Материнский Плачъ Святой Руси.
Княгиня Н. Урусова, урожденная Истомина (1974-1963), отрывки из дневника. (2)
«Еще только подходя, я обрадовалась: мне представилось это селение уголком Иерусалима. Я хотела пройти осмотреть подробно внутренние дворики и помещения, ознакомиться хоть поверхностно с бытовой жизнью тамошних евреев, как вдруг при первых же шагах на меня буквально набросились две старыя еврейки, выскочившия из домов, и тянут одна к себе, другая к себе, быстро говоря что-то на своем языке. Я, конечно, ничего не понимала и никак не могла догадаться, в чем дело и что им от меня нужно. Кое-как отбилась от вцепившихся в меня рук и быстро пошла домой, сопровождаемая недружелюбными криками.
Оказалось, что была суббота и они не имели права зажечь огонь. В печи все приготовлено, заправлена еда, сложены дрова, подложены щепки, рядом лежат спички, но поджечь имеет право только христианин, но не еврей. Вероятно, магометанам тоже не давали поджигать, т. к. их там всегда проходило много, но их не зазывали. Мне сказали, что я нанесла большую обиду этим двум старым еврейкам.
Удивительно и интересно, как они вообще стараются обойти свои законы. Напротив нашей квартиры жило богатое семейство. Вижу я один раз такую картину: к воротам подъехала коляска с парой хороших лошадей. За ней шло не менее тридцати женщин в чадрах, но чадры у них не спущены на лицо, а приподняты над головами. На левом плече они несли амфоры с водой. Они разделились: две стали у задних колес, две у подножек коляски, две у передних колес, а остальные перед лошадьми попарно. Из ворот вышел мужчина и старая еврейка, держашая на руках новорожденного ребенка в богатом голубом одеяльце. Они сели в коляску, и в момент, когда кучер подобрал вожжи, все еврейки стали обливать колеса, и т. к. лошади шли шагом, то они поливали перед ними дорогу. Оказалось, что восьмой день младенца пришелся в субботу, его везли в синагогу для обрезания, а в субботу евреи могли ехать только по воде.
Очень красивы были церемонии их свадеб, которыя я видела на улице. Богатейшие парчовые, всех цветов, вроде сарафанов платья, блестевшие золотом, белыя чадры. Впереди жених с невестой, у ней чадра опущена на лицо; затем родные, родственники, знакомые, за ними приданое. Сперва несут громадный белый хлеб, не меньше аршина в диаметре, весь расписанный золотом, затем шкатулки с ценностями, а дальше на ослах сперва перины, подушки, одеяла и сообразно богатству без конца сундуков. Что очень надоело, так это чуть ли не на каждой улице где-нибудь плач по умершим. Двери всегда на улицу открыты, и вы видите, как на полу на циновках, поджавши ноги, сидят кругом таганки с огнем женщины-плакальщицы в черных покрывалах и, подражая плачу, тянут заунывные причитания. Время плача зависит от размера состояния родственников покойника. По бедным плач мог быть несколько дней, а чем богаче, тем дольше, иногда целый год. Число плакальщиц тоже зависит от средств.
Видела я, как хоронили они покойников. Они не дают даже часу пробыть ему дома, а как умрет, то чем скорее, тем считается лучше, его заворачивают в черное (без гроба) и несколько мужчин бегут с ним что есть мочи на кладбище. Видела то, что читала только в Библии, как рвут на себе волосы, разрывают в клочья на себе одежду, не только в горе, но и при ссорах между собой, а ссоры между ними всегда и везде, даже на улицах при людях. Озлобление доходит до того, что пускают ножи в ход».
«Младшие двое были большую часть дня около меня. На мое беспокойство об их питании они всегда весело говорили: «Не беспокойся, мамочка, мы сыты». Впоследствии я узнала, что они изобрели промысел, который им очень нравился, но меня посвятить в это дело не хотели до времени моего выздоровления. Каждую субботу они ходили с утра с сумками или мешками в еврейский поселок и поджигали у всех печи, за что им щедро сыпали грецкие орехи, сушеные дыни, груши, миндаль, инжир и изюм. Они были сыты вкусными сладостями и еще снабжали этим и Петю, и отца. Как пришло им это в голову? Изыскивали бедные дети, наверное, всякие возможности заработка.»
