Чтобы помнили...
Геноцид. Плен
А вот каково попасть к немцам в плен:
«А. Петровский попал в плен возле Ясной Поляны в сентябре 1941 года. В 1986 году в 11-м номере парижского журнала “Заря” появился его рассказ:
“Уже началась зима. Выпало много снега. Идти стало очень тяжело. В первый день, не доведя нас двести метров до деревни, свернули колонны с дороги и объявили ночевку на снегу. Было очень холодно. Развести огонь не разрешали, да и не было дров. В деревню не пускали. Мы почуяли беду. Первый час, пока все еще были потные, прошел благополучно. Потом начались мучения. Как говорится — «зуб на зуб не попадает». Мы втроем согласились лежать один на другом, меняясь примерно каждые полчаса. С нас начали брать пример и другие. Хоть и нельзя было уснуть, но мы не давали друг другу замерзнуть. Утром перед построением нам приказали стащить мертвых в одну кучу, что мы и сделали. Их оказалось около девяноста человек.
Второй день этапа начался ужасно плохо. Голодные, измученные за безсонную ночь люди двигались как тени. На первом километре пути в конце колонны то и дело хлопали выстрелы. С каждым из них обрывалась чья-то чуть теплившаяся жизнь. К вечеру нас подвели к огромному колхозному сараю для скота и поместили там. Скотина, видимо, покинула этот сарай недавно. Навоз еще не успел замерзнуть, и, хотя не было места лечь, сидя мы спали как убитые.
Утром нас подняли почему-то очень рано. Было еще темно. Дул сильный ветер. Нас продержали в строю больше часу. Несколько раз пересчитывали. Кто-то сказал, что был побег. Потом дали по кружке кипятку и по кусочку хлеба, такого черного, что неизвестно, из чего он был сделан (Германские специалисты изобрели так называемый «русский хлеб»: 50% — ржаные отруби, 20% — свекольный жмых, 20% — целлюлоза и 10% — «мука», изготовленная из соломы и листьев). После такого «завтрака» нас снова построили и повели дальше. Наше шествие затруднял поднявшийся буран. Кроме того, все время встречались двигавшиеся к фронту немецкие войска… офицеры фотографировали нас, смеясь над нашим видом. А нам из-за них все время приходилось сворачивать с дороги и тащиться целиною. К полудню началась метель. Люди начали падать сразу по два, по три человека. После последней колонны их пристреливали” [1] (с. 13–15)» [2] (с. 167–168).
Среди выживших в этом аду имеются и такие свидетельства:
«Нас гнали вдоль дороги на запад, навстречу нам двигались немецкие танки. Внезапно водитель одного танка бросил машину на строй пленных, раздавив и покалечив десять — пятнадцать человек. Танкисты смеялись» [3] (с. 127); [2] (с. 169).
Это их странное веселье, когда люди Запада столь заразительно смеются над вымазанным тортом клоуном, теперь становится нам понятным несколько более: они не просто не люди, но нéлюди. Это порода гомо сапиенс, как сами себя они привыкли именовать, слишком далеко отстоит от человека настоящего, который ничего веселого в их мерзких поступках так непростительно упрямо и не желает воспринимать. За что и подлежит в их планах тотальному уничтожению. Наших же шуток они никогда не понимали и не поймут. Вот пример:
«Один боец учил пленного обовшивевшего фашиста, как уничтожать вшей. “Ты, — говорит, — напиши своим, чтобы натолкли кирпича и посыпали этим порошком те места в белье, где водятся вши, а потом туда же молотой махорки. Вошь начнет чихать и биться головой о кирпичи”. Тупой фашист слушает, а красноармейцы не выдерживают и громко хохочут» [2] (с. 213).
Но тупым фашистам таких шуток не понять — ведь если кого бьют не взаправду, то это немца радовать никак не должно. Вот, другое дело, если кишки с костями в кашу — это смешно. Или натасканная на людей собака догонит и разорвет зубами ребенка — такое в забаву. Здесь есть над чем их звериному сердцу повеселиться. Ну, самое малое, на чистый фрак вылить ушат грязи, или на голову прилизанного джентльмена торт одеть! Тут это самое гы-гы, в сочетании с тупым выражением безцветных глаз, укажет на национальную принадлежность этой параноидальной личности, олицетворяющей собою звериные нравы даже не тупого фашиста, но самого этого респектабельного Запада вообще. Они такими были, такими и останутся навсегда.
