Ловко чередуя кофеин с валерьянкой, дожили до сорока. Уже можно всё в любое время, но нет ещё времени ни на что. Друзья уже переженились, дети уже переболели, родители ещё живы, хотя уже не все. Старший внук у друзей – ровесник младшего сына, брат скоро выйдет на пенсию, сестра недавно вышла замуж. Прекрасный возраст.
В фильмах, в зависимости от контекста, твоими ровесниками могут оказаться герой, героиня, мать героини, бабушка героини и хорошенькая невеста, решающая, не рано ли ей заводить семью. И все, что характерно, адекватны.
Адекватность – наша сильная сторона. В двадцать хочется чего-нибудь эдакого, в шестьдесят снова хочется чего-нибудь эдакого, а в сорок «что-нибудь эдакое» – это то, что уже происходит вокруг.
Наш девиз – «Скажи наркотикам да!». С утра проснулся, быстро кофе, сердце забилось, срочно валокордин, пришёл на работу, там кока-колы, поругались с сотрудником, накапал успокоительного, помирились, выпили пива. Под мясо – красное, под рыбу – белое, под телевизор – игристое, под телефон – недопитое, под утро – оставшееся после маринада. В четыре утра снотворное, в восемь кофе. С тем же успехом можно наоборот. На работе потом всё равно сидишь смурной, хмельной, больной и бесконечно одинокий.
Бесконечное одиночество – вечный двигатель внутреннего горения. Расскажешь про него жене, потом друзьям, родителям, приятелям, потом напишешь чего-нибудь в интернет. После ста комментариев бесконечное одиночество затихает, зато обостряется общительность до четырёх утра. В четыре снотворное, в восемь кофе. Все в сборе, можно начинать.
Все непрерывно в сборе, слава богу. И у всех, слава богу, чего-то болит. У дочери – живот, у мамы – сердце, у жены – голова, у мужа – душа, у сына – ни стыда, ни совести, слава богу. Слава богу, все живы, значит.
Раньше в двадцать лет человек отделялся от родителей, в тридцать разбирался с детьми, в сорок – с работой, в пятьдесят – с душой и к шестидесяти благополучно умирал, окружённый внуками и почётом. Мы в двадцать заняты исключительно душой, в тридцать отделяемся от родителей, в сорок вспоминаем, что надо бы с ними поговорить (а то ведь можно и не успеть), между тем и этим заводим детей, с которыми тоже приходится говорить (а то ведь можно и не успеть), в пятьдесят меняем работу, в шестьдесят – образ жизни… Короче, нам не до смерти вообще.
В двадцать жизнь кажется сложной, в тридцать видишь – она проще, чем думалось в двадцать, в сорок доходит – всё сложнее, чем виделось в тридцать, в пятьдесят понимаешь, чего там не понял в сорок, в шестьдесят опять чего-то не понимаешь, «да есть ли конец у этой лернейской гидры?», как написала в школьном сочинении одна способная ученица. Ученики ещё даже не в курсе, сколько им всего неизвестно. А мы уже точно знаем, что конца у лернейской гидры нет. Как минимум потому, что гидра – девочка.
Мы рубим ей головы, они отрастают снова, мы рубим дальше, голов становится больше, процесс с каждым годом всё интересней, наши мышцы крепчают, её шеи тоже. Гидра подмигивает нам, мы подмигиваем гидре, мы с ней непременно подружимся к ста сорока годам.
Накапал четыреста капель валерьянки, смешал с кока-колой, вылил в кофе, добавил валокордину и выпил стоя: за бесконечность лернейской гидры.
Виктория РАЙХЕР,
г. Иерусалим
В фильмах, в зависимости от контекста, твоими ровесниками могут оказаться герой, героиня, мать героини, бабушка героини и хорошенькая невеста, решающая, не рано ли ей заводить семью. И все, что характерно, адекватны.
Адекватность – наша сильная сторона. В двадцать хочется чего-нибудь эдакого, в шестьдесят снова хочется чего-нибудь эдакого, а в сорок «что-нибудь эдакое» – это то, что уже происходит вокруг.