«Предварительно, пока они еще не вошли в наше купе, я притворила дверь. Бывшие с нами двое евреев выскочили, чеченец рванул дверь, я опять хотела прикрыть, он прикладом ударил меня в грудь, я упала на сиденье. К счастью, он ничего мне не повредил. Он выбил окно и стал выбрасывать все, что было из вещей. Я воспользовалась этим, схватила Андрюшу и скользнула мимо него и других в соседнее купе, к знакомым персам. Их там было полно, т. к. все втиснулись в одно купе, я не выпускала Андрюшу. Ближайший к двери схватил меня за талию обеими руками, взял быстро вместе с Андрюшей к себе на колени и сказал: «Сиди и молчи». Опять Милость Божья. Как только я взошла, они успели запереть дверь. Чеченцы стали дверь рвать и бить прикладами. Персы дрожащими голосами стали просить сперва через закрытую дверь оставить их, все время крича: «Аллах, Аллах!» и еще что-то. Когда же дверь заставили открыть, мне и Андрюше движением глаз показали спрятать головы, что мы и сделали, уткнувшись в пальто перса. Один из них, трясясь, объяснял что-то именем Аллаха разбойникам. Они не тронули этого купе и закрыли дверь. Оказалось, что персы поручились, что никого, кроме мусульман, в купе нет. Везде, во всяком народе есть добрые сердца! Чеченцы искали русских и вообще коммунистов. Когда все ушли и можно было опомниться и выйти в коридор, то зрелище было невеселое. Все окна выбиты, мужчины в одном нижнем белье кричат в отчаянии, а многие рыдают. У них все пропало и отобрано золото (а оно у них, у евреев, было), бывшее на них спрятано. В нашем вагоне была кроме меня только одна женщина, и ее забрали чеченцы, как и всех женщин из поезда. Эти несчастные никогда уже не возвращались, если чеченцам или ингушам удавалось кого-нибудь похитить.»
«Я получила приглашение приехать с цветами в Ростов к одной даме, которая делала цветы и сдавала в цветочный трест. Она просила меня делать, сколько могу, и два раза в месяц возить в Ростов. Она их выдавала за свои, и мы обе получали от них прибыль. (…) В 1927 г. на второй день Пасхи получаю телеграмму: «Привезите всё, что есть, побольше красных». Ну, думаю, чьи-нибудь советские похороны. Красных у меня не было готовых, но взяла, что было, и поехала. Похороны оказались не одни, а сорока человек. Случилось событие, указавшее верующим на явное проявление Божьяго Суда, но озлобившее коммунистов. Под Ростовом есть колоссальный завод сельскохозяйственных машин. Рабочие в числе 40-ка человек отказались в день Воскресения Христова ехать на работу, говоря, что Бог их накажет за это. Несмотря на угрозы, они отказались.
Тогда 40 коммунистов заявили: «Вот мы вам докажем, как Бог карает и поедем вместо вас». Что они сделали с отказавшимися, не трудно себе представить, на следующей Пасхе они, наверное, были в Сибири, но известно ни мне, ни моим знакомым о них не было, с ними же самими случилось следующее. Сорок человек сели на открытую грузовую машину. Шофера, тоже не хотевшего подчиниться, все же заставили ехать. Нужно было еще в черте города проезжать через рельсы. Шлагбаум сторож не успел закрыть, и налетевшим паровозом все до одного, кроме шофера, которого чудом выбросило из грузовика, были убиты. Я видела на другой день процессию в сорок красных гробов, состоящую из открытых платформ грузовых, разукрашенных елками, цветами и красными флагами, конечно при игре большого военного оркестра. На следующий год уже никто не посмел отказаться, а затем и не находилось таких, которые считали бы это грехом, а если и были единицы, что, конечно, возможно, то и виду не могли показывать, чтоб не попасть в ГПУ.