А вот что устроили немцы в лагере для военнопленных в Дарнице:
«Огромные массы людей сидели, спали, бродили, ожидая чего-то. Есть ничего не давали. Постепенно они стали рвать травку, добывать корешки, а воду пили из луж. Через несколько дней травы не осталось, лагерь превратился в голый выбитый плац. По ночам было холодно, Все более теряющие человеческий облик люди, замерзая, сбивались в кучи: один клал голову на колени другому, ему на колени клал голову следующий и так далее, пока не получался тесный клубок. Утром, когда он начинал шевелиться и расползаться, на месте оставались несколько умерших за ночь.
Но вот немцы устроили котлы и стали варить свеклу — ее брали прямо за оградой, вокруг были большие колхозные поля с неубранной свеклой и картошкой, и если бы кого-либо это интересовало, пленных можно было накормить до отвала. Но, видимо, мор голодом был запланирован. Каждому пленному полагался в день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных палками и криками заставляли становиться в очередь и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках…
Слух о лагере разнесся сразу. И вот из Киева, из сел потянулись в Дарницу женщины искать своих. Целые вереницы их шли по дорогам, с кошелками, с узелками передач… Передачи немцы принимали, но сперва заносили их в дежурку, где отбирали все лучшее, а то и вообще все. Поэтому женщины старались нести просто картошку, морковь или заплесневелый хлеб. Пытались сами бросать через проволоку, но охрана кричала и стреляла.
Большинство передач были безадресными; не обнаружив мужа, женщина все равно отдавала корзинку, не нести же ее обратно, когда вдоль проволоки стоит ряд полубезумных скелетов. Но если адресат был, охранники никогда не вручали передачу ему. Просто выносили из дежурки, кричали: “Хлеб! Хлеб!” — и бросали на землю. Толпа валила, накидывалась — оголодавшие люди дрались, вырывали хлеб друг у друга, а охранники стояли и гоготали. Прибыли корреспонденты и снимали эти сцены на пленку. Я потом сам видел в немецких журналах фотографии из Дарницы — жутких, босых, заросших людей, и подписи были такие: “Русский солдат Иван. Такими солдатами Советы хотят отстоять свое разваливающееся государство”.
Вскоре такое развлечение приелось охране. Они стали разнообразить его. Выносили из дежурки корзину и кричали: “Хлеб! Хлеб!” — и затем объявляли, что всякий, кто без команды притронется, будет убит. Толпа стояла не двигаясь. Поговорив и покурив, конвоиры поворачивались и уходили. Тут пленные кидались на корзину, но охрана оборачивалась и строчила из автоматов. Десятки убитых оставались на земле, толпа шарахалась назад, и так эта игра тянулась, пока немцы не объявляли, что хлеб можно брать.
— Я кидался со всеми, — говорил Василий. — Там ничего не соображаешь: видишь хлеб и кидаешься, не думаешь, что убьют; только когда видишь, что вокруг валятся, — доходит… Отхлынем назад, стоим, облизываемся, смотрим на этот хлебушек. Позволили — тут уж бросались, вырывали у мертвых из зубов, пальцем изо рта выковыривали… Мы все там были нéлюди…
Потом начали создавать какой-то режим. Стали гонять на работу. В шесть часов утра били в рельс, толпы валили из бараков (их постепенно выстраивали), унтер-офицеры отбирали в рабочие команды людей и вели их засыпать рвы, чинить дороги, разбирать развалины. Команды никогда не возвращались целиком: падавших от голода, плохо работавших или пытавшихся бежать пристреливали, и бывало, что выходило сто, а возвращалось десять…
Пленные писали записки, оборачивали ими камни и бросали через проволоку. Женщины, постоянно толпившиеся вокруг лагеря, подбирали и разносили эти записки по всей Украине. Содержание было всегда одно: “Я в Дарнице, принесите картошки, возьмите документы, попытайтесь выручить”. И адрес. Эти записки ходили из рук в руки... пока не добирались по адресу. Сколько раз я сам передавал их дальше — замусоленные, истертые так, что некоторые приходилось обводить чернилами. Эта народная почта действовала безотказно, и не было такой души, которая выбросила бы или поленилась доставить записку. Получив записку, родные, жены, матери, конечно, спешили в Дарницу, но далеко не всегда заставали писавшего в живых, а если и заставали, что они могли сделать?» [4] (c. 178–183); [2] (с. 170–173).
