Об участии Русской Православной Церкви в экуменическом движении в разные годы.
Часть II
В период 1917-1945 годов международные контакты Русской Православной Церкви были сведены к минимуму. Русская церковная эмиграция не имела единого мнения по вопросу участия Русской Православной Церкви в экуменическом движении. Синод Русской Зарубежной Церкви занял непримиримую позицию по вопросу отношения к экуменизму во всех его формах. В то же время часть Русской Церкви в Западной Европе, находившаяся под омофором митрополита Евлогия (Георгиевского), достаточно активно участвовала в экуменическом движении. Однако часть эта, во-первых, была полностью изолирована от Русской Церкви в СССР, во-вторых, слишком малочисленна для того, чтобы иметь возможность адекватно выражать позицию всей Русской Церкви. Кроме того, с 1930 года эта часть фактически находилась в расколе и, следовательно, вообще не имела права выступать на экуменических мероприятиях от лица Русской Церкви, на что справедливо было указано на совещании глав и представителей Автокефальных Поместных Церквей в Москве в 1948 году.
Непосредственное взаимодействие Русской православной Церкви с экуменическим движением в собственном смысле слова начинается по мере возобновления международных контактов Московской Патриархии после окончания Великой Отечественной войны. В лице экуменического движения, особенно стремительно набиравшего силу в ВСЦ, наша Церковь столкнулась с качественно совершенно новым явлением, не имеющим аналогов в истории межконфессиональных контактов Русской Церкви до 1917 года, что поставило перед Русской Церковью ряд серьезных проблем как богословского, так и практического характера. Экуменическое движение середины XX века отличалось от практики межхристианских контактов начала XX века и по форме, и по духу, и по целям, и по средствам достижения этих целей.
Межконфессиональные контакты XIX – начала XX века представляли собой двусторонние диалоги. Участвовавшие в них стороны были совершенно свободны, независимы одна от другой. В середине XX века экуменизм – всемирно направленное движение с определённой структурой, ядром которого уже являлся Всемирный совет Церквей. Интеграция в это движение автоматически делала ту или иную Церковь частью огромного целого и неизбежно налагала на неё определённые обязательства, принятие которых могло входить в противоречие с её традицией. Так, для Русской Церкви особую остроту приобрел тогда вопрос о допустимости для православных участвовать в совместных экуменических молитвах с инославными , поскольку к тому времени такие молитвы сделались неотъемлемой частью экуменических мероприятий.
Структурное оформление экуменического движения заставляло относиться к вопросу о вступлении в него с максимальной осторожностью, ибо уже было очевидно, что вступить в экуменизм будет значительно легче, чем выйти из него. Не мог не смущать православных и самый дух этого движения. Когда говорят о вступлении Русской Православной Церкви в экуменическое движение, то в качестве исторического прецедента указывают на опыт участия Русской Церкви в межхристианских контактах в начале XX века, в частности на упоминавшуюся нами деятельность святителя Тихона, однако при этом упускают из виду, что это были не совсем те же самые инославные. Англикане и старокатолики, с которыми вела переговоры Русская Церковь в начале века, были тогда наиболее близкими нам инославными, к тому же искренне интересовавшимися православием и размышлявшими о воссоединении с ним. Например, глава Епископальной церкви в Америке епископ Графтон в статье «Соединение Восточной и англиканской Церквей» призывал всех англиканских епископов ни много ни мало принять во всей полноте православное вероучение. Ну что ж было не общаться с таким человеком? Можно ли хотя бы предположить, чтобы с подобным обращением выступил бы кто-нибудь из современных протестантских представителей, лидеров Всемирного совета Церквей? В середине века тон в экуменическом движении задавало протестантское большинство, которое было внутренне чуждо православию, да и не проявляло к нему серьёзного интереса.
Единственной целью диалогов Русской Церкви с инославными в XIX – начале XX века было восстановление полного церковного общения, достижение которого мыслилось возможным только на основании полного единства в вере.
В экуменическом движении середины столетия достижение единства в вере являлось лишь одной из целей движения, притом не всегда доминирующей. Как мы уже видели, русская богословская мысль начала двадцатого века понимала восстановление церковного единства только как воссоединение инославных со всей полнотой Православной Церкви. Естественно, что такой подход был совершенно чужд протестантскому большинству в экуменическом движении середины века, которое в вопросе о церковном единстве вдохновлялось идеями интерконфессионализма или так называемой теории ветвей, поэтому для православных было весьма затруднительно принять сам термин «экуменический», по крайней мере в том смысле, какой вкладывается в него экуменистами.