Был еще случай в Ейске, где Господь наказал коммуниста в момент хулы. Приехал, известный вероятно и заграницей, профессор, протоиерей Введенский, (как утверждают, крещеный еврей) Был разрешен диспут о существовании вообще Бога или нет. Конечно, ни я, и никто из моих близких не присутствовали, и могу передать только то, о чем говорили везде и все. Введенский не признавал Спасителя Сыном Божиим. Присутствующее духовенство пререкалось с ним. Комиссар города встал и сказал, указав на часы, бывшие на его руке: «Вот сейчас без десяти минут шесть, посмотрим, накажет ли меня Бог, если Он есть, за мои слова». И позволил себе ужасную хулу на Бога, к счастью, не знаю в каких словах, и захохотал. В момент его смеха — звонок по телефону, стоявшему на столе перед ним. Берет трубку, бледнеет и бросается бегом из собрания. Ровно без десяти минуть шесть его единственный сын, десяти лет, нечаянно застрелился, играя с револьвером, забытым им на столе кабинета. Позднее пришлось слышать, что и это явное наказание Божие коммунист-хулитель объявил случайностью и не вразумился, оставшись неверующим (и бесы веруют, но трепещут), или врагом Божиим.»
«Летом 1926 г. поехала я с двумя младшими в Москву. Билет безплатный, и мне хотелось навестить родных, и побывать на могиле безгранично любимого мною отца. Бесплатный билет один раз в году был существенной привилегией службы на железной дороге. Не комсомолец или не коммунист был всегда как нелюбимый пасынок у злой мачехи. Вся молодежь могла учиться во всех высших школах, как научных, так технических, так и профессиональных, но они нет. Все имели право на безплатный курорт, но они нет, все пользовались полным питанием, но они нет, все имели туристические билеты куда угодно во время отпуска, но они нет и т. д. Так вот, мы поехали, в то время я еще не делала цветов и денег у меня совсем не было. Когда мы приехали на Скорбященское кладбище, то недалеко от могилы моего отца священник служил кому-то панихиду, а я говорю: «Вот дети, как печально, у нас нет возможности заплатить священнику, чтоб и у дедушки отслужить панихиду». Идем и видим, что на его могиле блестит что-то ярко, как бы стеклышко на солнце. Подходим, и в головах у отца лежит совсем новенький, словно только что отчеканенный, полтинник. Мы поразились. Андрюша радостно подбежал к батюшке, прося отслужить панихиду. В то время серебряные 50 коп. имели цену. Много всегда и везде в поруганно
Княгиня Н. Урусова, урожденная Истомина (1974-1963), отрывки из дневника. (2)
«Еще только подходя, я обрадовалась: мне представилось это селение уголком Иерусалима. Я хотела пройти осмотреть подробно внутренние дворики и помещения, ознакомиться хоть поверхностно с бытовой жизнью тамошних евреев, как вдруг при первых же шагах на меня буквально набросились две старыя еврейки, выскочившия из домов, и тянут одна к себе, другая к себе, быстро говоря что-то на своем языке. Я, конечно, ничего не понимала и никак не могла догадаться, в чем дело и что им от меня нужно. Кое-как отбилась от вцепившихся в меня рук и быстро пошла домой, сопровождаемая недружелюбными криками.
Оказалось, что была суббота и они не имели права зажечь огонь. В печи все приготовлено, заправлена еда, сложены дрова, подложены щепки, рядом лежат спички, но поджечь имеет право только христианин, но не еврей. Вероятно, магометанам тоже не давали поджигать, т. к. их там всегда проходило много, но их не зазывали. Мне сказали, что я нанесла большую обиду этим двум старым еврейкам.
Удивительно и интересно, как они вообще стараются обойти свои законы. Напротив нашей квартиры жило богатое семейство. Вижу я один раз такую картину: к воротам подъехала коляска с парой хороших лошадей. За ней шло не менее тридцати женщин в чадрах, но чадры у них не спущены на лицо, а приподняты над головами. На левом плече они несли амфоры с водой. Они разделились: две стали у задних колес, две у подножек коляски, две у передних колес, а остальные перед лошадьми попарно. Из ворот вышел мужчина и старая еврейка, держашая на руках новорожденного ребенка в богатом голубом одеяльце. Они сели в коляску, и в момент, когда кучер подобрал вожжи, все еврейки стали обливать колеса, и т. к. лошади шли шагом, то они поливали перед ними дорогу. Оказалось, что восьмой день младенца пришелся в субботу, его везли в синагогу для обрезания, а в субботу евреи могли ехать только по воде.