А вот что творилось в лагере «Шталаг 311-11С»:
«Новую партию согнали на середину лагеря и стали разбивать на сотни. Многие были в одних гимнастерках, в колодках вместо обуви. После разбивки их построили и повели на кухню. Многие совсем не могли идти — отставали, падали; их тут же пристреливали. Выстрелы, лай овчарок, стоны раненых, хрипы умирающих дополняли мрачную картину этого дня. С темнотой пришла и тишина, лишь изредка раздавался лай собаки, ей откликалась другая, свет прожектора бегал по мокрой земле, освещая разбросанные по ней трупы…» [5] (с. 127); [2] (с. 169).
Вот что творилось в ту пору, по свидетельствам очевидцев, в одном из концлагерей Эстонии:
«…отчаянным было положение узников концлагеря Иллуке, расположенного на пустыре среди болот в полукилометре от монастыря. Они строили узкоколейную железную дорогу. Мы очень жалели их сердцем. Голодные, мокрые, замерзшие, они до изнурения работали. Тех, кто не мог больше выходить на работы, убивали прикладами и сжигали на костре. В воздухе стоял смрад от горения человеческих тел» [6] (с. 195).
Ф.Я. Черон содержался в лагере Бяла Подляска. Так же как и во всех иных немцы морили людей голодом. И вот дошло до людоедства:
«Вокруг кухонной ограды, несмотря на окрики часового, всегда толпились пленные. Подходить к ограде ближе чем на два метра не разрешалось. Но я видел, как нашелся смельчак и перешел эту линию — и расплатился жизнью: был убит наповал пулей часового. Его оставили лежать два дня, в пример другим. Таких случаев было много.
Хотя костры на территории лагеря разводить и запрещалось, но
Геноцид. Плен
А вот каково попасть к немцам в плен:
«А. Петровский попал в плен возле Ясной Поляны в сентябре 1941 года. В 1986 году в 11-м номере парижского журнала “Заря” появился его рассказ:
“Уже началась зима. Выпало много снега. Идти стало очень тяжело. В первый день, не доведя нас двести метров до деревни, свернули колонны с дороги и объявили ночевку на снегу. Было очень холодно. Развести огонь не разрешали, да и не было дров. В деревню не пускали. Мы почуяли беду. Первый час, пока все еще были потные, прошел благополучно. Потом начались мучения. Как говорится — «зуб на зуб не попадает». Мы втроем согласились лежать один на другом, меняясь примерно каждые полчаса. С нас начали брать пример и другие. Хоть и нельзя было уснуть, но мы не давали друг другу замерзнуть. Утром перед построением нам приказали стащить мертвых в одну кучу, что мы и сделали. Их оказалось около девяноста человек.
Второй день этапа начался ужасно плохо. Голодные, измученные за безсонную ночь люди двигались как тени. На первом километре пути в конце колонны то и дело хлопали выстрелы. С каждым из них обрывалась чья-то чуть теплившаяся жизнь. К вечеру нас подвели к огромному колхозному сараю для скота и поместили там. Скотина, видимо, покинула этот сарай недавно. Навоз еще не успел замерзнуть, и, хотя не было места лечь, сидя мы спали как убитые.
Утром нас подняли почему-то очень рано. Было еще темно. Дул сильный ветер. Нас продержали в строю больше часу. Несколько раз пересчитывали. Кто-то сказал, что был побег. Потом дали по кружке кипятку и по кусочку хлеба, такого черного, что неизвестно, из чего он был сделан (Германские специалисты изобрели так называемый «русский хлеб»: 50% — ржаные отруби, 20% — свекольный жмых, 20% — целлюлоза и 10% — «мука», изготовленная из соломы и листьев). После такого «завтрака» нас снова построили и повели дальше. Наше шествие затруднял поднявшийся буран. Кроме того, все время встречались двигавшиеся к фронту немецкие войска… офицеры фотографировали нас, смеясь над нашим видом. А нам из-за них все время приходилось сворачивать с дороги и тащиться целиною. К полудню началась метель. Люди начали падать сразу по два, по три человека. После последней колонны их пристреливали” [1] (с. 13–15)» [2] (с. 167–168).
