— По вашим оценкам, сколько среди тех, с кем вы сталкивались за эти шесть с половиной лет, невиновных?
— Судебные ошибки, к сожалению, у нас допускаются очень часто в той или иной мере: это не значит, что все эти люди невиновны. Большинство людей виновны, но либо превышена квалификация статей, либо вменены дополнительно отягчающие обстоятельства, которые реально не доказаны, либо не учтены смягчающие обстоятельства, которые у людей реально присутствуют и которые предусмотрены Уголовным кодексом. У нас трудно пробиваемая судебная система: ты можешь писать сколько угодно жалоб, а суды делают вид, что не замечают этих нарушений.

Дмитрий Довгий. Фото: Вера Челищева / «Новая газета»
Когда я выявлял эти нарушения на стадии судебного надзора, то есть на стадии обжалования в Верховном суде, для меня было удивительно, что из Верховного суда приходили шаблонные ответы, что все якобы рассмотрено правильно в судах нижестоящих инстанций. Я сторонник выполнения закона на всех стадиях уголовного процесса, и если, согласно постановлению пленума Верховного суда, положено давать развернутые и мотивированные ответы, то они должны были быть. Но люди получали немотивированные ответы из Верховного суда.
— А ваше дело — тоже судебная ошибка? Или это пример фальсификации?
— Мое дело — это верх цинизма в области судебных ошибок. Но мое дело политизировано самой правоохранительной системой.
— Кроме вашего случая, когда в угоду политическим интересам или интересам сильных мира сего фабрикуется уголовное дело, существует много других подобных дел. Вы согласны, что существует большой поток таких дел?
— Конечно согласен.
— Вы не жалеете, что пошли на конфликт с руководством Следственного комитета, что написали письмо президенту Путину, дали интервью Александру Хинштейну, где говорили, что СК стал чуть ли не филиалом ФСБ? И, по сути, из-за этого провели шесть с половиной лет за решеткой.
— Я говорил о том, что оперативные материалы по уголовным делам принимаются без должной проверки следственным путем. Принимаются за объективную истину, а так быть не должно.
Я ни о чем не жалею, потому что если бы тогда я не отстаивал правоту своей позиции, то у меня случился бы внутренний конфликт с самим собой. Я бы тогда сломался как человек — если бы я продолжал такую деятельность. Я думаю, что тогда поступил правильно. Я выступал за правильное рассмотрение дел, — я просто по-другому не мог поступить в такой ситуации.
— Были ли среди ваших друзей и коллег люди, которые, когда против вас было заведено уголовное дело и вы были осуждены, испугались с вами общаться?
— Среди людей, которых я считал друзьями, к счастью, никто от мня не отвернулся, хотя среди них много действующих сотрудников различных правоохранительных органов. Среди тех, кто был просто знакомым и с кем я сталкивался по работе, были всякие, но нельзя же требовать от человека чего-то сверхъестественного. В условиях СИЗО я мог только писать письма, и, естественно, чтобы никого не подставлять, я старался минимизировать контакты. Контакты были только с самыми близкими людьми, которые хотели помочь моим родственникам в тот момент.
Потом, когда меня перевели в колонию-поселение, в пожарную часть, где установлен таксофон, где можно было звонить, очень много людей мне звонили и восстановили со мной приятельские связи. Многие помогали мне и моей семье.
— Что вы собираетесь делать после освобождения?
— Заниматься юридической деятельностью. Я себя считаю неплохим специалистом в области уголовного и процессуального права. Понятно, что, пока не снята судимость, я не могу работать адвокатом. Но я могу консультировать, я очень хорошо разобрался за эти годы в практике Европейского суда по правам человека, могу писать аргументированные жалобы со ссылкой на прецеденты Европейского суда.
— Судебные ошибки, к сожалению, у нас допускаются очень часто в той или иной мере: это не значит, что все эти люди невиновны. Большинство людей виновны, но либо превышена квалификация статей, либо вменены дополнительно отягчающие обстоятельства, которые реально не доказаны, либо не учтены смягчающие обстоятельства, которые у людей реально присутствуют и которые предусмотрены Уголовным кодексом. У нас трудно пробиваемая судебная система: ты можешь писать сколько угодно жалоб, а суды делают вид, что не замечают этих нарушений.

