
(И. Бродский)
Я подхожу к зеркалу, еле передвигая стеклянные ноги. Я подхожу к зеркалу и будто бы случайно вижу себя. У Набокова есть рассказ «Ужас» про человека, который однажды ночью подошел к зеркалу и не узнал себя в зеркале и чуть не сошел с ума от ужаса.
Кто я, в самом деле?
Человек, у которого онемела вся правая часть тела, но который чувствует себя невероятно самореализовшимся, почти счастливым? Но который не может даже сказать элементарную фразу и почти не ходит? Который больше всего не любит рассматривать себя под микроскопом, отвечая на вопрос «Как дела?», у которого один день похож на другой, для которого время остановилось?
Лжепсихолог, которому много пишут и заимевший за один месяц столько замечательных друзей и нагло дающий всем советы? Человек, которого в медицинских делах любой врач заткнет за пояс? Не получивший никакого психологического образования, не говоря уж о медицинском?
Филолог, который подвергший резкой критике то, чем я занимался все жизнь, принипиально отвергающей ее «измы», считающий что литературоведенью грош цена, если она ничего хоть на миллиметр не сдвигает мое мироощущение и убежденный, что филологи нужно срочно пкфрмировать, ибо она давно стала давно не «любовью к слову» (филологией), а «логофилией» - страшной болезнь, поразвившей науку?
Лжекультуролог, дерзнувший воспроизвести быт и психологию гениев разных и эпох? Сами процессы, которые происходят в их сознании? Воссоздать их жизнь в одном дне? Упивающийся работой и скромно считающий свое детище, про которое я когда-то писал, самой интересной книгой в мире (для меня, конечно)?
Я даже не могу сказать, победитель я или побежденный…
Я завис. Время остановилось. Я пытаюсь найти некий общий знаменатель у всего этого. И понимаю, что сама ситуация, в которую я попал, как бы сдвинула все понятия. Я смотрю на себя в зеркало и не понимаю, кто я. Я пробую себя назвать. И не могу. Напрягаю все мышцы своего сознания. Нет такого слова в русском языке, чтобы правильно меня (да и любого человека впрочем) характеризовать. Я онемел. Все названо. А мое «я» не загонишь в слова. Можно его только обозначить. Я - Кирилл Волков. И я хочу жить. Плох я или хорош, но
Я ХОЧУ ЖИТЬ
Я хочу творить, хочу смеяться над глупыми шутками, хочу любоваться закатами и рассветами, бегать по росе, глядеть на луну, хочу целоваться, слушать Битлз, уставать от работы, смотреть, как солнце пронизывает занавеску, напиваться с друзьями, обсуждать, спорить, встречаться, путешествовать, любоваться, восхищаться, злиться, отражаться, показывать пальцем, смеяться, и снова творить, и снова напиваться, и снова влюбляться, быть искрометным, хочу, черт побери, есть молочный шоколад с орехами (который мне нельзя).
И это все и еще тысячи глаголов я вкладываю в каждый день в каждое мгновение, в каждое движение, в каждую частичку бытия. Приказываю себе «живи!» и ставлю кучу восклицательных знаков. Но я не могу даже крикнуть, если обожгусь. Еле встану, если упаду. Не смогу прокричать «спасите» даже в случае смертельной опасности. Я не могу даже улыбнуться – получится криво…
Я сейчас смотрю на сосны, ветви которых колышет ветер. Как он прекрасен! Как прекрасны сосны! Воздух! И эта листва, шелестящая на солнце! Ради всего этого я и живу! Представьте, что ваши пальцы стиснуты в кулак до побеления. А теперь еще 2 раза сильнее. Будто бы я выжимаю воду из камня. Еще в десять раз. Запомнили это состояние сжатого кулака?
Такой концентрации должно быть мое я. Мое неделимое, то, что нельзя разъять на составляющие. «Перстень в кровавом жиру акулы». Иначе мне смерть. По-другому нельзя. Она как бы кинула мне ультиматум: жизнь или смерть. И я должен сделать все, что от меня зависит. А если смерть выиграет… Ну что ж. Я сделал, что мог. Я буду умирать спокойно, без мук совести.
Все мы допускаем, что там что-то есть, какая-то жизнь (хотя бы гипотетически). А если нет? Если там пустота, которая растворит меня, Кирилла Волкова, мое я? Если зря я надеюсь на бессмертие? Вдруг тм чернота? Даже не чернота? А НИЧЕГО?
Почему я пишу? Я не знаю как вам мне книга (может, кому-то и помогла?), но я мне она помогает очень. Я за нее цепляюсь, как за спасательный круг, смотрю на нее, ориентируюсь, теперь уже следую за моим лирическим двойником. Не имею право написать и сделать что-то по-другому. Разъединить теорию и практику.
Я кстати заметил, что меня нельзя перехвалить или пристыдить, что я не боюсь пафоса и сентиментальности. Поскольку я понимаю, чего свою себестоимость. Она мала и велика одновременно. Каждый человек таков. Я плачу и смеюсь. Мне нечего стыдиться. Я говорю искренно.