Среди выживших в этом аду имеются и такие свидетельства:
«Нас гнали вдоль дороги на запад, навстречу нам двигались немецкие танки. Внезапно водитель одного танка бросил машину на строй пленных, раздавив и покалечив десять — пятнадцать человек. Танкисты смеялись» [3] (с. 127); [2] (с. 169).
Это их странное веселье, когда люди Запада столь заразительно смеются над вымазанным тортом клоуном, теперь становится нам понятным несколько более: они не просто не люди, но нéлюди. Это порода гомо сапиенс, как сами себя они привыкли именовать, слишком далеко отстоит от человека настоящего, который ничего веселого в их мерзких поступках так непростительно упрямо и не желает воспринимать. За что и подлежит в их планах тотальному уничтожению. Наших же шуток они никогда не понимали и не поймут. Вот пример:
«Один боец учил пленного обовшивевшего фашиста, как уничтожать вшей. “Ты, — говорит, — напиши своим, чтобы натолкли кирпича и посыпали этим порошком те места в белье, где водятся вши, а потом туда же молотой махорки. Вошь начнет чихать и биться головой о кирпичи”. Тупой фашист слушает, а красноармейцы не выдерживают и громко хохочут» [2] (с. 213).
Но тупым фашистам таких шуток не понять — ведь если кого бьют не взаправду, то это немца радовать никак не должно. Вот, другое дело, если кишки с костями в кашу — это смешно. Или натасканная на людей собака догонит и разорвет зубами ребенка — такое в забаву. Здесь есть над чем их звериному сердцу повеселиться. Ну, самое малое, на чистый фрак вылить ушат грязи, или на голову прилизанного джентльмена торт одеть! Тут это самое гы-гы, в сочетании с тупым выражением безцветных глаз, укажет на национальную принадлежность этой параноидальной личности, олицетворяющей собою звериные нравы даже не тупого фашиста, но самого этого респектабельного Запада вообще. Они такими были, такими и останутся навсегда.
А вот что устроили немцы в лагере для военнопленных в Дарнице:
«Огромные массы людей сидели, спали, бродили, ожидая чего-то. Есть ничего не давали. Постепенно они стали рвать травку, добывать корешки, а воду пили из луж. Через несколько дней травы не осталось, лагерь превратился в голый выбитый плац. По ночам было холодно, Все более теряющие человеческий облик люди, замерзая, сбивались в кучи: один клал голову на колени другому, ему на колени клал голову следующий и так далее, пока не получался тесный клубок. Утром, когда он начинал шевелиться и расползаться, на месте оставались несколько умерших за ночь.
Но вот немцы устроили котлы и стали варить свеклу — ее брали прямо за оградой, вокруг были большие колхозные поля с неубранной свеклой и картошкой, и если бы кого-либо это интересовало, пленных можно было накормить до отвала. Но, видимо, мор голодом был запланирован. Каждому пленному полагался в день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных палками и криками заставляли становиться в очередь и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках…
Слух о лагере разнесся сразу. И вот из Киева, из сел потянулись в Дарницу женщины искать своих. Целые вереницы их шли по дорогам, с кошелками, с узелками передач… Передачи немцы принимали, но сперва заносили их в дежурку, где отбирали все лучшее, а то и вообще все. Поэтому женщины старались нести просто картошку, морковь или заплесневелый хлеб. Пытались сами бросать через проволоку, но охрана кричала и стреляла.
Большинство передач были безадресными; не обнаружив мужа, женщина все равно отдавала корзинку, не нести же ее обратно, когда вдоль проволоки стоит ряд полубезумных скелетов. Но если адресат был, охранники никогда не вручали передачу ему. Просто выносили из дежурки, кричали: “Хлеб! Хлеб!” — и бросали на землю. Толпа валила, накидывалась — оголодавшие люди дрались, вырывали хлеб друг у друга, а охранники стояли и гоготали. Прибыли корреспонденты и снимали эти сцены на пленку. Я потом сам видел в немецких журналах фотографии из Дарницы — жутких, босых, заросших людей, и подписи были такие: “Русский солдат Иван. Такими солдатами Советы хотят отстоять свое разваливающееся государство”.
