Из "Истории русской революции" Л.Д. Троцкого.
"...Приближавшиеся к царю лица вспоминали после переворота не раз, что в самые трагические моменты царствования, во время сдачи Порт-Артура и потопления флота у Цусимы, десять лет спустя, во время отступления русских войск из Галиции, и еще через два года, в дни, предшествовавшие отречению, когда все вокруг царя были удручены, испуганы, потрясены, один лишь Николай хранил спокойствие. Он по-прежнему справлялся о количестве верст, сделанных им в разъездах по России, вспоминал эпизоды прошлых охот, анекдоты официальных встреч, вообще интересовался мусором своего обихода, когда над ним гремели громы и извивались молнии.
Дневник царя ценнее всяких свидетельских показаний: изо дня в день, из года в год тянутся на его страницах удручающие записи душевной пустоты. «Гулял долго и убил две вороны. Пил чай при дневном свете». Прогулка пешком, катанье в лодке. И снова вороны и снова чай. Все на границе физиологии. Упоминание о церковных обрядах делается тем же тоном, что и о выпивке.
Николая сравнивали иногда с его полусумасшедшим прапрадедом Павлом, удушенным камарильей с согласия его собственного сына, Александра «благословенного». Этих двух Романовых действительно сближали недоверие ко всем, выросшее из недоверия к себе, мнительность всемогущего ничтожества, чувство отверженности, можно бы сказать, сознание венценосного парии. Но Павел несравненно красочное, в его сумасбродстве был элемент фантазии, хотя и невменяемой. В потомке же все тускло, ни одной яркой черты.
Николай был не только неустойчив, но и вероломен. Льстецы называли его шармером, очарователем, за его мягкость с придворными. Но особую ласковость царь проявлял как раз к тем сановникам, которых решил прогнать: очарованный на приеме сверху меры министр находил у себя дома письмо об отставке. Это была своего рода месть за собственное ничтожество.
...Тусклый, ровный и «воспитанный» человек был жесток. Не активной, преследующей исторические цели жестокостью Ивана Грозного или Петра, — что у Николая II с ними общего? — но трусливой жестокостью последыша, испугавшегося своей обреченности. Еще на заре своего царствования Николай хвалил «молодцов-фанагорийцев» за расстрел рабочих. Он всегда «читал с удовольствием», как стегали нагайками «стриженных» курсисток или как проламывали черепа беззащитным людям во время еврейских погромов. Коронованный отщепенец тяготел всей душой к отбросам общества, черносотенным громилам, не только щедро платил им из государственной казны, но любил беседовать с ними об их подвигах и миловать их, когда они случайно попадались в убийстве оппозиционных депутатов.
После отъезда Николая в армию, в качестве фиктивного главнокомандующего, внутренними делами стала открыто распоряжаться царица. Министры являлись к ней с докладами, как к регентше.
17 марта 1916 года, за год до революции, когда истерзанная страна уже извивалась в клещах поражений и разрухи, царица писала мужу в главную квартиру: «Ты не должен делать послаблений, ответственного министерства и т д., — всего, что они хотят. Это должна быть твоя война и твой мир и честь твоя и нашей родины и ни в коем случае не Думы. Они не имеют права сказать хотя бы одно слово в этих вопросах»
13 декабря царица внушает царю снова: «Только не ответственное министерство, на котором все помешались. Все становятся спокойнее и лучше, но хотят почувствовать твою руку. Как давно, уже целые годы, мне говорят то же самое: «Россия любит почувствовать хлыст», — это их природа!» Православная гессенка с виндзорским воспитанием и византийской короной на голове не только «воплощает» русскую душу, но и органически презирает ее: их природа требует хлыста, пишет русская царица русскому царю о русском народе за два с половиной месяца до того, как монархия обрушится в пропасть..."
Воистину - святое семейство.
"...Приближавшиеся к царю лица вспоминали после переворота не раз, что в самые трагические моменты царствования, во время сдачи Порт-Артура и потопления флота у Цусимы, десять лет спустя, во время отступления русских войск из Галиции, и еще через два года, в дни, предшествовавшие отречению, когда все вокруг царя были удручены, испуганы, потрясены, один лишь Николай хранил спокойствие. Он по-прежнему справлялся о количестве верст, сделанных им в разъездах по России, вспоминал эпизоды прошлых охот, анекдоты официальных встреч, вообще интересовался мусором своего обихода, когда над ним гремели громы и извивались молнии.
Дневник царя ценнее всяких свидетельских показаний: изо дня в день, из года в год тянутся на его страницах удручающие записи душевной пустоты. «Гулял долго и убил две вороны. Пил чай при дневном свете». Прогулка пешком, катанье в лодке. И снова вороны и снова чай. Все на границе физиологии. Упоминание о церковных обрядах делается тем же тоном, что и о выпивке.
