Этери Чаландзия. Песок в трусах.
Среди моих приятелей есть один тип, который за двадцать лет нашего знакомства умудрился практически не измениться. Он даже живот не наел, а отсутствие печали в глазах и морщин на лбу заставляет подозревать, что у него нет нервов, соответственно, совести, и вообще, что он редкая сволочь. Но речь не о том.
Этот человек-консерва портит настроение окружающим, однако оказалось, что и у нашего вечнозеленого кипариса есть проблемы. Обобщая, он назвал их «песком в трусах».
— Понимаешь, — признался он однажды, — я всегда любил море. В детстве я обожал, наплававшись до синевы, выбраться на берег, развалиться на горячих камнях и греться, пропекаться, как рыба-гриль, до тех пор, пока станет совсем невмочь, и тогда, раскаленным снарядом, опять броситься в прохладные морские волны.
Я слушала и кивала, поскольку, как человек, выросший у воды, прекрасно понимала и про «рыбу-гриль», и про «раскаленный снаряд».
— Так вот, недавно я обнаружил, — всхлипнул он, — что валяться на камнях страшно неудобно, а песок, набившийся в мокрые трусы, не дает спокойно валяться в шезлонге. Теперь, для того чтобы расслабиться, мне надо два раза принять душ, вытереться, сменить мокрые плавки на сухие, получить свой Campari, причем, лед в стакане не должен растаять, а апельсин обязан горчить. Мне еще нет 50-ти, а у меня уже полно проблем!
Его нытье меня насторожило. Я прекрасно помню, как в юности сама каждое лето приезжала к родне на море. Я часами не вылезала из воды, и по вечерам няньки проверяли, не выросли ли у меня плавники и жабры.
Я могла загорать, лежа на камнях, на автомобильных покрышках и железнодорожных рельсах, и мне везде было одинаково удобно. Я не сгорала на сорокоградусной жаре, говорила медузам «бу!» и они тонули от страха, наедалась тремя помидорами и спала пятнадцать минут в день.
Этим летом, заметив рыбку-малютку, выпрыгнувшую из волны в полукилометре от меня, я заорала так, что мне в ответ из-за горизонта просигналил итальянский сухогруз. Теперь я смешиваю два крема с пятидесятипроцентными коэффициентами защиты в расчете на то, что в сумме они дадут сотню и защитят мое бледное тело, как куски картона.
Это в прошлом веке мы с друзьями-студентами скопили полторы копейки, навешали лапшу на уши родителям, положили в карманы зубные щетки и укатили на неделю в горы кататься на лыжах.
Курорт был дрянной, еда паршивая, лыжи кривые, а мы нищие и неприхотливые, как воробьи. Мы жили вшестером в двух комнатах, на завтрак ели кашу с хлебом, вечером пили дешевое вино и курили вонючие сигаретки, но были до потери пульса счастливы.
Прошлой зимой я расстроилась, когда обнаружила, что в меню, скажем так, неплохого курортного ресторана закончился зерновой хлеб, и совсем скисла, когда поняла, что забыла дома любимую подушку.
Ок, с годами человек меняется. Накапливает и наращивает не только кругозор и опыт, но и жирок на боку, делается подозрительным, упертым, привередливым, теряет лихой аллюр и любопытство во взгляде. Теперь все всё знают, меньше спрашивают и чаще поучают. Все оборачиваются очкастыми экспертами и прожженными занудами, которым не угодишь, которые уже все видели и с усталым видом обсуждают, какая нефть на вкус слаще.
В результате понты и потребности заводят в тупик, и для многих настоящей катастрофой оборачиваются самые простые вещи - необходимость выбраться из своего кондиционированного бьюика и спуститься в метро или переехать с Тверской улицы в Тверскую область.
Понятное дело, что номер в «Англетере» со всех сторон лучше комнаты в привокзальном приюте «Бардачок», но если вы отказываетесь ехать в другой город только потому, что ваш люкс занят, а полет эконом классом оскорбляет вашу спесь, то плохо ваше дело.
Справедливости ради, надо признать, что привередливость и поганый нрав проявляются независимо от успешности и карьерного роста. Кромешное занудство уравнивает бюджетника и человека с достатком. Но если первый еще вызывает понимание и сочувствие, когда ропщет на судьбу, забросившую его с прожиточным минимумом и хищной тещей в пучину Капотни, то капризы раздобревшей на платиновых карточках личности уже ничего хорошего не вызывают.