Вскоре такое развлечение приелось охране. Они стали разнообразить его. Выносили из дежурки корзину и кричали: “Хлеб! Хлеб!” — и затем объявляли, что всякий, кто без команды притронется, будет убит. Толпа стояла не двигаясь. Поговорив и покурив, конвоиры поворачивались и уходили. Тут пленные кидались на корзину, но охрана оборачивалась и строчила из автоматов. Десятки убитых оставались на земле, толпа шарахалась назад, и так эта игра тянулась, пока немцы не объявляли, что хлеб можно брать.
— Я кидался со всеми, — говорил Василий. — Там ничего не соображаешь: видишь хлеб и кидаешься, не думаешь, что убьют; только когда видишь, что вокруг валятся, — доходит… Отхлынем назад, стоим, облизываемся, смотрим на этот хлебушек. Позволили — тут уж бросались, вырывали у мертвых из зубов, пальцем изо рта выковыривали… Мы все там были нéлюди…
Потом начали создавать какой-то режим. Стали гонять на работу. В шесть часов утра били в рельс, толпы валили из бараков (их постепенно выстраивали), унтер-офицеры отбирали в рабочие команды людей и вели их засыпать рвы, чинить дороги, разбирать развалины. Команды никогда не возвращались целиком: падавших от голода, плохо работавших или пытавшихся бежать пристреливали, и бывало, что выходило сто, а возвращалось десять…
Пленные писали записки, оборачивали ими камни и бросали через проволоку. Женщины, постоянно толпившиеся вокруг лагеря, подбирали и разносили эти записки по всей Украине. Содержание было всегда одно: “Я в Дарнице, принесите картошки, возьмите документы, попытайтесь выручить”. И адрес. Эти записки ходили из рук в руки... пока не добирались по адресу. Сколько раз я сам передавал их дальше — замусоленные, истертые так, что некоторые приходилось обводить чернилами. Эта народная почта действовала безотказно, и не было такой души, которая выбросила бы или поленилась доставить записку. Получив записку, родные, жены, матери, конечно, спешили в Дарницу, но далеко не всегда заставали писавшего в живых, а если и заставали, что они могли сделать?» [4] (c. 178–183); [2] (с. 170–173).
А вот что творилось в лагере «Шталаг 311-11С»:
«Новую партию согнали на середину лагеря и стали разбивать на сотни. Многие были в одних гимнастерках, в колодках вместо обуви. После разбивки их построили и повели на кухню. Многие совсем не могли идти — отставали, падали; их тут же пристреливали. Выстрелы, лай овчарок, стоны раненых, хрипы умирающих дополняли мрачную картину этого дня. С темнотой пришла и тишина, лишь изредка раздавался лай собаки, ей откликалась другая, свет прожектора бегал по мокрой земле, освещая разбросанные по ней трупы…» [5] (с. 127); [2] (с. 169).
Вот что творилось в ту пору, по свидетельствам очевидцев, в одном из концлагерей Эстонии:
«…отчаянным было положение узников концлагеря Иллуке, расположенного на пустыре среди болот в полукилометре от монастыря. Они строили узкоколейную железную дорогу. Мы очень жалели их сердцем. Голодные, мокрые, замерзшие, они до изнурения работали. Тех, кто не мог больше выходить на работы, убивали прикладами и сжигали на костре. В воздухе стоял смрад от горения человеческих тел» [6] (с. 195).
Ф.Я. Черон содержался в лагере Бяла Подляска. Так же как и во всех иных немцы морили людей голодом. И вот дошло до людоедства:
«Вокруг кухонной ограды, несмотря на окрики часового, всегда толпились пленные. Подходить к ограде ближе чем на два метра не разрешалось. Но я видел, как нашелся смельчак и перешел эту линию — и расплатился жизнью: был убит наповал пулей часового. Его оставили лежать два дня, в пример другим. Таких случаев было много.
Хотя костры на территории лагеря разводить и запрещалось, но
To remember ...