Дмитрий Довгий. Фото: Вера Челищева / «Новая газета»
Когда я выявлял эти нарушения на стадии судебного надзора, то есть на стадии обжалования в Верховном суде, для меня было удивительно, что из Верховного суда приходили шаблонные ответы, что все якобы рассмотрено правильно в судах нижестоящих инстанций. Я сторонник выполнения закона на всех стадиях уголовного процесса, и если, согласно постановлению пленума Верховного суда, положено давать развернутые и мотивированные ответы, то они должны были быть. Но люди получали немотивированные ответы из Верховного суда.
— А ваше дело — тоже судебная ошибка? Или это пример фальсификации?
— Мое дело — это верх цинизма в области судебных ошибок. Но мое дело политизировано самой правоохранительной системой.
— Кроме вашего случая, когда в угоду политическим интересам или интересам сильных мира сего фабрикуется уголовное дело, существует много других подобных дел. Вы согласны, что существует большой поток таких дел?
— Конечно согласен.
— Вы не жалеете, что пошли на конфликт с руководством Следственного комитета, что написали письмо президенту Путину, дали интервью Александру Хинштейну, где говорили, что СК стал чуть ли не филиалом ФСБ? И, по сути, из-за этого провели шесть с половиной лет за решеткой.
— Я говорил о том, что оперативные материалы по уголовным делам принимаются без должной проверки следственным путем. Принимаются за объективную истину, а так быть не должно.
Я ни о чем не жалею, потому что если бы тогда я не отстаивал правоту своей позиции, то у меня случился бы внутренний конфликт с самим собой. Я бы тогда сломался как человек — если бы я продолжал такую деятельность. Я думаю, что тогда поступил правильно. Я выступал за правильное рассмотрение дел, — я просто по-другому не мог поступить в такой ситуации.
— Были ли среди ваших друзей и коллег люди, которые, когда против вас было заведено уголовное дело и вы были осуждены, испугались с вами общаться?
— Среди людей, которых я считал друзьями, к счастью, никто от мня не отвернулся, хотя среди них много действующих сотрудников различных правоохранительных органов. Среди тех, кто был просто знакомым и с кем я сталкивался по работе, были всякие, но нельзя же требовать от человека чего-то сверхъестественного. В условиях СИЗО я мог только писать письма, и, естественно, чтобы никого не подставлять, я старался минимизировать контакты. Контакты были только с самыми близкими людьми, которые хотели помочь моим родственникам в тот момент.
Потом, когда меня перевели в колонию-поселение, в пожарную часть, где установлен таксофон, где можно было звонить, очень много людей мне звонили и восстановили со мной приятельские связи. Многие помогали мне и моей семье.
— Что вы собираетесь делать после освобождения?
— Заниматься юридической деятельностью. Я себя считаю неплохим специалистом в области уголовного и процессуального права. Понятно, что, пока не снята судимость, я не могу работать адвокатом. Но я могу консультировать, я очень хорошо разобрался за эти годы в практике Европейского суда по правам человека, могу писать аргументированные жалобы со ссылкой на прецеденты Европейского суда.
- According to your estimates, how many innocent people you have encountered during these six and a half years?
- Judicial errors, unfortunately, are very often committed in this or that way: this does not mean that all these people are innocent. Most people are guilty, but either the qualifications of the articles have been exceeded, or additional aggravating circumstances have been imputed that are not really proven, or the extenuating circumstances that people really have and which are provided for by the Criminal Code have not been taken into account. We have a difficult-to-break judicial system: you can write as many complaints as you like, and the courts pretend not to notice these violations.

Dmitry Dovgy. Photo: Vera Chelishcheva / "Novaya Gazeta"
When I identified these violations at the stage of judicial review, that is, at the stage of appeal to the Supreme Court, it was surprising to me that stereotyped answers came from the Supreme Court that everything was allegedly considered correctly in the lower courts. I am a supporter of the implementation of the law at all stages of the criminal process, and if, according to the decision of the plenum of the Supreme Court, it is necessary to give detailed and motivated answers, then they should have been. But people were getting unmotivated answers from the Supreme Court.
- Is your case also a judicial error? Or is this an example of falsification?
- My case is the height of cynicism in the field of judicial errors. But my case is politicized by the law enforcement system itself.
- In addition to your case, when a criminal case is fabricated for the sake of political interests or the interests of the mighty of this world, there are many other similar cases. Do you agree that there is a large stream of such cases?
- Of course I agree.
- Do you regret that you went into conflict with the leadership of the Investigative Committee, that you wrote a letter to President Putin, gave an interview to Alexander Khinshtein, where they said that the Investigative Committee became almost a branch of the FSB? And, in fact, they spent six and a half years behind bars because of this.