Наш девиз – «Скажи наркотикам да!». С утра проснулся, быстро кофе, сердце забилось, срочно валокордин, пришёл на работу, там кока-колы, поругались с сотрудником, накапал успокоительного, помирились, выпили пива. Под мясо – красное, под рыбу – белое, под телевизор – игристое, под телефон – недопитое, под утро – оставшееся после маринада. В четыре утра снотворное, в восемь кофе. С тем же успехом можно наоборот. На работе потом всё равно сидишь смурной, хмельной, больной и бесконечно одинокий.
Бесконечное одиночество – вечный двигатель внутреннего горения. Расскажешь про него жене, потом друзьям, родителям, приятелям, потом напишешь чего-нибудь в интернет. После ста комментариев бесконечное одиночество затихает, зато обостряется общительность до четырёх утра. В четыре снотворное, в восемь кофе. Все в сборе, можно начинать.
Все непрерывно в сборе, слава богу. И у всех, слава богу, чего-то болит. У дочери – живот, у мамы – сердце, у жены – голова, у мужа – душа, у сына – ни стыда, ни совести, слава богу. Слава богу, все живы, значит.
Раньше в двадцать лет человек отделялся от родителей, в тридцать разбирался с детьми, в сорок – с работой, в пятьдесят – с душой и к шестидесяти благополучно умирал, окружённый внуками и почётом. Мы в двадцать заняты исключительно душой, в тридцать отделяемся от родителей, в сорок вспоминаем, что надо бы с ними поговорить (а то ведь можно и не успеть), между тем и этим заводим детей, с которыми тоже приходится говорить (а то ведь можно и не успеть), в пятьдесят меняем работу, в шестьдесят – образ жизни… Короче, нам не до смерти вообще.
В двадцать жизнь кажется сложной, в тридцать видишь – она проще, чем думалось в двадцать, в сорок доходит – всё сложнее, чем виделось в тридцать, в пятьдесят понимаешь, чего там не понял в сорок, в шестьдесят опять чего-то не понимаешь, «да есть ли конец у этой лернейской гидры?», как написала в школьном сочинении одна способная ученица. Ученики ещё даже не в курсе, сколько им всего неизвестно. А мы уже точно знаем, что конца у лернейской гидры нет. Как минимум потому, что гидра – девочка.
Мы рубим ей головы, они отрастают снова, мы рубим дальше, голов становится больше, процесс с каждым годом всё интересней, наши мышцы крепчают, её шеи тоже. Гидра подмигивает нам, мы подмигиваем гидре, мы с ней непременно подружимся к ста сорока годам.
Накапал четыреста капель валерьянки, смешал с кока-колой, вылил в кофе, добавил валокордину и выпил стоя: за бесконечность лернейской гидры.
Виктория РАЙХЕР,
г. Иерусалим
Cleverly alternating caffeine with valerian, we lived to see forty. Everything is already possible at any time, but there is still no time for anything. Friends have already got married, children have already been ill, parents are still alive, although not all. The eldest grandson of friends is the same age as the youngest son, the brother will soon retire, the sister has recently married. Great age.
In films, depending on the context, your peers may be the hero, heroine, mother of the heroine, the grandmother of the heroine and a pretty bride who decides whether it is too early for her to start a family. And all that is characteristic is adequate.
Adequacy is our strength. At twenty I want something like that, at sixty again I want something like that, and at forty “something like that” is what is already happening around.
Our motto is “Say yes to drugs!” In the morning I woke up, quickly coffee, my heart started beating, urgently valokordin, I came to work there, Coca-Cola, had a fight with an employee, drank a sedative, reconciled, drank beer. Under the meat - red, under the fish - white, under the TV - sparkling, under the phone - unfinished, in the morning - remaining after the marinade. At four in the morning sleeping pills, at eight coffee. With the same success, you can vice versa. At work, then you still sit gloomy, drunk, sick and infinitely lonely.
Endless loneliness is the eternal engine of internal combustion. You will tell your wife about it, then to friends, parents, pals, then you will write something on the Internet. After a hundred comments, endless loneliness subsides, but sociability escalates until four in the morning. Four sleeping pills, eight coffee. Everything is complete, you can start.
