На колючей траве, на сухой и горячей траве,
Среди белых камней, в эпицентре порочного круга
Дообеденных снов мы лежим голова к голове,
Плохо веря в себя, но неистово веря друг в друга.
Полдень вызрел, и солнце висит, как оса
Над арбузными корками берега. Скифы полыни
Век от века смешались с монголами чабреца
И увязли друг в друге и в конском навозе, и в глине.
От колючей травы, от сухой и горячей травы
Отпечатки на коже похожи на вены, заметим,
Что и сами-то вены, что были холмы, стали рвы,
И никто из живых ничего не поделает с этим.
Ветер жирные волны намазывает на песок,
Словно масло на высохший хлеб, но прибрежные скалы,
Коренными зубами камней отгрызая кусок
За куском, никогда не насытятся, мало им, мало.
Над колючей травой, над сухой и горячей травой
Разлилось бездыханное марево, вакуум зноя.
Горизонт отсырел и уже не звенит тетивой,
И по всем сторонам расползается вширь неземное
Одеяло безмолвия. Лишь иногда ветерок,
Проведя своей циклей по пыльным оврагам Тавриды,
Снимет стружку кузнечиков, свой ежедневный оброк,
И опять улетает смотреть незнакомые виды.
Облака собрались в грозовой многослойный собор,
Как домкрат, поднимая над морем провисшее небо.
Кислород загустел и уже представляет собой
Полугаз-полужидкость (вернее, не полу-, а недо-) -
Студенистую мутную линзу, в которой предмет,
Приближаясь в пространстве, теряет сознание. Где-то,
Я бы даже сказал, в совокупности древних примет
Представляется голым, а если точнее — раздетым.
Например, провода, что хранят телеграфный покой
И висят неподвижно, и, кажется, мыслят высоко,
Предстают перед путником девственной нотной строкой
И глядят на дорогу откуда-то сверху и сбоку.
Пьяный август лежит на горячей воздушной волне
Среди рваных медуз облаков и в ныряльную маску
Видит мир наизнанку, развернутый мехом вовне.
Время терпит его, но, как правило, терпит фиаско.
Неужели затем он, разведывая глубину
То ли резкости, то ли тоски, опустил свою морду,
Чтоб, услышав мотив, замереть в экстатичном плену
И полжизни потом подбирать к этой песне аккорды?
Нет, он, кажется, спит, переводит натруженный дух,
Как часы на руке, и, возможно, во сне принимает
Нас, раздавленных толщей дремоты, за двух,
Может, звезд, может, крабов, кто знает, кто знает. Кто знает?
Только крымская степь, только втоптанный в красную пыль
Подорожник — до язв зацелованный штампами паспорт
Гражданина обочин, примятый ветрами ковыль
Да маяк на кургане, с которого прыгнули на спор
Два усталых любовника. В юность, в надежду, в мечту.
Сорвались якорями с цепей, перерезали снасти,
Восхитительно веря, что можно вот так на лету
Зацепиться корягами тел за случайное счастье.
Скоро солнце увянет, свернет лепестки, и тогда
Ритмы наших сердец в духоте остывающих суток
Обретут, наконец, равновесие, словно вода
В сообщающихся сосудах.
Среди белых камней, в эпицентре порочного круга
Дообеденных снов мы лежим голова к голове,
Плохо веря в себя, но неистово веря друг в друга.
Полдень вызрел, и солнце висит, как оса
Над арбузными корками берега. Скифы полыни
Век от века смешались с монголами чабреца
И увязли друг в друге и в конском навозе, и в глине.
От колючей травы, от сухой и горячей травы
Отпечатки на коже похожи на вены, заметим,
Что и сами-то вены, что были холмы, стали рвы,
И никто из живых ничего не поделает с этим.
Ветер жирные волны намазывает на песок,
Словно масло на высохший хлеб, но прибрежные скалы,
Коренными зубами камней отгрызая кусок
За куском, никогда не насытятся, мало им, мало.