Одна такая дамочка как-то раз приползла жаловаться подружкам на скандал, который вышел у нее с мужем из-за размеров ее новой гардеробной. Мужчина самолично измерил шагами помещение, отведенное под ее шубы и лифчики, и заявил, что Георгиевский зал Кремля меньше этой костюмерной. Он зачем-то вспомнил, что пятнадцать лет назад женщина имела всего одну шубу и два вечерних платья, однако была не менее элегантна, экономически выгодна, весела и беззаботна.
Вместе с легкостью на подъем и неприхотливостью сдает и способность удивляться и радоваться жизни. Понятно, что сложно с той же искренностью, что и в первый раз, восхищаться сто сороковой поездкой в Париж или продолжать верить в любовь до гроба, стоя у алтаря с пятым мужчиной. Мало кто сохраняет оптимизм во взгляде на мир, женщину, мировую закулису и перспективу красиво заработать или промотать деньги. А зря.
С возрастом некоторые, так или иначе преуспевшие в жизни товарищи, до такой степени разочаровываются во всем, что начинают увлекаться какими-то неадекватными развлечениями, тонут в пороках или заводят себе юную и смешливую подружку, клокочущую от предвкушений, счастья и надежд. У них самих все предвкушения и надежды давно выгорели дотла. А чтобы заставить их что-то почувствовать, им надо шило втыкать в известное место, и то не факт, что из этого что-то получится.
Хорошо, никто не говорит, что и в сорок надо быть таким же беспечным придурком, как в двадцать. Но одно дело, печаль в глазах и опыт в анамнезе, и совсем другое — свинец в ногах и райдерский список в голове.
Говорят, это неизбежно. Не верю. Мне кажется, даже если человека не наградили нестареющим энтузиазмом, любопытством к жизни, легкостью на подъем и готовностью в одночасье лишиться своих бесценных миллионов или привычек, в процесс остывания души можно успешно вмешаться. Следить за ней, как за своей селезенкой. Одни изменения поддерживать, а другие контролировать. Хотя бы пытаться.
Потому что, когда человеку еще жить да жить, а у него из всех щелей песок сыплется, ему все не то и все не так, кругом одни твари, мир прогнил и от Парижа с души воротит, это как-то совсем печально.
Несправедливо расставаться с огнем в глазах и простыми радостями жизни только потому что вы повзрослели или преуспели. Вон, посмотрите на Мика Джаггера. Чуваку восьмой десяток, а его колбасит, как семнадцатилетнего. Ок, такое не всем дано, но, может, стоит хотя бы попробовать?
Среди моих приятелей есть один тип, который за двадцать лет нашего знакомства умудрился практически не измениться. Он даже живот не наел, а отсутствие печали в глазах и морщин на лбу заставляет подозревать, что у него нет нервов, соответственно, совести, и вообще, что он редкая сволочь. Но речь не о том.
Этот человек-консерва портит настроение окружающим, однако оказалось, что и у нашего вечнозеленого кипариса есть проблемы. Обобщая, он назвал их «песком в трусах».
— Понимаешь, — признался он однажды, — я всегда любил море. В детстве я обожал, наплававшись до синевы, выбраться на берег, развалиться на горячих камнях и греться, пропекаться, как рыба-гриль, до тех пор, пока станет совсем невмочь, и тогда, раскаленным снарядом, опять броситься в прохладные морские волны.
Я слушала и кивала, поскольку, как человек, выросший у воды, прекрасно понимала и про «рыбу-гриль», и про «раскаленный снаряд».
— Так вот, недавно я обнаружил, — всхлипнул он, — что валяться на камнях страшно неудобно, а песок, набившийся в мокрые трусы, не дает спокойно валяться в шезлонге. Теперь, для того чтобы расслабиться, мне надо два раза принять душ, вытереться, сменить мокрые плавки на сухие, получить свой Campari, причем, лед в стакане не должен растаять, а апельсин обязан горчить. Мне еще нет 50-ти, а у меня уже полно проблем!
Его нытье меня насторожило. Я прекрасно помню, как в юности сама каждое лето приезжала к родне на море. Я часами не вылезала из воды, и по вечерам няньки проверяли, не выросли ли у меня плавники и жабры.
Я могла загорать, лежа на камнях, на автомобильных покрышках и железнодорожных рельсах, и мне везде было одинаково удобно. Я не сгорала на сорокоградусной жаре, говорила медузам «бу!» и они тонули от страха, наедалась тремя помидорами и спала пятнадцать минут в день.
Этим летом, заметив рыбку-малютку, выпрыгнувшую из волны в полукилометре от меня, я заорала так, что мне в ответ из-за горизонта просигналил итальянский сухогруз. Теперь я смешиваю два крема с пятидесятипроцентными коэффициентами защиты в расчете на то, что в сумме они дадут сотню и защитят мое бледное тело, как куски картона.