Genocide. Captivity
But what it is like to be captured by the Germans:
"AND. Petrovsky was captured near Yasnaya Polyana in September 1941. In 1986, his story appeared in the 11th issue of the Parisian magazine Zarya:
“Winter has already begun. A lot of snow fell. It became very difficult to walk. On the first day, not having brought us two hundred meters to the village, the columns turned off the road and announced an overnight stay in the snow. It was very cold. They were not allowed to make a fire, and there was no firewood. They were not allowed into the village. We smelled trouble. The first hour, while everyone was still sweaty, went well. Then the torment began. As the saying goes - "tooth to tooth does not fall." The three of us agreed to lie one on top of the other, changing about every half hour. Others began to take an example from us. Although it was impossible to fall asleep, we did not let each other freeze. In the morning before the formation, we were ordered to drag the dead into one heap, which we did. There were about ninety of them.
The second day of the stage started off badly. People who were hungry and exhausted during a sleepless night moved like shadows. On the first kilometer of the way, at the end of the column, shots flapped every now and then. With each of them, someone's slightly warm life was cut off. In the evening we were taken to a huge collective farm cattle shed and placed there. The cattle, apparently, left this barn recently. The manure had not yet had time to freeze, and although there was no place to lie down, we sat asleep as if killed.
In the morning we were raised for some reason very early. It was still dark. A strong wind blew. We were kept in the ranks for over an hour. We counted it several times. Someone said there was an escape. Then they gave a mug of boiling water and a piece of bread, so black that it is not known what it was made of (German specialists invented the so-called "Russian bread": 50% - rye bran, 20% - beet cake, 20% - cellulose and 10 % - "flour" made from straw and leaves). After such a "breakfast" we were again lined up and taken further. Our march was hampered by the rising storm. In addition, all the time we met German troops moving towards the front ... the officers took pictures of us, laughing at our view. And because of them, all the time we had to turn off the road and trudge on virgin soil. By noon, a blizzard began. People began to fall at once in two, three people. After the last column, they were shot down ”[1] (p. 13-15)” [2] (p. 167-168).
Among the survivors of this hell, there is also such evidence:
“We were being driven along the road to the west, German tanks were moving towards us. Suddenly, the driver of one tank threw the car on a line of prisoners, crushing and maiming ten to fifteen people. The tankers laughed ”[3] (p. 127); [2] (p. 169).
This their strange fun, when the people of the West laugh so contagiously at the clown smeared with cake, now it becomes more understandable to us: they are not just not people, but non-people. This breed of homo sapiens, as they used to call themselves, is too far removed from a real person who is so unforgivably stubborn and does not want to perceive anything funny in their vile actions. For which they are subject to total destruction in their plans. They never understood our jokes and will never understand. Here's an example:
“One soldier taught a captive fascist sheathed how to kill lice. “You,” he says, “write to your own people to push bricks and sprinkle this powder on the places in the linen where lice are found, and then there ground makhorka. The louse will start sneezing and banging its head against the bricks. ” A stupid fascist listens, but the Red Army men can not stand it and laugh loudly ”[2] (p. 213).
But stupid fascists cannot understand such jokes - after all, if someone is not really beaten, then this German should not please in any way. Now, it's another matter if the guts and bones in mush - it's funny. Or a dog trained on people will catch up and tear the child with its teeth - this is fun. There is something for their animal heart to have fun with. Well, at the very least, pour a tub of dirt on a clean tailcoat, or put a cake on the head of a sleek gentleman! Here, this very gy-gy, combined with the dull expression of colorless eyes, will indicate the nationality of this paranoid personality, personifying the bestial manners of not even a stupid fascist, but of this respectable West in general. They were so, and will remain so forever.
And here is what the Germans arranged in the POW camp in Darnitsa:
“Huge masses of people sat, slept, wandered, waiting for something. There was nothing given. Gradually, they began to tear the grass, extract roots, and drank water from puddles. In a few days there was no grass left, the camp turned into a bare, beaten parade ground. It was cold at night, More and more people losing their human appearance, freezing, huddled in heaps: one put his head on the lap of another, put the next head on his lap, and so on, until a tight ball was obtained. In the morning, when he began to move and crawl, several dead remained in place during the night.