Я создаю своего двойника. И отдаю ему всю свою жизнь, все мои чувства. Выговариваюсь. Мучаюсь. Очень боюсь соврать. Хочу создать точную копию и оставить ее в прошлом. Обнулиться. Может быть, забыть себя самого.
Я не писатель. Я не вру. Я не в силах – во всяком случае пока – создать реальность их своих снов, слов, обрывков фраз, каких-то фигур, из своего звездного бреда. Что-то отдельно взятое, пронзительное, как запах бензина и так же как его цвета прекрасное. Я не могу сложить пазл своей памяти, чтобы из него получилась новая картинка. Голограмма. Нечто.
Я не писатель. Я за-писыватель. Я перевожу свою память в пространство белого листа. Отписываюсь. Катастрофически стираю себя, чтобы возродиться.
Я все медлю перед главным признанием. Я Кирилл Волков... И мне страшно. Я живу в отраженной норме. В антинорме. Маскируюсь, как могу. Загоняю в подсознание, отмахиваюсь. Но мне страшно. И я понимаю, что нужно заново сочинить себя. Совершить титанические усилия. А иначе я умру. А не хочу.
Я смотрю на сосны и приказываю каждой клеточке: «Живи».
Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.
Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
(И. Бродский)
Chapter twenty nine
Untitled
I look at the pines and remember myself. A few more months passed. Marina asked to write this book. Why am I writing her? I do not know. Maybe because I'm creating a kind of lyrical double and fencing myself off from my past, maybe this is an attempt to speak out, look at myself from the outside?
Managing to shut himself off from people
I want to isolate myself.
Do not hedge with hewn poles,
and the mirror is more useful here.
I contemplate the gloomy features
stubble, tubercles on the chin ...
Trellis for a divorcing couple,
perhaps the best kind of partition.
(I. Brodsky)
I go to the mirror, barely moving my glass legs. I go to the mirror and seem to accidentally see myself. Nabokov has a story “Horror” about a man who one night approached a mirror and did not recognize himself in the mirror and almost went crazy with horror.
Who am I really?
A man who has numbed the entire right side of his body, but who feels incredibly self-fulfilling, almost happy? But who can’t even say an elementary phrase and hardly walks? Who most of all does not like to examine himself under a microscope, answering the question “How are you?”, In which one day is like another, for which time has stopped?
A false psychologist who writes a lot and has had so many wonderful friends in one month and brazenly gives everyone advice? A man whom any doctor will put in a belt in medical matters? Not having received any psychological education, let alone medical?
A philologist who sharply criticized what I have been doing all my life, who rejected its “isms” in the first place, believing that literary criticism is worthless if it doesn’t shift anything by a millimeter and I am convinced that philologists need to be urgently programmed, for it has long been For a long time, not with “love of the word” (philology), but with “logoophilia” - a terrible disease that has developed science?
False culturologist who dared to reproduce the life and psychology of geniuses of different eras? The processes themselves that occur in their minds? To recreate their life in one day? Reveling in work and modestly considering his brainchild, about which I once wrote, the most interesting book in the world (for me, of course)?
I can’t even say whether I am a winner or a loser ...
I'm freezing. Time stopped. I'm trying to find some common denominator for all of this. And I understand that the situation itself, in which I ended up, moved all the concepts, as it were. I look at myself in the mirror and don’t understand who I am. I'm trying to call myself. And I can’t. I strain all the muscles of my mind. There is no such word in the Russian language to correctly characterize me (and indeed any person). I was numb. Everything is named. And my “I” cannot be driven into words. It can only be designated. I am Kirill Volkov. And I want to live. I'm good or bad, but
I WANT TO LIVE
I want to create, I want to laugh at stupid jokes, I want to admire sunsets and sunrises, run along the dew, look at the moon, I want to kiss, listen to the Beatles, get tired of work, watch the sun penetrate the curtain, get drunk with friends, discuss, argue, meet , travel, admire, admire, get angry, bounce, point fingers, laugh, and do it again, and get drunk again, and fall in love again, be sparkling, I want, damn it, there’s milk chocolate with nuts (which I can’t).
And all this and thousands more verbs I put in every day in every moment, in every movement, in every part of life. I order myself "live!" and put a bunch of exclamation marks. But I can't even scream if I get burned. I can hardly get up if I fall. I can not shout "save" even in case of mortal danger. I can’t even smile - it will turn out crookedly ...
I am now looking at the pine trees, whose branches sway the wind. How beautiful he is! How beautiful the pines! Air! And this foliage rustling in the sun! For all this, I live! Imagine your fingers clenched into a fist before whitening. And now 2 more times stronger. As if I were squeezing water from a stone. Ten more times. Remember this state of clenched fist?
Such a concentration should be my self. My indivisible, that which cannot be divided into components. "Signet in the shark's bloody fat." Otherwise, I will die. On another it is impossible. She, as it were, threw me an ultimatum: life or death. And I have to do everything that depends on me. And if death wins ... Well then. I did what I could. I will die calmly, without the pangs of conscience.