Николая сравнивали иногда с его полусумасшедшим прапрадедом Павлом, удушенным камарильей с согласия его собственного сына, Александра «благословенного». Этих двух Романовых действительно сближали недоверие ко всем, выросшее из недоверия к себе, мнительность всемогущего ничтожества, чувство отверженности, можно бы сказать, сознание венценосного парии. Но Павел несравненно красочное, в его сумасбродстве был элемент фантазии, хотя и невменяемой. В потомке же все тускло, ни одной яркой черты.
Николай был не только неустойчив, но и вероломен. Льстецы называли его шармером, очарователем, за его мягкость с придворными. Но особую ласковость царь проявлял как раз к тем сановникам, которых решил прогнать: очарованный на приеме сверху меры министр находил у себя дома письмо об отставке. Это была своего рода месть за собственное ничтожество.
...Тусклый, ровный и «воспитанный» человек был жесток. Не активной, преследующей исторические цели жестокостью Ивана Грозного или Петра, — что у Николая II с ними общего? — но трусливой жестокостью последыша, испугавшегося своей обреченности. Еще на заре своего царствования Николай хвалил «молодцов-фанагорийцев» за расстрел рабочих. Он всегда «читал с удовольствием», как стегали нагайками «стриженных» курсисток или как проламывали черепа беззащитным людям во время еврейских погромов. Коронованный отщепенец тяготел всей душой к отбросам общества, черносотенным громилам, не только щедро платил им из государственной казны, но любил беседовать с ними об их подвигах и миловать их, когда они случайно попадались в убийстве оппозиционных депутатов.
После отъезда Николая в армию, в качестве фиктивного главнокомандующего, внутренними делами стала открыто распоряжаться царица. Министры являлись к ней с докладами, как к регентше.
17 марта 1916 года, за год до революции, когда истерзанная страна уже извивалась в клещах поражений и разрухи, царица писала мужу в главную квартиру: «Ты не должен делать послаблений, ответственного министерства и т д., — всего, что они хотят. Это должна быть твоя война и твой мир и честь твоя и нашей родины и ни в коем случае не Думы. Они не имеют права сказать хотя бы одно слово в этих вопросах»
13 декабря царица внушает царю снова: «Только не ответственное министерство, на котором все помешались. Все становятся спокойнее и лучше, но хотят почувствовать твою руку. Как давно, уже целые годы, мне говорят то же самое: «Россия любит почувствовать хлыст», — это их природа!» Православная гессенка с виндзорским воспитанием и византийской короной на голове не только «воплощает» русскую душу, но и органически презирает ее: их природа требует хлыста, пишет русская царица русскому царю о русском народе за два с половиной месяца до того, как монархия обрушится в пропасть..."
Воистину - святое семейство.
From the "History of the Russian Revolution" L.D. Trotsky.
"... Persons approaching the tsar recalled after the coup more than once that at the most tragic moments of the reign, during the surrender of Port Arthur and the sinking of the fleet at Tsushima, ten years later, during the retreat of Russian troops from Galicia, and two years later , in the days preceding the abdication, when everyone around the tsar was dejected, scared, shocked, only Nikolai kept calm.He still inquired about the number of versts he had made while traveling around Russia, recalled episodes of past hunts, jokes of official meetings, in general interested in as garbage of his everyday life, when thunders thundered and lightnings wriggled.
The king’s diary is more valuable than any testimony: from day to day, from year to year on his pages are depressing records of spiritual emptiness. “He walked for a long time and killed two crows. I drank tea in the daylight. " Walking, boating. And again crows and tea again. Everything is on the border of physiology. The mention of church rites is made in the same tone as for drinking.
Nicholas was sometimes compared with his half-crazy great-great-grandfather Pavel, strangled by a camarilla with the consent of his own son, Alexander the "blessed." The two Romanovs were really brought together by distrust of everyone, growing out of distrust of themselves, suspiciousness of almighty insignificance, a feeling of rejection, one might say, the consciousness of the crowned pariah. But Paul is incomparably colorful, in his folly there was an element of fantasy, albeit insane. In the descendant, everything is dull, not a single striking feature.
Nicholas was not only unstable, but also treacherous. Flatterers called him a charmer, a fascinator, for his gentleness with the courtiers. But the tsar showed particular affection for those dignitaries whom he decided to drive out: charmed at the reception from above, the minister found a letter of resignation at home. It was a kind of revenge for their own insignificance.
... A dull, even and "educated" man was cruel. Not active, pursuing historical goals, the cruelty of Ivan the Terrible or Peter, - what do Nicholas II have in common with them? - but the cowardly cruelty of the last, frightened of his doom. Even at the dawn of his reign, Nicholas praised the "fellow-fanagorians" for shooting the workers. He always “read with pleasure” how quilted “sheared” female students quilted or how they broke skulls to defenseless people during the Jewish pogroms. The crowned renegade gravitated with all his soul to the dregs of society, the Black-Hundred thugs, not only generously paid them from the state treasury, but liked to talk with them about their exploits and pardon them when they accidentally fell into the murder of opposition deputies.