Определение понятия «экуменический» было дано на Второй Всемирной конференции движения «Жизнь и деятельность» («Life and order») в июне 1937 года в Оксфорде. Цитирую это определение: «Термин «экуменический» относится к выражению в истории единства Церкви. Сознание и деяния Церкви экуменичны, поскольку они направлены на осуществление единой святой Церкви, братство христиан, признающих единого Господа». Как будто этой Церкви нет на земле! Аналогичным образом разъяснял смысл этого термина генеральный секретарь ВСЦ с 1948 по 1965 гг. доктор Виссерт-Хуфт: «Следующие причины как будто объясняют широкое принятие этого термина. Оно могло определить природу современного движения сотрудничества и единения, которое стремится выявить (!) основное единство и вселенскость Церкви Христовой». Опять же классическая протестантская идея – выявить единство, как будто оно не явлено в исторически пребывающей на земле Вселенской Церкви Христовой. Таким образом, несомненный для каждого православного факт реального бытия Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, веру в которую мы исповедуем в девятом члене Символа веры, в данном случае полагается как цель, которая должна ещё быть выявлена и осуществлена.
В силу вышеуказанных обстоятельств в Русской Православной Церкви не мог не быть поднят вопрос о том, насколько возможно и оправданно православное свидетельство в таких условиях. Может ли оно дать положительные результаты, не нанесёт ли вреда самой Русской Церкви? О том, насколько эти опасения были обоснованны, свидетельствует признание протопресвитера Александра Шмемана, имевшего огромный личный опыт в экуменическом движении, скорее поддерживавшего его, но тем не менее ближе к концу жизни сделавшего следующее заявление: «Характерная особенность участия православных в экуменическом движении заключается в том, что православным не оставили выбора, в том, что им с самого начала назначили вполне определённое место, роль и функцию в рамках экуменического движения. Это назначение основывалось на западных богословских и экклезиологических предпосылках и категориях и выдавало чисто западное происхождение самой экуменической идеи» (Шмеман А. «Экуменическая боль/Церковь, мир, миссия.» - М., 1996. – с. 235). И ещё две небольшие цитаты из того же Шмемана: «Всякий, кто всерьёз изучал экуменическое движение, мог убедиться, что православные свидетельства (выраженные больше часть, если не исключительно, в форме отдельных заявлений православных делегаций, приложенных к протоколам главных экуменических конференций) никогда не оказывали сколько-нибудь заметного влияния на ориентацию и богословское развитие движения как такового». «Вопросы, которые Запад предложил православным, были сформулированы в западных терминах и отражали специфический западный опыт и путь развития. Ответы же православных строились по западным образцам, подгонялись к категориям, понятным Западу, но едва ли адекватным православию». Вот это в значительной мере определяло внутреннюю характеристику экуменического движения. Сомнительна внутренняя адекватность православию тех ответов, которые вынужденно давались в этих экуменических диалогах.
Первой попыткой ответить на вопросы, поставленные перед Русской Православной Церковью экуменическим движением, стало широко известное Московское совещание глав и представителей Автокефальных Православных Церквей в 1948 году. Конечно, можно по-разному относиться к решению совещания по вопросам экуменизма. Можно, и отчасти справедливо, считать их устаревшими, однако невозможно отрицать тот факт, что с 1948 года в нашей Церкви на протяжении долгих десятилетий, может быть, до Архиерейского собора 2000 года, не предпринималось попыток такой же всесторонней аналитической соборной оценки экуменического движения. Совещание дало отрицательную оценку тогдашнему экуменическому движению в целом и сочло нецелесообразным участие в нём Русской Православной Церкви. Совещание констатировало качественно новый характер современного ему экуменического движения. Цитируем: «История экуменического движения в современном значении этого слова начинается с 20-х годов нашего столетия. Методы, цели и характер его настолько отличны от имевших место в XIX столетии попыток соединения между Церквами, что история этих попыток не дает материала к пониманию современного экуменического движения».