Очень красивы были церемонии их свадеб, которыя я видела на улице. Богатейшие парчовые, всех цветов, вроде сарафанов платья, блестевшие золотом, белыя чадры. Впереди жених с невестой, у ней чадра опущена на лицо; затем родные, родственники, знакомые, за ними приданое. Сперва несут громадный белый хлеб, не меньше аршина в диаметре, весь расписанный золотом, затем шкатулки с ценностями, а дальше на ослах сперва перины, подушки, одеяла и сообразно богатству без конца сундуков. Что очень надоело, так это чуть ли не на каждой улице где-нибудь плач по умершим. Двери всегда на улицу открыты, и вы видите, как на полу на циновках, поджавши ноги, сидят кругом таганки с огнем женщины-плакальщицы в черных покрывалах и, подражая плачу, тянут заунывные причитания. Время плача зависит от размера состояния родственников покойника. По бедным плач мог быть несколько дней, а чем богаче, тем дольше, иногда целый год. Число плакальщиц тоже зависит от средств.
Видела я, как хоронили они покойников. Они не дают даже часу пробыть ему дома, а как умрет, то чем скорее, тем считается лучше, его заворачивают в черное (без гроба) и несколько мужчин бегут с ним что есть мочи на кладбище. Видела то, что читала только в Библии, как рвут на себе волосы, разрывают в клочья на себе одежду, не только в горе, но и при ссорах между собой, а ссоры между ними всегда и везде, даже на улицах при людях. Озлобление доходит до того, что пускают ножи в ход».
«Младшие двое были большую часть дня около меня. На мое беспокойство об их питании они всегда весело говорили: «Не беспокойся, мамочка, мы сыты». Впоследствии я узнала, что они изобрели промысел, который им очень нравился, но меня посвятить в это дело не хотели до времени моего выздоровления. Каждую субботу они ходили с утра с сумками или мешками в еврейский поселок и поджигали у всех печи, за что им щедро сыпали грецкие орехи, сушеные дыни, груши, миндаль, инжир и изюм. Они были сыты вкусными сладостями и еще снабжали этим и Петю, и отца. Как пришло им это в голову? Изыскивали бедные дети, наверное, всякие возможности заработка.»
«Предварительно, пока они еще не вошли в наше купе, я притворила дверь. Бывшие с нами двое евреев выскочили, чеченец рванул дверь, я опять хотела прикрыть, он прикладом ударил меня в грудь, я упала на сиденье. К счастью, он ничего мне не повредил. Он выбил окно и стал выбрасывать все, что было из вещей. Я воспользовалась этим, схватила Андрюшу и скользнула мимо него и других в соседнее купе, к знакомым персам. Их там было полно, т. к. все втиснулись в одно купе, я не выпускала Андрюшу. Ближайший к двери схватил меня за талию обеими руками, взял быстро вместе с Андрюшей к себе на колени и сказал: «Сиди и молчи». Опять Милость Божья. Как только я взошла, они успели запереть дверь. Чеченцы стали дверь рвать и бить прикладами. Персы дрожащими голосами стали просить сперва через закрытую дверь оставить их, все время крича: «Аллах, Аллах!» и еще что-то. Когда же дверь заставили открыть, мне и Андрюше движением глаз показали спрятать головы, что мы и сделали, уткнувшись в пальто перса. Один из них, трясясь, объяснял что-то именем Аллаха разбойникам. Они не тронули этого купе и закрыли дверь. Оказалось, что персы поручились, что никого, кроме мусульман, в купе нет. Везде, во всяком народе есть добрые сердца! Чеченцы искали русских и вообще коммунистов. Когда все ушли и можно было опомниться и выйти в коридор, то зрелище было невеселое. Все окна выбиты, мужчины в одном нижнем белье кричат в отчаянии, а многие рыдают. У них все пропало и отобрано золото (а оно у них, у евреев, было), бывшее на них спрятано. В нашем вагоне была кроме меня только одна женщина, и ее забрали чеченцы, как и всех женщин из поезда. Эти несчастные никогда уже не возвращались, если чеченцам или ингушам удавалось кого-нибудь похитить.»
«Я получила приглашение приехать с цветами в Ростов к одной даме, которая делала цветы и сдавала в цветочный трест. Она просила меня делать, сколько могу, и два раза в месяц возить в Ростов. Она их выдавала за свои, и мы обе получали от них прибыль. (…) В 1927 г. на второй день Пасхи получаю телеграмму: «Привезите всё, что есть, побольше красных». Ну, думаю, чьи-нибудь советские похороны. Красных у меня не было готовых, но взяла, что было, и поехала. Похороны оказались не одни, а сорока человек. Случилось событие, указавшее верующим на явное проявление Божьяго Суда, но озлобившее коммунистов. Под Ростовом есть колоссальный завод сельскохозяйственных машин. Рабочие в числе 40-ка человек отказались в день Воскресения Христова ехать на работу, говоря, что Бог их накажет за это. Несмотря на угрозы, они отказались.