Это в прошлом веке мы с друзьями-студентами скопили полторы копейки, навешали лапшу на уши родителям, положили в карманы зубные щетки и укатили на неделю в горы кататься на лыжах.
Курорт был дрянной, еда паршивая, лыжи кривые, а мы нищие и неприхотливые, как воробьи. Мы жили вшестером в двух комнатах, на завтрак ели кашу с хлебом, вечером пили дешевое вино и курили вонючие сигаретки, но были до потери пульса счастливы.
Прошлой зимой я расстроилась, когда обнаружила, что в меню, скажем так, неплохого курортного ресторана закончился зерновой хлеб, и совсем скисла, когда поняла, что забыла дома любимую подушку.
Ок, с годами человек меняется. Накапливает и наращивает не только кругозор и опыт, но и жирок на боку, делается подозрительным, упертым, привередливым, теряет лихой аллюр и любопытство во взгляде. Теперь все всё знают, меньше спрашивают и чаще поучают. Все оборачиваются очкастыми экспертами и прожженными занудами, которым не угодишь, которые уже все видели и с усталым видом обсуждают, какая нефть на вкус слаще.
В результате понты и потребности заводят в тупик, и для многих настоящей катастрофой оборачиваются самые простые вещи - необходимость выбраться из своего кондиционированного бьюика и спуститься в метро или переехать с Тверской улицы в Тверскую область.
Понятное дело, что номер в «Англетере» со всех сторон лучше комнаты в привокзальном приюте «Бардачок», но если вы отказываетесь ехать в другой город только потому, что ваш люкс занят, а полет эконом классом оскорбляет вашу спесь, то плохо ваше дело.
Справедливости ради, надо признать, что привередливость и поганый нрав проявляются независимо от успешности и карьерного роста. Кромешное занудство уравнивает бюджетника и человека с достатком. Но если первый еще вызывает понимание и сочувствие, когда ропщет на судьбу, забросившую его с прожиточным минимумом и хищной тещей в пучину Капотни, то капризы раздобревшей на платиновых карточках личности уже ничего хорошего не вызывают.
Одна такая дамочка как-то раз приползла жаловаться подружкам на скандал, который вышел у нее с мужем из-за размеров ее новой гардеробной. Мужчина самолично измерил шагами помещение, отведенное под ее шубы и лифчики, и заявил, что Георгиевский зал Кремля меньше этой костюмерной. Он зачем-то вспомнил, что пятнадцать лет назад женщина имела всего одну шубу и два вечерних платья, однако была не менее элегантна, экономически выгодна, весела и беззаботна.
Вместе с легкостью на подъем и неприхотливостью сдает и способность удивляться и радоваться жизни. Понятно, что сложно с той же искренностью, что и в первый раз, восхищаться сто сороковой поездкой в Париж или продолжать верить в любовь до гроба, стоя у алтаря с пятым мужчиной. Мало кто сохраняет оптимизм во взгляде на мир, женщину, мировую закулису и перспективу красиво заработать или промотать деньги. А зря.
С возрастом некоторые, так или иначе преуспевшие в жизни товарищи, до такой степени разочаровываются во всем, что начинают увлекаться какими-то неадекватными развлечениями, тонут в пороках или заводят себе юную и смешливую подружку, клокочущую от предвкушений, счастья и надежд. У них самих все предвкушения и надежды давно выгорели дотла. А чтобы заставить их что-то почувствовать, им надо шило втыкать в известное место, и то не факт, что из этого что-то получится.
Хорошо, никто не говорит, что и в сорок надо быть таким же беспечным придурком, как в двадцать. Но одно дело, печаль в глазах и опыт в анамнезе, и совсем другое — свинец в ногах и райдерский список в голове.
Говорят, это неизбежно. Не верю. Мне кажется, даже если человека не наградили нестареющим энтузиазмом, любопытством к жизни, легкостью на подъем и готовностью в одночасье лишиться своих бесценных миллионов или привычек, в процесс остывания души можно успешно вмешаться. Следить за ней, как за своей селезенкой. Одни изменения поддерживать, а другие контролировать. Хотя бы пытаться.
Потому что, когда человеку еще жить да жить, а у него из всех щелей песок сыплется, ему все не то и все не так, кругом одни твари, мир прогнил и от Парижа с души воротит, это как-то совсем печально.
Несправедливо расставаться с огнем в глазах и простыми радостями жизни только потому что вы повзрослели или преуспели. Вон, посмотрите на Мика Джаггера. Чуваку восьмой десяток, а его колбасит, как семнадцатилетнего. Ок, такое не всем дано, но, может, стоит хотя бы попробовать?