На Совещании 1948 года была признана неприемлемой для православных практика совместных молитв с инославными в точном соответствии с буквой апостольских правил (правила 10-е и 15-е). В докладе протоиерея Григория Разумовского «Экуменическое движение и Русская Православная Церковь», который, несомненно, выражал тогдашнюю официальную точку зрения нашей Церкви, содержится упрек в адрес представителей Константинопольской Церкви в том, что они, участвуя в экуменических мероприятиях, не отказывались от участия в совместных молитвах, тогда как, например, представители Болгарской Церкви в них участвовали. Более того, отказ Русской Церкви послать своих представителей на Амстердамскую асса
Часть II
В период 1917-1945 годов международные контакты Русской Православной Церкви были сведены к минимуму. Русская церковная эмиграция не имела единого мнения по вопросу участия Русской Православной Церкви в экуменическом движении. Синод Русской Зарубежной Церкви занял непримиримую позицию по вопросу отношения к экуменизму во всех его формах. В то же время часть Русской Церкви в Западной Европе, находившаяся под омофором митрополита Евлогия (Георгиевского), достаточно активно участвовала в экуменическом движении. Однако часть эта, во-первых, была полностью изолирована от Русской Церкви в СССР, во-вторых, слишком малочисленна для того, чтобы иметь возможность адекватно выражать позицию всей Русской Церкви. Кроме того, с 1930 года эта часть фактически находилась в расколе и, следовательно, вообще не имела права выступать на экуменических мероприятиях от лица Русской Церкви, на что справедливо было указано на совещании глав и представителей Автокефальных Поместных Церквей в Москве в 1948 году.
Непосредственное взаимодействие Русской православной Церкви с экуменическим движением в собственном смысле слова начинается по мере возобновления международных контактов Московской Патриархии после окончания Великой Отечественной войны. В лице экуменического движения, особенно стремительно набиравшего силу в ВСЦ, наша Церковь столкнулась с качественно совершенно новым явлением, не имеющим аналогов в истории межконфессиональных контактов Русской Церкви до 1917 года, что поставило перед Русской Церковью ряд серьезных проблем как богословского, так и практического характера. Экуменическое движение середины XX века отличалось от практики межхристианских контактов начала XX века и по форме, и по духу, и по целям, и по средствам достижения этих целей.
Межконфессиональные контакты XIX – начала XX века представляли собой двусторонние диалоги. Участвовавшие в них стороны были совершенно свободны, независимы одна от другой. В середине XX века экуменизм – всемирно направленное движение с определённой структурой, ядром которого уже являлся Всемирный совет Церквей. Интеграция в это движение автоматически делала ту или иную Церковь частью огромного целого и неизбежно налагала на неё определённые обязательства, принятие которых могло входить в противоречие с её традицией. Так, для Русской Церкви особую остроту приобрел тогда вопрос о допустимости для православных участвовать в совместных экуменических молитвах с инославными , поскольку к тому времени такие молитвы сделались неотъемлемой частью экуменических мероприятий.
Структурное оформление экуменического движения заставляло относиться к вопросу о вступлении в него с максимальной осторожностью, ибо уже было очевидно, что вступить в экуменизм будет значительно легче, чем выйти из него. Не мог не смущать православных и самый дух этого движения. Когда говорят о вступлении Русской Православной Церкви в экуменическое движение, то в качестве исторического прецедента указывают на опыт участия Русской Церкви в межхристианских контактах в начале XX века, в частности на упоминавшуюся нами деятельность святителя Тихона, однако при этом упускают из виду, что это были не совсем те же самые инославные. Англикане и старокатолики, с которыми вела переговоры Русская Церковь в начале века, были тогда наиболее близкими нам инославными, к тому же искренне интересовавшимися православием и размышлявшими о воссоединении с ним. Например, глава Епископальной церкви в Америке епископ Графтон в статье «Соединение Восточной и англиканской Церквей» призывал всех англиканских епископов ни много ни мало принять во всей полноте православное вероучение. Ну что ж было не общаться с таким человеком? Можно ли хотя бы предположить, чтобы с подобным обращением выступил бы кто-нибудь из современных протестантских представителей, лидеров Всемирного совета Церквей? В середине века тон в экуменическом движении задавало протестантское большинство, которое было внутренне чуждо православию, да и не проявляло к нему серьёзного интереса.
Единственной целью диалогов Русской Церкви с инославными в XIX – начале XX века было восстановление полного церковного общения, достижение которого мыслилось возможным только на основании полного единства в вере.