Тогда 40 коммунистов заявили: «Вот мы вам докажем, как Бог карает и поедем вместо вас». Что они сделали с отказавшимися, не трудно себе представить, на следующей Пасхе они, наверное, были в Сибири, но известно ни мне, ни моим знакомым о них не было, с ними же самими случилось следующее. Сорок человек сели на открытую грузовую машину. Шофера, тоже не хотевшего подчиниться, все же заставили ехать. Нужно было еще в черте города проезжать через рельсы. Шлагбаум сторож не успел закрыть, и налетевшим паровозом все до одного, кроме шофера, которого чудом выбросило из грузовика, были убиты. Я видела на другой день процессию в сорок красных гробов, состоящую из открытых платформ грузовых, разукрашенных елками, цветами и красными флагами, конечно при игре большого военного оркестра. На следующий год уже никто не посмел отказаться, а затем и не находилось таких, которые считали бы это грехом, а если и были единицы, что, конечно, возможно, то и виду не могли показывать, чтоб не попасть в ГПУ.
Был еще случай в Ейске, где Господь наказал коммуниста в момент хулы. Приехал, известный вероятно и заграницей, профессор, протоиерей Введенский, (как утверждают, крещеный еврей) Был разрешен диспут о существовании вообще Бога или нет. Конечно, ни я, и никто из моих близких не присутствовали, и могу передать только то, о чем говорили везде и все. Введенский не признавал Спасителя Сыном Божиим. Присутствующее духовенство пререкалось с ним. Комиссар города встал и сказал, указав на часы, бывшие на его руке: «Вот сейчас без десяти минут шесть, посмотрим, накажет ли меня Бог, если Он есть, за мои слова». И позволил себе ужасную хулу на Бога, к счастью, не знаю в каких словах, и захохотал. В момент его смеха — звонок по телефону, стоявшему на столе перед ним. Берет трубку, бледнеет и бросается бегом из собрания. Ровно без десяти минуть шесть его единственный сын, десяти лет, нечаянно застрелился, играя с револьвером, забытым им на столе кабинета. Позднее пришлось слышать, что и это явное наказание Божие коммунист-хулитель объявил случайностью и не вразумился, оставшись неверующим (и бесы веруют, но трепещут), или врагом Божиим.»
«Летом 1926 г. поехала я с двумя младшими в Москву. Билет безплатный, и мне хотелось навестить родных, и побывать на могиле безгранично любимого мною отца. Бесплатный билет один раз в году был существенной привилегией службы на железной дороге. Не комсомолец или не коммунист был всегда как нелюбимый пасынок у злой мачехи. Вся молодежь могла учиться во всех высших школах, как научных, так технических, так и профессиональных, но они нет. Все имели право на безплатный курорт, но они нет, все пользовались полным питанием, но они нет, все имели туристические билеты куда угодно во время отпуска, но они нет и т. д. Так вот, мы поехали, в то время я еще не делала цветов и денег у меня совсем не было. Когда мы приехали на Скорбященское кладбище, то недалеко от могилы моего отца священник служил кому-то панихиду, а я говорю: «Вот дети, как печально, у нас нет возможности заплатить священнику, чтоб и у дедушки отслужить панихиду». Идем и видим, что на его могиле блестит что-то ярко, как бы стеклышко на солнце. Подходим, и в головах у отца лежит совсем новенький, словно только что отчеканенный, полтинник. Мы поразились. Андрюша радостно подбежал к батюшке, прося отслужить панихиду. В то время серебряные 50 коп. имели цену. Много всегда и везде в поруганно
Maternal Cry of Holy Russia.
Princess N. Urusova, nee Istomina (1974-1963), excerpts from the diary. (2)
“Just approaching, I was delighted: I imagined this village a corner of Jerusalem. I wanted to go through to examine in detail the courtyards and premises, to get acquainted even with a superficial everyday life of the Jews there, when suddenly, at the very first steps, two old Jewish women literally jumped out of my houses and pulled one towards me, the other towards me, quickly saying that in their own language. Of course, I did not understand anything and could not figure out what was the matter and what they needed from me. Somehow she strayed from my hands clutching at me and quickly went home, accompanied by unfriendly screams.