Над колючей травой, над сухой и горячей травой
Разлилось бездыханное марево, вакуум зноя.
Горизонт отсырел и уже не звенит тетивой,
И по всем сторонам расползается вширь неземное
Одеяло безмолвия. Лишь иногда ветерок,
Проведя своей циклей по пыльным оврагам Тавриды,
Снимет стружку кузнечиков, свой ежедневный оброк,
И опять улетает смотреть незнакомые виды.
Облака собрались в грозовой многослойный собор,
Как домкрат, поднимая над морем провисшее небо.
Кислород загустел и уже представляет собой
Полугаз-полужидкость (вернее, не полу-, а недо-) -
Студенистую мутную линзу, в которой предмет,
Приближаясь в пространстве, теряет сознание. Где-то,
Я бы даже сказал, в совокупности древних примет
Представляется голым, а если точнее — раздетым.
Например, провода, что хранят телеграфный покой
И висят неподвижно, и, кажется, мыслят высоко,
Предстают перед путником девственной нотной строкой
И глядят на дорогу откуда-то сверху и сбоку.
Пьяный август лежит на горячей воздушной волне
Среди рваных медуз облаков и в ныряльную маску
Видит мир наизнанку, развернутый мехом вовне.
Время терпит его, но, как правило, терпит фиаско.
Неужели затем он, разведывая глубину
То ли резкости, то ли тоски, опустил свою морду,
Чтоб, услышав мотив, замереть в экстатичном плену
И полжизни потом подбирать к этой песне аккорды?
Нет, он, кажется, спит, переводит натруженный дух,
Как часы на руке, и, возможно, во сне принимает
Нас, раздавленных толщей дремоты, за двух,
Может, звезд, может, крабов, кто знает, кто знает. Кто знает?
Только крымская степь, только втоптанный в красную пыль
Подорожник — до язв зацелованный штампами паспорт
Гражданина обочин, примятый ветрами ковыль
Да маяк на кургане, с которого прыгнули на спор
Два усталых любовника. В юность, в надежду, в мечту.
Сорвались якорями с цепей, перерезали снасти,
Восхитительно веря, что можно вот так на лету
Зацепиться корягами тел за случайное счастье.
Скоро солнце увянет, свернет лепестки, и тогда
Ритмы наших сердец в духоте остывающих суток
Обретут, наконец, равновесие, словно вода
В сообщающихся сосудах.
On the thorny grass, on the hot and dry grass,
Among the white stones in the midst of a vicious circle
After dinner dinner, we lie head to head,
Poor believing in oneself, but passionately believing in each other.
Noon is ripe and the sun is hanging like a wasp
Over the watermelon crust shore. Scythians of wormwood
Century from the century mingled with the Mongols of thyme
And they got stuck in each other and in horse manure, and in clay.
From prickly grass, from dry and hot grass
Skin prints look like veins, note
As the veins themselves, the hills, the moats,
And none of the living can do anything about it.
The wind waves the fat waves on the sand,
Like butter on dried bread, but coastal rocks,
Molars of teeth gnawing off a piece
Behind a piece, they never get enough, not enough for them, not enough.
Above the prickly grass, above the dry and hot grass
A lifeless haze spread, a vacuum of heat.
The horizon is damp and no longer ringing bowstring,
And on all sides spreads unearthly in breadth
Blanket of Silence. Only sometimes a breeze
Having spent his cycle through the dusty ravines of Tavrida,
Will remove grasshopper shavings, its daily dues,
And again flying away unfamiliar species.
Clouds gathered in a thundering multi-layered cathedral,
Like a jack, raising sagging sky above the sea.
Oxygen has thickened and is already
Polugas-semi-liquid (or rather, not half, but under-) -
Gelatinous cloudy lens in which the subject
Approaching in space, loses consciousness. Somewhere,
I would even say, in the aggregate, the ancients will take
It appears naked, and if more precisely - naked.
For example, the wires that keep telegraph rest
And hang motionless, and seem to think high,
Appear in front of a traveler virgin musical string
And look at the road from somewhere above and to the side.