After Nicholas left for the army, as a fictitious commander-in-chief, the tsarina began to openly manage internal affairs. Ministers came to her with reports, as a regent.
On March 17, 1916, a year before the revolution, when the tormented country was already writhing in ticks of defeat and devastation, the tsarina wrote to her husband in the main apartment: “You should not make concessions, the responsible ministry, etc., is all that they want. It must be your war and your peace and honor of yours and our homeland, and in no case the Duma. They have no right to say at least one word in these matters. ”
On December 13, the tsarina inspires the tsar again: “Only the not responsible ministry, on which everyone is obsessed. Everyone is getting calmer and better, but they want to feel your hand. How long ago, for whole years, they have been saying the same thing to me: “Russia loves to feel the whip” - this is their nature! ” An Orthodox Hessian with a Windsor upbringing and a Byzantine crown on her head not only “embodies” the Russian soul, but also organically despises it: their nature requires a whip, the Russian Tsarina writes to the Russian Tsar about the Russian people two and a half months before the monarchy collapses into the abyss ... "
Truly a holy family.
"... Persons approaching the tsar recalled after the coup more than once that at the most tragic moments of the reign, during the surrender of Port Arthur and the sinking of the fleet at Tsushima, ten years later, during the retreat of Russian troops from Galicia, and two years later , in the days preceding the abdication, when everyone around the tsar was dejected, scared, shocked, only Nikolai kept calm.He still inquired about the number of versts he had made while traveling around Russia, recalled episodes of past hunts, jokes of official meetings, in general interested in as garbage of his everyday life, when thunders thundered and lightnings wriggled.
The king’s diary is more valuable than any testimony: from day to day, from year to year on his pages are depressing records of spiritual emptiness. “He walked for a long time and killed two crows. I drank tea in the daylight. " Walking, boating. And again crows and tea again. Everything is on the border of physiology. The mention of church rites is made in the same tone as for drinking.
Nicholas was sometimes compared with his half-crazy great-great-grandfather Pavel, strangled by a camarilla with the consent of his own son, Alexander the "blessed." The two Romanovs were really brought together by distrust of everyone, growing out of distrust of themselves, suspiciousness of almighty insignificance, a feeling of rejection, one might say, the consciousness of the crowned pariah. But Paul is incomparably colorful, in his folly there was an element of fantasy, albeit insane. In the descendant, everything is dull, not a single striking feature.
Nicholas was not only unstable, but also treacherous. Flatterers called him a charmer, a fascinator, for his gentleness with the courtiers. But the tsar showed particular affection for those dignitaries whom he decided to drive out: charmed at the reception from above, the minister found a letter of resignation at home. It was a kind of revenge for their own insignificance.
... A dull, even and "educated" man was cruel. Not active, pursuing historical goals, the cruelty of Ivan the Terrible or Peter, - what do Nicholas II have in common with them? - but the cowardly cruelty of the last, frightened of his doom. Even at the dawn of his reign, Nicholas praised the "fellow-fanagorians" for shooting the workers. He always “read with pleasure” how quilted “sheared” female students quilted or how they broke skulls to defenseless people during the Jewish pogroms. The crowned renegade gravitated with all his soul to the dregs of society, the Black-Hundred thugs, not only generously paid them from the state treasury, but liked to talk with them about their exploits and pardon them when they accidentally fell into the murder of opposition deputies.
After Nicholas left for the army, as a fictitious commander-in-chief, the tsarina began to openly manage internal affairs. Ministers came to her with reports, as a regent.
On March 17, 1916, a year before the revolution, when the tormented country was already writhing in ticks of defeat and devastation, the tsarina wrote to her husband in the main apartment: “You should not make concessions, the responsible ministry, etc., is all that they want. It must be your war and your peace and honor of yours and our homeland, and in no case the Duma. They have no right to say at least one word in these matters. ”
On December 13, the tsarina inspires the tsar again: “Only the not responsible ministry, on which everyone is obsessed. Everyone is getting calmer and better, but they want to feel your hand. How long ago, for whole years, they have been saying the same thing to me: “Russia loves to feel the whip” - this is their nature! ” An Orthodox Hessian with a Windsor upbringing and a Byzantine crown on her head not only “embodies” the Russian soul, but also organically despises it: their nature requires a whip, the Russian Tsarina writes to the Russian Tsar about the Russian people two and a half months before the monarchy collapses into the abyss ... "
Truly a holy family.
У записи 1 лайков,
0 репостов,
245 просмотров.
0 репостов,
245 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Антон Антонов
![Стас Однолетков -=[strast]=-](https://sun9-39.userapi.com/s/v1/ig2/J28jPY6YbIhuG19pmQRHt0zthGMzZflDPEE_dzKvjZy1PIhYKT4icktB_72axK3iWnO6KfLnBaKYEGOXPlsxj6j6.jpg?size=200x200&quality=95&crop=233,82,817,817&ava=1 "Стас Однолетков -=[strast]=-")