But the Germans set up boilers and began to cook beets - they took them right behind the fence, there were large collective farm fields around with unharvested beets and potatoes, and if anyone was interested, the prisoners could be fed to the dump. But
Genocide. Captivity
But what it is like to be captured by the Germans:
"AND. Petrovsky was captured near Yasnaya Polyana in September 1941. In 1986, his story appeared in the 11th issue of the Parisian magazine Zarya:
“Winter has already begun. A lot of snow fell. It became very difficult to walk. On the first day, not having brought us two hundred meters to the village, the columns turned off the road and announced an overnight stay in the snow. It was very cold. They were not allowed to make a fire, and there was no firewood. They were not allowed into the village. We smelled trouble. The first hour, while everyone was still sweaty, went well. Then the torment began. As the saying goes - "tooth to tooth does not fall." The three of us agreed to lie one on top of the other, changing about every half hour. Others began to take an example from us. Although it was impossible to fall asleep, we did not let each other freeze. In the morning before the formation, we were ordered to drag the dead into one heap, which we did. There were about ninety of them.
The second day of the stage started off badly. People who were hungry and exhausted during a sleepless night moved like shadows. On the first kilometer of the way, at the end of the column, shots flapped every now and then. With each of them, someone's slightly warm life was cut off. In the evening we were taken to a huge collective farm cattle shed and placed there. The cattle, apparently, left this barn recently. The manure had not yet had time to freeze, and although there was no place to lie down, we sat asleep as if killed.
In the morning we were raised for some reason very early. It was still dark. A strong wind blew. We were kept in the ranks for over an hour. We counted it several times. Someone said there was an escape. Then they gave a mug of boiling water and a piece of bread, so black that it is not known what it was made of (German specialists invented the so-called "Russian bread": 50% - rye bran, 20% - beet cake, 20% - cellulose and 10 % - "flour" made from straw and leaves). After such a "breakfast" we were again lined up and taken further. Our march was hampered by the rising storm. In addition, all the time we met German troops moving towards the front ... the officers took pictures of us, laughing at our view. And because of them, all the time we had to turn off the road and trudge on virgin soil. By noon, a blizzard began. People began to fall at once in two, three people. After the last column, they were shot down ”[1] (p. 13-15)” [2] (p. 167-168).
Among the survivors of this hell, there is also such evidence:
“We were being driven along the road to the west, German tanks were moving towards us. Suddenly, the driver of one tank threw the car on a line of prisoners, crushing and maiming ten to fifteen people. The tankers laughed ”[3] (p. 127); [2] (p. 169).
This their strange fun, when the people of the West laugh so contagiously at the clown smeared with cake, now it becomes more understandable to us: they are not just not people, but non-people. This breed of homo sapiens, as they used to call themselves, is too far removed from a real person who is so unforgivably stubborn and does not want to perceive anything funny in their vile actions. For which they are subject to total destruction in their plans. They never understood our jokes and will never understand. Here's an example:
“One soldier taught a captive fascist sheathed how to kill lice. “You,” he says, “write to your own people to push bricks and sprinkle this powder on the places in the linen where lice are found, and then there ground makhorka. The louse will start sneezing and banging its head against the bricks. ” A stupid fascist listens, but the Red Army men can not stand it and laugh loudly ”[2] (p. 213).
But stupid fascists cannot understand such jokes - after all, if someone is not really beaten, then this German should not please in any way. Now, it's another matter if the guts and bones in mush - it's funny. Or a dog trained on people will catch up and tear the child with its teeth - this is fun. There is something for their animal heart to have fun with. Well, at the very least, pour a tub of dirt on a clean tailcoat, or put a cake on the head of a sleek gentleman! Here, this very gy-gy, combined with the dull expression of colorless eyes, will indicate the nationality of this paranoid personality, personifying the bestial manners of not even a stupid fascist, but of this respectable West in general. They were so, and will remain so forever.
And here is what the Germans arranged in the POW camp in Darnitsa:
“Huge masses of people sat, slept, wandered, waiting for something. There was nothing given. Gradually, they began to tear the grass, extract roots, and drank water from puddles. In a few days there was no grass left, the camp turned into a bare, beaten parade ground. It was cold at night, More and more people losing their human appearance, freezing, huddled in heaps: one put his head on the lap of another, put the next head on his lap, and so on, until a tight ball was obtained. In the morning, when he began to move and crawl, several dead remained in place during the night.
But the Germans set up boilers and began to cook beets - they took them right behind the fence, there were large collective farm fields around with unharvested beets and potatoes, and if anyone was interested, the prisoners could be fed to the dump. But
У записи 1 лайков,
0 репостов,
268 просмотров.
0 репостов,
268 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Константин Жуков