It turned out that it was Saturday and they had no right to light a fire. Everything is cooked in the oven, food is seasoned, firewood is stacked, chips are planted, matches are nearby, but only a Christian has the right to set fire, but not a Jew. Probably, the Mohammedans were also not allowed to set fire, because there were always a lot of them there, but they were not invited. I was told that I had a great offense to these two old Jewish women.
It is amazing and interesting how they generally try to circumvent their laws. Opposite our apartment lived a rich family. I see once such a picture: a carriage with a pair of good horses pulled up to the gate. At least thirty women in veils followed, but their veils were not lowered to their faces, but raised above their heads. On their left shoulder they carried amphorae with water. They were divided: two steel at the rear wheels, two at the steps of the stroller, two at the front wheels, and the rest in front of the horses in pairs. A man and an old Jewess came out of the gate, holding a newborn baby in a rich blue blanket. They sat in the carriage, and at the moment the coachman picked up the reins, all the Jews began to pour the wheels, and since the horses walked, they poured the road in front of them. It turned out that the eighth day of the baby fell on Saturday, he was taken to the synagogue for circumcision, and on Saturday the Jews could only go by water.
The ceremonies of their weddings, which I saw on the street, were very beautiful. The richest brocade, of all colors, like dress sundresses, glittered with gold, white veils. Ahead of the bride and groom, her veil is lowered to her face; then relatives, relatives, acquaintances, followed by a dowry. First they carry enormous white bread, no less than an arshin in diameter, all painted with gold, then caskets with valuables, and then on the donkeys there are first feather-beds, pillows, blankets and in accordance with wealth without end of chests. What really bothered me was almost every street somewhere crying for the dead. The doors to the street are always open, and you see how on the floor on the mats, legs are tucked up, Taganka women are sitting around with fire in black bedspreads and imitating crying, they pull mournful lamentations. Crying time depends on the size of the state of the deceased's relatives. The poor could cry for several days, and the richer the longer, sometimes the whole year. The number of mourners also depends on the means.
I saw how they buried the dead. They do not give even an hour to stay at home, and as soon as he dies, the sooner the better it is considered, they wrap him in black (without a coffin) and several men run with him, that there is urine in the cemetery. I saw what I read only in the Bible, how they tear their hair, tear their clothes to shreds, not only in grief, but also during quarrels among themselves, and quarrels between them are always and everywhere, even on the streets in front of people. The bitterness comes to the point that they let the knives go. ”
“The younger two were near me most of the day. To my concern about their diet, they always cheerfully said: "Don’t worry, Mommy, we are full." Subsequently, I found out that they invented a craft that they really liked, but they did not want to devote me to this business until the time of my recovery. Every Saturday in the morning they went with bags or sacks to the Jewish village and set fire to all the stoves, for which they were generously sprinkled with walnuts, dried melons, pears, almonds, figs and raisins. They were full of delicious sweets and still supplied it to both Petya and his father. How did it occur to them? Poor children were searching for, probably, all kinds of earning opportunities. ”
“Previously, before they entered our compartment, I closed the door. The two Jews who were with us jumped out, the Chechen tore the door, I wanted to close it again, he hit me in the chest with the butt, I fell into the seat. Fortunately, he didn’t hurt me. He knocked out a window and threw away everything that was from things. I took advantage of this, grabbed Andryusha and slipped past him and the others in the next compartment, to the familiar Persians. They were full there, because everyone squeezed into one compartment, I did not let Andryusha. The one closest to the door grabbed me by the waist with both hands, quickly took Andryusha to his lap and said: "Sit and be silent." Again the Grace of God. As soon as I got up, they managed to lock the door. The Chechens began to tear the door and beat them with rifle butts. The Persians began to ask in trembling voices first to leave them through the closed door, shouting all the time: “Allah, Allah!” And something else. When they forced me to open the door, they showed me and Andrew the movement of the eyes to hide their heads, that we
Princess N. Urusova, nee Istomina (1974-1963), excerpts from the diary. (2)
“Just approaching, I was delighted: I imagined this village a corner of Jerusalem. I wanted to go through to examine in detail the courtyards and premises, to get acquainted even with a superficial everyday life of the Jews there, when suddenly, at the very first steps, two old Jewish women literally jumped out of my houses and pulled one towards me, the other towards me, quickly saying that in their own language. Of course, I did not understand anything and could not figure out what was the matter and what they needed from me. Somehow she strayed from my hands clutching at me and quickly went home, accompanied by unfriendly screams.