Eteri Chalandzia. Sand in shorts.
Among my buddies there is one type who over the twenty years of our acquaintance has managed to remain virtually unchanged. He did not even eat his stomach, and the absence of sadness in his eyes and wrinkles on his forehead makes one suspect that he has no nerves, respectively, conscience, and in general, that he is a rare bastard. But it's not about that.
This canned person spoils the mood of others, but it turned out that our evergreen cypress has problems. In summary, he called them "sand in shorts."
“You see,” he once confessed, “I have always loved the sea.” As a child, I adored, sailing up to the blue, to go ashore, collapse on hot stones and warm up, bake like grilled fish until it becomes completely insensitive, and then, with a hot shell, again throw myself into the cool sea waves.
I listened and nodded, because, as a person who grew up near the water, I understood well about the "grilled fish" and about the "hot projectile."
“So, I recently discovered,” he sobbed, “that it is terribly inconvenient to lie on the stones, and the sand, which is stuffed in wet pants, does not allow you to calmly lie in a lounge chair. Now, in order to relax, I have to take a shower twice, dry off, change wet melts to dry ones, get my Campari, and the ice in the glass should not melt, and the orange must have a bitter taste. I am not yet 50, and I already have a lot of problems!
His nagging alert me. I remember very well how, in her youth, she herself every summer came to her relatives at sea. I didn’t get out of the water for hours, and in the evenings the nannies checked to see if my fins and gills had grown.
I could sunbathe, lying on the rocks, on car tires and on rails, and it was equally convenient for me everywhere. I did not burn in the forty-centigrade heat, I said to the jellyfish “boo!” And they sank with fear, fed up with three tomatoes and slept fifteen minutes a day.
This summer, noticing a small baby fish that jumped out of a wave half a kilometer from me, I screamed in such a way that the Italian cargo ship signaled to me over the horizon. Now I mix two creams with fifty percent protection ratios with the expectation that they add up to a hundred and protect my pale body like pieces of cardboard.
Last century, my friends and students saved a penny and a half, put noodles on my parents' ears, put toothbrushes in my pockets and drove to the mountains for a week to ski.
The resort was trashy, the food was lousy, the skis crooked, and we were poor and unpretentious, like sparrows. We lived six of us in two rooms, for breakfast we ate porridge with bread, drank cheap wine in the evening and smoked smelly cigarettes, but we were happy before our pulse lost.
Last winter I was upset when I discovered that the menu of, let's say, a decent resort restaurant was full of grain bread, and quite sour when I realized that I had forgotten my favorite pillow at home.
Ok, man changes over the years. It accumulates and increases not only horizons and experience, but also fat on its side, it becomes suspicious, stubborn, fastidious, it loses its dashing pace and curiosity in its gaze. Now everyone knows everything, they ask less and more often. All turn around bespectacled experts and hardened bore you do not please, who have already seen everything and with a tired look discussing which oil tastes sweeter.
As a result, the show-offs and needs give rise to a deadlock, and for many the simplest things turn into a real catastrophe - the need to get out of your air-conditioned buoy and go down the subway or move from Tverskaya Street to the Tver Region.
It is clear that the number in Angleter from all sides is better than the room in the station glove compartment shelter, but if you refuse to go to another city just because your suite is busy and the economy class flight insults your arrogance, then your business is bad.
In fairness, it must be admitted that fastidiousness and rotten temper appear regardless of success and career growth. The absolute tediousness equalizes the state employee and the person with the prosperity. But if the former still evokes understanding and sympathy, when it grumbles at the fate that has abandoned it with its living wage and the predatory mother-in-law into the abyss of Kapotnya, then the whims of the person who has become naughty on platinum cards already cause nothing good.
One such lady once crawled over complaining to her friends about the scandal that came out with her husband because of the size of her new dressing room. The man himself paced the room reserved for her fur coats and bras, and said that the St. George Hall of the Kremlin is smaller than this dressing room. For some reason, he remembered that fifteen years ago, a woman had only one fur coat and two evening dresses, however she was no less elegant, cost-effective, fun and carefree.
Together with the ease of recovery and unpretentiousness gives and the ability to be surprised and enjoy life. It is clear that it is difficult, with the same sincerity as the first time, to admire the one hundred and fortieth trip to Paris or continue to believe in love to the grave, standing at the altar with the fifth man. Few people remain optimistic in their view of the world, the woman, the world behind the scenes and the prospect of earning money beautifully or wasting money.