В экуменическом движении середины столетия достижение единства в вере являлось лишь одной из целей движения, притом не всегда доминирующей. Как мы уже видели, русская богословская мысль начала двадцатого века понимала восстановление церковного единства только как воссоединение инославных со всей полнотой Православной Церкви. Естественно, что такой подход был совершенно чужд протестантскому большинству в экуменическом движении середины века, которое в вопросе о церковном единстве вдохновлялось идеями интерконфессионализма или так называемой теории ветвей, поэтому для православных было весьма затруднительно принять сам термин «экуменический», по крайней мере в том смысле, какой вкладывается в него экуменистами.
Определение понятия «экуменический» было дано на Второй Всемирной конференции движения «Жизнь и деятельность» («Life and order») в июне 1937 года в Оксфорде. Цитирую это определение: «Термин «экуменический» относится к выражению в истории единства Церкви. Сознание и деяния Церкви экуменичны, поскольку они направлены на осуществление единой святой Церкви, братство христиан, признающих единого Господа». Как будто этой Церкви нет на земле! Аналогичным образом разъяснял смысл этого термина генеральный секретарь ВСЦ с 1948 по 1965 гг. доктор Виссерт-Хуфт: «Следующие причины как будто объясняют широкое принятие этого термина. Оно могло определить природу современного движения сотрудничества и единения, которое стремится выявить (!) основное единство и вселенскость Церкви Христовой». Опять же классическая протестантская идея – выявить единство, как будто оно не явлено в исторически пребывающей на земле Вселенской Церкви Христовой. Таким образом, несомненный для каждого православного факт реального бытия Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, веру в которую мы исповедуем в девятом члене Символа веры, в данном случае полагается как цель, которая должна ещё быть выявлена и осуществлена.
В силу вышеуказанных обстоятельств в Русской Православной Церкви не мог не быть поднят вопрос о том, насколько возможно и оправданно православное свидетельство в таких условиях. Может ли оно дать положительные результаты, не нанесёт ли вреда самой Русской Церкви? О том, насколько эти опасения были обоснованны, свидетельствует признание протопресвитера Александра Шмемана, имевшего огромный личный опыт в экуменическом движении, скорее поддерживавшего его, но тем не менее ближе к концу жизни сделавшего следующее заявление: «Характерная особенность участия православных в экуменическом движении заключается в том, что православным не оставили выбора, в том, что им с самого начала назначили вполне определённое место, роль и функцию в рамках экуменического движения. Это назначение основывалось на западных богословских и экклезиологических предпосылках и категориях и выдавало чисто западное происхождение самой экуменической идеи» (Шмеман А. «Экуменическая боль/Церковь, мир, миссия.» - М., 1996. – с. 235). И ещё две небольшие цитаты из того же Шмемана: «Всякий, кто всерьёз изучал экуменическое движение, мог убедиться, что православные свидетельства (выраженные больше часть, если не исключительно, в форме отдельных заявлений православных делегаций, приложенных к протоколам главных экуменических конференций) никогда не оказывали сколько-нибудь заметного влияния на ориентацию и богословское развитие движения как такового». «Вопросы, которые Запад предложил православным, были сформулированы в западных терминах и отражали специфический западный опыт и путь развития. Ответы же православных строились по западным образцам, подгонялись к категориям, понятным Западу, но едва ли адекватным православию». Вот это в значительной мере определяло внутреннюю характеристику экуменического движения. Сомнительна внутренняя адекватность православию тех ответов, которые вынужденно давались в этих экуменических диалогах.
Первой попыткой ответить на вопросы, поставленные перед Русской Православной Церковью экуменическим движением, стало широко известное Московское совещание глав и представителей Автокефальных Православных Церквей в 1948 году. Конечно, можно по-разному относиться к решению совещания по вопросам экуменизма. Можно, и отчасти справедливо, считать их устаревшими, однако невозможно отрицать тот факт, что с 1948 года в нашей Церкви на протяжении долгих десятилетий, может быть, до Архиерейского собора 2000 года, не предпринималось попыток такой же всесторонней аналитической соборной оценки экуменического движения. Совещание дало отрицательную оценку тогдашнему экуменическому движению в целом и сочло нецелесообразным участие в нём Русской Православной Церкви. Совещание констатировало качественно новый характер современного ему экуменического движения. Цитируем: «История экуменического движения в современном значении этого слова начинается с 20-х годов нашего столетия. Методы, цели и характер его настолько отличны от имевших место в XIX столетии попыток соединения между Церквами, что история этих попыток не дает материала к пониманию современного экуменического движения».