- I said that operational materials in criminal cases are accepted without due diligence by investigative means. They are taken for objective truth, but it should not be so.
I do not regret anything, because if then I had not defended the correctness of my position, then I would have had an internal conflict with myself. I would then break down as a person - if I continued such activities. I think I did the right thing then. I stood for the correct consideration of cases - I simply could not act differently in such a situation.
- Were there people among your friends and colleagues who, when a criminal case was opened against you and you were convicted, were afraid to communicate with you?
- Among the people whom I considered friends, fortunately, no one turned away from me, although among them there are many active employees of various law enforcement agencies. Among those who were just acquaintances and whom I came across at work, there were all sorts of things, but you can't demand something supernatural from a person. In the conditions of the detention center, I could only write letters, and, naturally, in order not to frame anyone, I tried to minimize contacts. Contacts were only with the closest people who wanted to help my relatives at that moment.
Then, when I was transferred to the colony-settlement, to the fire department, where a payphone was installed, where it was possible to call, a lot of people called me and restored friendly relations with me. Many people helped me and my family.
- What are you going to do after your release?
- Engage in legal activities. I consider myself a good specialist in the field of criminal and procedural law. It is clear that until my conviction is cleared, I cannot work as a lawyer. But I can advise, I have understood very well over the years the practice of the European Court of Human Rights, I can write reasoned complaints with reference to the precedents of the European Court.
- Judicial errors, unfortunately, are very often committed in this or that way: this does not mean that all these people are innocent. Most people are guilty, but either the qualifications of the articles have been exceeded, or additional aggravating circumstances have been imputed that are not really proven, or the extenuating circumstances that people really have and which are provided for by the Criminal Code have not been taken into account. We have a difficult-to-break judicial system: you can write as many complaints as you like, and the courts pretend not to notice these violations.

Dmitry Dovgy. Photo: Vera Chelishcheva / "Novaya Gazeta"
When I identified these violations at the stage of judicial review, that is, at the stage of appeal to the Supreme Court, it was surprising to me that stereotyped answers came from the Supreme Court that everything was allegedly considered correctly in the lower courts. I am a supporter of the implementation of the law at all stages of the criminal process, and if, according to the decision of the plenum of the Supreme Court, it is necessary to give detailed and motivated answers, then they should have been. But people were getting unmotivated answers from the Supreme Court.
- Is your case also a judicial error? Or is this an example of falsification?
- My case is the height of cynicism in the field of judicial errors. But my case is politicized by the law enforcement system itself.
- In addition to your case, when a criminal case is fabricated for the sake of political interests or the interests of the mighty of this world, there are many other similar cases. Do you agree that there is a large stream of such cases?
- Of course I agree.
- Do you regret that you went into conflict with the leadership of the Investigative Committee, that you wrote a letter to President Putin, gave an interview to Alexander Khinshtein, where they said that the Investigative Committee became almost a branch of the FSB? And, in fact, they spent six and a half years behind bars because of this.
- I said that operational materials in criminal cases are accepted without due diligence by investigative means. They are taken for objective truth, but it should not be so.
I do not regret anything, because if then I had not defended the correctness of my position, then I would have had an internal conflict with myself. I would then break down as a person - if I continued such activities. I think I did the right thing then. I stood for the correct consideration of cases - I simply could not act differently in such a situation.
- Were there people among your friends and colleagues who, when a criminal case was opened against you and you were convicted, were afraid to communicate with you?
- Among the people whom I considered friends, fortunately, no one turned away from me, although among them there are many active employees of various law enforcement agencies. Among those who were just acquaintances and whom I came across at work, there were all sorts of things, but you can't demand something supernatural from a person. In the conditions of the detention center, I could only write letters, and, naturally, in order not to frame anyone, I tried to minimize contacts. Contacts were only with the closest people who wanted to help my relatives at that moment.
Then, when I was transferred to the colony-settlement, to the fire department, where a payphone was installed, where it was possible to call, a lot of people called me and restored friendly relations with me. Many people helped me and my family.
- What are you going to do after your release?
- Engage in legal activities. I consider myself a good specialist in the field of criminal and procedural law. It is clear that until my conviction is cleared, I cannot work as a lawyer. But I can advise, I have understood very well over the years the practice of the European Court of Human Rights, I can write reasoned complaints with reference to the precedents of the European Court.
У записи 1 лайков,
3 репостов,
1036 просмотров.
3 репостов,
1036 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Максим Козырев