Drunk august lies on hot airwave
Among the ragged jellyfish clouds and diving mask
He sees the world inside out, unrolled with fur outside.
Time suffers him, but, as a rule, suffers a fiasco.
Did he then, scouting the depths
Whether sharpness, or longing, lowered his face,
That, having heard motive, to stand still in ecstatic captivity
And then half a life to pick up chords for this song?
No, he seems to be asleep, translates the overworked spirit,
Like a watch on a hand, and perhaps in a dream takes
Us crushed by slumber, for two,
Maybe stars, maybe crabs, who knows, who knows. Who knows?
Only the Crimean steppe, only trampled into the red dust
Plantain - to ulcers passport kissed stamps
Curbside waddle
Yes, the lighthouse on the mound, which jumped on the dispute
Two tired lovers. In adolescence, in hope, in a dream.
Broke anchors from chains, cut tackles,
Delightfully believing that you can like this on the fly
Cling snags bodies for random happiness.
Soon the sun will fade, turn the petals, and then
The rhythms of our hearts in the heat of the cooling days
Will finally find balance, like water
In communicating vessels.
Among the white stones in the midst of a vicious circle
After dinner dinner, we lie head to head,
Poor believing in oneself, but passionately believing in each other.
Noon is ripe and the sun is hanging like a wasp
Over the watermelon crust shore. Scythians of wormwood
Century from the century mingled with the Mongols of thyme
And they got stuck in each other and in horse manure, and in clay.
From prickly grass, from dry and hot grass
Skin prints look like veins, note
As the veins themselves, the hills, the moats,
And none of the living can do anything about it.
The wind waves the fat waves on the sand,
Like butter on dried bread, but coastal rocks,
Molars of teeth gnawing off a piece
Behind a piece, they never get enough, not enough for them, not enough.
Above the prickly grass, above the dry and hot grass
A lifeless haze spread, a vacuum of heat.
The horizon is damp and no longer ringing bowstring,
And on all sides spreads unearthly in breadth
Blanket of Silence. Only sometimes a breeze
Having spent his cycle through the dusty ravines of Tavrida,
Will remove grasshopper shavings, its daily dues,
And again flying away unfamiliar species.
Clouds gathered in a thundering multi-layered cathedral,
Like a jack, raising sagging sky above the sea.
Oxygen has thickened and is already
Polugas-semi-liquid (or rather, not half, but under-) -
Gelatinous cloudy lens in which the subject
Approaching in space, loses consciousness. Somewhere,
I would even say, in the aggregate, the ancients will take
It appears naked, and if more precisely - naked.
For example, the wires that keep telegraph rest
And hang motionless, and seem to think high,
Appear in front of a traveler virgin musical string
And look at the road from somewhere above and to the side.
Drunk august lies on hot airwave
Among the ragged jellyfish clouds and diving mask
He sees the world inside out, unrolled with fur outside.
Time suffers him, but, as a rule, suffers a fiasco.
Did he then, scouting the depths
Whether sharpness, or longing, lowered his face,
That, having heard motive, to stand still in ecstatic captivity
And then half a life to pick up chords for this song?
No, he seems to be asleep, translates the overworked spirit,
Like a watch on a hand, and perhaps in a dream takes
Us crushed by slumber, for two,
Maybe stars, maybe crabs, who knows, who knows. Who knows?
Only the Crimean steppe, only trampled into the red dust
Plantain - to ulcers passport kissed stamps
Curbside waddle
Yes, the lighthouse on the mound, which jumped on the dispute
Two tired lovers. In adolescence, in hope, in a dream.
Broke anchors from chains, cut tackles,
Delightfully believing that you can like this on the fly
Cling snags bodies for random happiness.
Soon the sun will fade, turn the petals, and then
The rhythms of our hearts in the heat of the cooling days
Will finally find balance, like water
In communicating vessels.
У записи 17 лайков,
1 репостов,
606 просмотров.
1 репостов,
606 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Антон Спартаков