We all admit that there is something there, some kind of life (at least hypothetically). And if not? If there is a void that will dissolve me, Cyril Volkov, my self? If in vain I hope for immortality? Suddenly tm black? Not even blackness? And NOTHING?
Why am I writing? I don’t know how the book is for you (maybe it helped someone?), But I help me a lot. I cling to her, like a life buoy, look at her, orient myself, now follow my lyrical double. I do not have the right to write and do something different. Separate theory and practice.
By the way, I noticed that I can’t be praised or shamed, that I’m not afraid of pathos and sentimentality. Posco
Untitled
I look at the pines and remember myself. A few more months passed. Marina asked to write this book. Why am I writing her? I do not know. Maybe because I'm creating a kind of lyrical double and fencing myself off from my past, maybe this is an attempt to speak out, look at myself from the outside?
Managing to shut himself off from people
I want to isolate myself.
Do not hedge with hewn poles,
and the mirror is more useful here.
I contemplate the gloomy features
stubble, tubercles on the chin ...
Trellis for a divorcing couple,
perhaps the best kind of partition.
(I. Brodsky)
I go to the mirror, barely moving my glass legs. I go to the mirror and seem to accidentally see myself. Nabokov has a story “Horror” about a man who one night approached a mirror and did not recognize himself in the mirror and almost went crazy with horror.
Who am I really?
A man who has numbed the entire right side of his body, but who feels incredibly self-fulfilling, almost happy? But who can’t even say an elementary phrase and hardly walks? Who most of all does not like to examine himself under a microscope, answering the question “How are you?”, In which one day is like another, for which time has stopped?
A false psychologist who writes a lot and has had so many wonderful friends in one month and brazenly gives everyone advice? A man whom any doctor will put in a belt in medical matters? Not having received any psychological education, let alone medical?
A philologist who sharply criticized what I have been doing all my life, who rejected its “isms” in the first place, believing that literary criticism is worthless if it doesn’t shift anything by a millimeter and I am convinced that philologists need to be urgently programmed, for it has long been For a long time, not with “love of the word” (philology), but with “logoophilia” - a terrible disease that has developed science?
False culturologist who dared to reproduce the life and psychology of geniuses of different eras? The processes themselves that occur in their minds? To recreate their life in one day? Reveling in work and modestly considering his brainchild, about which I once wrote, the most interesting book in the world (for me, of course)?
I can’t even say whether I am a winner or a loser ...
I'm freezing. Time stopped. I'm trying to find some common denominator for all of this. And I understand that the situation itself, in which I ended up, moved all the concepts, as it were. I look at myself in the mirror and don’t understand who I am. I'm trying to call myself. And I can’t. I strain all the muscles of my mind. There is no such word in the Russian language to correctly characterize me (and indeed any person). I was numb. Everything is named. And my “I” cannot be driven into words. It can only be designated. I am Kirill Volkov. And I want to live. I'm good or bad, but
I WANT TO LIVE
I want to create, I want to laugh at stupid jokes, I want to admire sunsets and sunrises, run along the dew, look at the moon, I want to kiss, listen to the Beatles, get tired of work, watch the sun penetrate the curtain, get drunk with friends, discuss, argue, meet , travel, admire, admire, get angry, bounce, point fingers, laugh, and do it again, and get drunk again, and fall in love again, be sparkling, I want, damn it, there’s milk chocolate with nuts (which I can’t).
And all this and thousands more verbs I put in every day in every moment, in every movement, in every part of life. I order myself "live!" and put a bunch of exclamation marks. But I can't even scream if I get burned. I can hardly get up if I fall. I can not shout "save" even in case of mortal danger. I can’t even smile - it will turn out crookedly ...
I am now looking at the pine trees, whose branches sway the wind. How beautiful he is! How beautiful the pines! Air! And this foliage rustling in the sun! For all this, I live! Imagine your fingers clenched into a fist before whitening. And now 2 more times stronger. As if I were squeezing water from a stone. Ten more times. Remember this state of clenched fist?
Such a concentration should be my self. My indivisible, that which cannot be divided into components. "Signet in the shark's bloody fat." Otherwise, I will die. On another it is impossible. She, as it were, threw me an ultimatum: life or death. And I have to do everything that depends on me. And if death wins ... Well then. I did what I could. I will die calmly, without the pangs of conscience.
We all admit that there is something there, some kind of life (at least hypothetically). And if not? If there is a void that will dissolve me, Cyril Volkov, my self? If in vain I hope for immortality? Suddenly tm black? Not even blackness? And NOTHING?
Why am I writing? I don’t know how the book is for you (maybe it helped someone?), But I help me a lot. I cling to her, like a life buoy, look at her, orient myself, now follow my lyrical double. I do not have the right to write and do something different. Separate theory and practice.
By the way, I noticed that I can’t be praised or shamed, that I’m not afraid of pathos and sentimentality. Posco
У записи 56 лайков,
5 репостов.
5 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Кирилл Волков