На Совещании 1948 года была признана неприемлемой для православных практика совместных молитв с инославными в точном соответствии с буквой апостольских правил (правила 10-е и 15-е). В докладе протоиерея Григория Разумовского «Экуменическое движение и Русская Православная Церковь», который, несомненно, выражал тогдашнюю официальную точку зрения нашей Церкви, содержится упрек в адрес представителей Константинопольской Церкви в том, что они, участвуя в экуменических мероприятиях, не отказывались от участия в совместных молитвах, тогда как, например, представители Болгарской Церкви в них участвовали. Более того, отказ Русской Церкви послать своих представителей на Амстердамскую асса
On the participation of the Russian Orthodox Church in the ecumenical movement in different years.
Part II
In the period 1917-1945, international contacts of the Russian Orthodox Church were minimized. Russian church emigration did not have a single opinion on the issue of the participation of the Russian Orthodox Church in the ecumenical movement. The Synod of the Russian Church Abroad took an irreconcilable position on the question of attitudes towards ecumenism in all its forms. At the same time, part of the Russian Church in Western Europe, which was under the omophorion of Metropolitan Eulogius (St. George), participated quite actively in the ecumenical movement. However, this part, firstly, was completely isolated from the Russian Church in the USSR, and secondly, it was too small to be able to adequately express the position of the entire Russian Church. In addition, since 1930 this unit has actually been in a split and, therefore, did not have the right to speak at ecumenical events on behalf of the Russian Church, which was rightly pointed out at a meeting of the heads and representatives of the Autocephalous Local Churches in Moscow in 1948.
The direct interaction of the Russian Orthodox Church with the ecumenical movement in the proper sense of the word begins as the international contacts of the Moscow Patriarchate resume after the end of the Great Patriotic War. In the face of the ecumenical movement, which was especially rapidly gaining strength in the WCC, our Church was faced with a completely new phenomenon that had no analogues in the history of inter-confessional contacts of the Russian Church until 1917, which posed a number of serious problems for the Russian Church both theological and practical. The ecumenical movement of the mid-20th century differed from the practice of inter-Christian contacts at the beginning of the 20th century both in form, in spirit, in goals, and in means of achieving these goals.
Interfaith contacts of the 19th - early 20th centuries were bilateral dialogues. The parties involved in them were completely free, independent of one another. In the middle of the 20th century, ecumenism is a world-directed movement with a certain structure, the core of which was the World Council of Churches. Integration into this movement automatically made this or that Church part of a vast whole and inevitably imposed certain obligations on it, the adoption of which could be in conflict with its tradition. So, for the Russian Church, the question of the admissibility for the Orthodox to participate in joint ecumenical prayers with non-Orthodox ones became especially acute, since by that time such prayers had become an integral part of ecumenical events.
The structural design of the ecumenical movement made it necessary to treat the issue of joining it with the utmost caution, for it was already obvious that entering ecumenism would be much easier than getting out of it. The very spirit of this movement could not but embarrass the Orthodox. When they talk about the entry of the Russian Orthodox Church into the ecumenical movement, they point out as a historical precedent the experience of the Russian Church in inter-Christian contacts at the beginning of the 20th century, in particular, the activities of St. Tikhon that we mentioned, but they overlook that these were not the very same heterodox. The Anglicans and the old Catholics, with whom the Russian Church was negotiating at the beginning of the century, were then the closest to us heterodox, moreover, they were sincerely interested in Orthodoxy and thought about reuniting with it. For example, the head of the Episcopal Church in America, Bishop Grafton, in his article “The Unification of the Eastern and Anglican Churches” called on all Anglican bishops to accept the Orthodox faith in its entirety. Well then, didn’t you communicate with such a person? Is it even possible to suppose that one of the modern Protestant representatives, leaders of the World Council of Churches would make such an appeal? In the middle of the century, the Protestant majority set the tone in the ecumenical movement, which was internally alien to Orthodoxy, and did not show serious interest in it.
The sole purpose of the dialogue between the Russian Church and the heterodox in the 19th and early 20th centuries was to restore full church communion, the achievement of which was thought possible only on the basis of complete unity in faith.