It turned out that it was Saturday and they had no right to light a fire. Everything is cooked in the oven, food is seasoned, firewood is stacked, chips are planted, matches are nearby, but only a Christian has the right to set fire, but not a Jew. Probably, the Mohammedans were also not allowed to set fire, because there were always a lot of them there, but they were not invited. I was told that I had a great offense to these two old Jewish women.
It is amazing and interesting how they generally try to circumvent their laws. Opposite our apartment lived a rich family. I see once such a picture: a carriage with a pair of good horses pulled up to the gate. At least thirty women in veils followed, but their veils were not lowered to their faces, but raised above their heads. On their left shoulder they carried amphorae with water. They were divided: two steel at the rear wheels, two at the steps of the stroller, two at the front wheels, and the rest in front of the horses in pairs. A man and an old Jewess came out of the gate, holding a newborn baby in a rich blue blanket. They sat in the carriage, and at the moment the coachman picked up the reins, all the Jews began to pour the wheels, and since the horses walked, they poured the road in front of them. It turned out that the eighth day of the baby fell on Saturday, he was taken to the synagogue for circumcision, and on Saturday the Jews could only go by water.
The ceremonies of their weddings, which I saw on the street, were very beautiful. The richest brocade, of all colors, like dress sundresses, glittered with gold, white veils. Ahead of the bride and groom, her veil is lowered to her face; then relatives, relatives, acquaintances, followed by a dowry. First they carry enormous white bread, no less than an arshin in diameter, all painted with gold, then caskets with valuables, and then on the donkeys there are first feather-beds, pillows, blankets and in accordance with wealth without end of chests. What really bothered me was almost every street somewhere crying for the dead. The doors to the street are always open, and you see how on the floor on the mats, legs are tucked up, Taganka women are sitting around with fire in black bedspreads and imitating crying, they pull mournful lamentations. Crying time depends on the size of the state of the deceased's relatives. The poor could cry for several days, and the richer the longer, sometimes the whole year. The number of mourners also depends on the means.
I saw how they buried the dead. They do not give even an hour to stay at home, and as soon as he dies, the sooner the better it is considered, they wrap him in black (without a coffin) and several men run with him, that there is urine in the cemetery. I saw what I read only in the Bible, how they tear their hair, tear their clothes to shreds, not only in grief, but also during quarrels among themselves, and quarrels between them are always and everywhere, even on the streets in front of people. The bitterness comes to the point that they let the knives go. ”
“The younger two were near me most of the day. To my concern about their diet, they always cheerfully said: "Don’t worry, Mommy, we are full." Subsequently, I found out that they invented a craft that they really liked, but they did not want to devote me to this business until the time of my recovery. Every Saturday in the morning they went with bags or sacks to the Jewish village and set fire to all the stoves, for which they were generously sprinkled with walnuts, dried melons, pears, almonds, figs and raisins. They were full of delicious sweets and still supplied it to both Petya and his father. How did it occur to them? Poor children were searching for, probably, all kinds of earning opportunities. ”
“Previously, before they entered our compartment, I closed the door. The two Jews who were with us jumped out, the Chechen tore the door, I wanted to close it again, he hit me in the chest with the butt, I fell into the seat. Fortunately, he didn’t hurt me. He knocked out a window and threw away everything that was from things. I took advantage of this, grabbed Andryusha and slipped past him and the others in the next compartment, to the familiar Persians. They were full there, because everyone squeezed into one compartment, I did not let Andryusha. The one closest to the door grabbed me by the waist with both hands, quickly took Andryusha to his lap and said: "Sit and be silent." Again the Grace of God. As soon as I got up, they managed to lock the door. The Chechens began to tear the door and beat them with rifle butts. The Persians began to ask in trembling voices first to leave them through the closed door, shouting all the time: “Allah, Allah!” And something else. When they forced me to open the door, they showed me and Andrew the movement of the eyes to hide their heads, that we
У записи 4 лайков,
0 репостов,
440 просмотров.
0 репостов,
440 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