Everything is continuously assembled, thank God. And everyone, thank God, something hurts. The daughter has a stomach, the mother has a heart, the wife has a head, the husband has a soul, the son has no shame, no conscience, thank God. Thank God everyone is alive, then.
Previously, at the age of twenty, a person separated from his parents, at thirty understood his children, at forty - with work, at fifty - with his soul, and by sixty he was safely dying, surrounded by grandchildren and honor. At twenty we are exclusively occupied with our souls, at thirty we are separated from our parents, at forty we remember that we should talk to them (otherwise you might not have time), meanwhile we have children with whom we also have to talk (otherwise you can and not have time), at fifty we change jobs, at sixty - a way of life ... In short, we are not up to death at all.
At twenty, life seems complicated, at thirty you see - it’s easier than you thought at twenty, at forty it’s harder than you saw at thirty, at fifty you understand what you didn’t understand at forty, at sixty you don’t understand something again, “Is there an end to this Lernean hydra?” As one capable student wrote in her school essay. Pupils still do not even know how much they all know. And we already know for sure that the Lernean hydra has no end. At least because hydra is a girl.
We chop her heads, they grow back, we chop further, her heads get bigger, the process is more interesting every year, our muscles get stronger, her necks too. Hydra winks at us, we wink at hydra, we will certainly make friends with her for one hundred and forty years.
I instilled four hundred drops of valerian, mixed it with Coca-Cola, poured it into coffee, added a valocordin and drank it standing: for the infinity of the Lernean hydra.
Victoria REICHER,
Jerusalem
In films, depending on the context, your peers may be the hero, heroine, mother of the heroine, the grandmother of the heroine and a pretty bride who decides whether it is too early for her to start a family. And all that is characteristic is adequate.
Adequacy is our strength. At twenty I want something like that, at sixty again I want something like that, and at forty “something like that” is what is already happening around.
Our motto is “Say yes to drugs!” In the morning I woke up, quickly coffee, my heart started beating, urgently valokordin, I came to work there, Coca-Cola, had a fight with an employee, drank a sedative, reconciled, drank beer. Under the meat - red, under the fish - white, under the TV - sparkling, under the phone - unfinished, in the morning - remaining after the marinade. At four in the morning sleeping pills, at eight coffee. With the same success, you can vice versa. At work, then you still sit gloomy, drunk, sick and infinitely lonely.
Endless loneliness is the eternal engine of internal combustion. You will tell your wife about it, then to friends, parents, pals, then you will write something on the Internet. After a hundred comments, endless loneliness subsides, but sociability escalates until four in the morning. Four sleeping pills, eight coffee. Everything is complete, you can start.
Everything is continuously assembled, thank God. And everyone, thank God, something hurts. The daughter has a stomach, the mother has a heart, the wife has a head, the husband has a soul, the son has no shame, no conscience, thank God. Thank God everyone is alive, then.
Previously, at the age of twenty, a person separated from his parents, at thirty understood his children, at forty - with work, at fifty - with his soul, and by sixty he was safely dying, surrounded by grandchildren and honor. At twenty we are exclusively occupied with our souls, at thirty we are separated from our parents, at forty we remember that we should talk to them (otherwise you might not have time), meanwhile we have children with whom we also have to talk (otherwise you can and not have time), at fifty we change jobs, at sixty - a way of life ... In short, we are not up to death at all.
At twenty, life seems complicated, at thirty you see - it’s easier than you thought at twenty, at forty it’s harder than you saw at thirty, at fifty you understand what you didn’t understand at forty, at sixty you don’t understand something again, “Is there an end to this Lernean hydra?” As one capable student wrote in her school essay. Pupils still do not even know how much they all know. And we already know for sure that the Lernean hydra has no end. At least because hydra is a girl.
We chop her heads, they grow back, we chop further, her heads get bigger, the process is more interesting every year, our muscles get stronger, her necks too. Hydra winks at us, we wink at hydra, we will certainly make friends with her for one hundred and forty years.
I instilled four hundred drops of valerian, mixed it with Coca-Cola, poured it into coffee, added a valocordin and drank it standing: for the infinity of the Lernean hydra.
Victoria REICHER,
Jerusalem
У записи 6 лайков,
0 репостов,
272 просмотров.
0 репостов,
272 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Екатерина Симонова