Among my buddies there is one type who over the twenty years of our acquaintance has managed to remain virtually unchanged. He did not even eat his stomach, and the absence of sadness in his eyes and wrinkles on his forehead makes one suspect that he has no nerves, respectively, conscience, and in general, that he is a rare bastard. But it's not about that.
This canned person spoils the mood of others, but it turned out that our evergreen cypress has problems. In summary, he called them "sand in shorts."
“You see,” he once confessed, “I have always loved the sea.” As a child, I adored, sailing up to the blue, to go ashore, collapse on hot stones and warm up, bake like grilled fish until it becomes completely insensitive, and then, with a hot shell, again throw myself into the cool sea waves.
I listened and nodded, because, as a person who grew up near the water, I understood well about the "grilled fish" and about the "hot projectile."
“So, I recently discovered,” he sobbed, “that it is terribly inconvenient to lie on the stones, and the sand, which is stuffed in wet pants, does not allow you to calmly lie in a lounge chair. Now, in order to relax, I have to take a shower twice, dry off, change wet melts to dry ones, get my Campari, and the ice in the glass should not melt, and the orange must have a bitter taste. I am not yet 50, and I already have a lot of problems!
His nagging alert me. I remember very well how, in her youth, she herself every summer came to her relatives at sea. I didn’t get out of the water for hours, and in the evenings the nannies checked to see if my fins and gills had grown.
I could sunbathe, lying on the rocks, on car tires and on rails, and it was equally convenient for me everywhere. I did not burn in the forty-centigrade heat, I said to the jellyfish “boo!” And they sank with fear, fed up with three tomatoes and slept fifteen minutes a day.
This summer, noticing a small baby fish that jumped out of a wave half a kilometer from me, I screamed in such a way that the Italian cargo ship signaled to me over the horizon. Now I mix two creams with fifty percent protection ratios with the expectation that they add up to a hundred and protect my pale body like pieces of cardboard.
Last century, my friends and students saved a penny and a half, put noodles on my parents' ears, put toothbrushes in my pockets and drove to the mountains for a week to ski.
The resort was trashy, the food was lousy, the skis crooked, and we were poor and unpretentious, like sparrows. We lived six of us in two rooms, for breakfast we ate porridge with bread, drank cheap wine in the evening and smoked smelly cigarettes, but we were happy before our pulse lost.
Last winter I was upset when I discovered that the menu of, let's say, a decent resort restaurant was full of grain bread, and quite sour when I realized that I had forgotten my favorite pillow at home.
Ok, man changes over the years. It accumulates and increases not only horizons and experience, but also fat on its side, it becomes suspicious, stubborn, fastidious, it loses its dashing pace and curiosity in its gaze. Now everyone knows everything, they ask less and more often. All turn around bespectacled experts and hardened bore you do not please, who have already seen everything and with a tired look discussing which oil tastes sweeter.
As a result, the show-offs and needs give rise to a deadlock, and for many the simplest things turn into a real catastrophe - the need to get out of your air-conditioned buoy and go down the subway or move from Tverskaya Street to the Tver Region.
It is clear that the number in Angleter from all sides is better than the room in the station glove compartment shelter, but if you refuse to go to another city just because your suite is busy and the economy class flight insults your arrogance, then your business is bad.
In fairness, it must be admitted that fastidiousness and rotten temper appear regardless of success and career growth. The absolute tediousness equalizes the state employee and the person with the prosperity. But if the former still evokes understanding and sympathy, when it grumbles at the fate that has abandoned it with its living wage and the predatory mother-in-law into the abyss of Kapotnya, then the whims of the person who has become naughty on platinum cards already cause nothing good.
One such lady once crawled over complaining to her friends about the scandal that came out with her husband because of the size of her new dressing room. The man himself paced the room reserved for her fur coats and bras, and said that the St. George Hall of the Kremlin is smaller than this dressing room. For some reason, he remembered that fifteen years ago, a woman had only one fur coat and two evening dresses, however she was no less elegant, cost-effective, fun and carefree.
Together with the ease of recovery and unpretentiousness gives and the ability to be surprised and enjoy life. It is clear that it is difficult, with the same sincerity as the first time, to admire the one hundred and fortieth trip to Paris or continue to believe in love to the grave, standing at the altar with the fifth man. Few people remain optimistic in their view of the world, the woman, the world behind the scenes and the prospect of earning money beautifully or wasting money.
У записи 39 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анастасия Казакова
![Евгений Гришин [#Jake~]](https://pp.userapi.com/c636421/v636421324/666c8/KqpYoPaEMXQ.jpg "Евгений Гришин [#Jake~]")