In the ecumenical movement of the middle of the century, the achievement of unity in faith was only one of the goals of the movement, although it was not always dominant. As we have already seen, Russian theological thought of the beginning of the twentieth century understood the restoration of church unity only as a reunion of the heterodox with the fullness of the Orthodox Church. Naturally, this approach was completely alien to the Protestant majority in the mid-century ecumenical movement, which was inspired by the ideas of interconfessionalism or the so-called branch theory on the issue of church unity, so it was very difficult for the Orthodox to accept the term “ecumenical”, at least in the sense which ecumen is invested in it
Part II
In the period 1917-1945, international contacts of the Russian Orthodox Church were minimized. Russian church emigration did not have a single opinion on the issue of the participation of the Russian Orthodox Church in the ecumenical movement. The Synod of the Russian Church Abroad took an irreconcilable position on the question of attitudes towards ecumenism in all its forms. At the same time, part of the Russian Church in Western Europe, which was under the omophorion of Metropolitan Eulogius (St. George), participated quite actively in the ecumenical movement. However, this part, firstly, was completely isolated from the Russian Church in the USSR, and secondly, it was too small to be able to adequately express the position of the entire Russian Church. In addition, since 1930 this unit has actually been in a split and, therefore, did not have the right to speak at ecumenical events on behalf of the Russian Church, which was rightly pointed out at a meeting of the heads and representatives of the Autocephalous Local Churches in Moscow in 1948.
The direct interaction of the Russian Orthodox Church with the ecumenical movement in the proper sense of the word begins as the international contacts of the Moscow Patriarchate resume after the end of the Great Patriotic War. In the face of the ecumenical movement, which was especially rapidly gaining strength in the WCC, our Church was faced with a completely new phenomenon that had no analogues in the history of inter-confessional contacts of the Russian Church until 1917, which posed a number of serious problems for the Russian Church both theological and practical. The ecumenical movement of the mid-20th century differed from the practice of inter-Christian contacts at the beginning of the 20th century both in form, in spirit, in goals, and in means of achieving these goals.
Interfaith contacts of the 19th - early 20th centuries were bilateral dialogues. The parties involved in them were completely free, independent of one another. In the middle of the 20th century, ecumenism is a world-directed movement with a certain structure, the core of which was the World Council of Churches. Integration into this movement automatically made this or that Church part of a vast whole and inevitably imposed certain obligations on it, the adoption of which could be in conflict with its tradition. So, for the Russian Church, the question of the admissibility for the Orthodox to participate in joint ecumenical prayers with non-Orthodox ones became especially acute, since by that time such prayers had become an integral part of ecumenical events.
The structural design of the ecumenical movement made it necessary to treat the issue of joining it with the utmost caution, for it was already obvious that entering ecumenism would be much easier than getting out of it. The very spirit of this movement could not but embarrass the Orthodox. When they talk about the entry of the Russian Orthodox Church into the ecumenical movement, they point out as a historical precedent the experience of the Russian Church in inter-Christian contacts at the beginning of the 20th century, in particular, the activities of St. Tikhon that we mentioned, but they overlook that these were not the very same heterodox. The Anglicans and the old Catholics, with whom the Russian Church was negotiating at the beginning of the century, were then the closest to us heterodox, moreover, they were sincerely interested in Orthodoxy and thought about reuniting with it. For example, the head of the Episcopal Church in America, Bishop Grafton, in his article “The Unification of the Eastern and Anglican Churches” called on all Anglican bishops to accept the Orthodox faith in its entirety. Well then, didn’t you communicate with such a person? Is it even possible to suppose that one of the modern Protestant representatives, leaders of the World Council of Churches would make such an appeal? In the middle of the century, the Protestant majority set the tone in the ecumenical movement, which was internally alien to Orthodoxy, and did not show serious interest in it.
The sole purpose of the dialogue between the Russian Church and the heterodox in the 19th and early 20th centuries was to restore full church communion, the achievement of which was thought possible only on the basis of complete unity in faith.
In the ecumenical movement of the middle of the century, the achievement of unity in faith was only one of the goals of the movement, although it was not always dominant. As we have already seen, Russian theological thought of the beginning of the twentieth century understood the restoration of church unity only as a reunion of the heterodox with the fullness of the Orthodox Church. Naturally, this approach was completely alien to the Protestant majority in the mid-century ecumenical movement, which was inspired by the ideas of interconfessionalism or the so-called branch theory on the issue of church unity, so it was very difficult for the Orthodox to accept the term “ecumenical”, at least in the sense which ecumen is invested in it
У записи 1 лайков,
0 репостов,
226 просмотров.
0 репостов,
226 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
