Кто согласен ?
Напоминаю замечание Маркса, который очень уважал Дарвина и считал его важнейшим ученым эпохи, но все же полушутя заметил, что дарвиновское описание жесткой конкуренции в природе, во-первых, напоминает тот викторианский капитализм, который окружал Дарвина и который многие из нас представляют себе сейчас по книгам Диккенса, и только во-вторых имеет отношение к живой природе и ее законам. То есть Маркс напомнил о социоморфности знания, о том, что, понимая живую или даже неживую природу, мы всегда исходим из имеющегося у нас опыта, прежде всего, из опыта социального. Так, в одном древнекитайском трактате о животных сказано, что они созданы в трех видах: домашние, дикие и принадлежащие императору.
И в этом смысле стоит вспомнить другого левого мыслителя, но не совсем марксиста, анархо-коммуниста и нашего соотечественника князя Кропоткина, который в своих известных книгах «Этика» и «Взаимопомощь как фактор эволюции» сильно корректировал Дарвина, доказывая на множестве примеров, что взаимопомощь в природе, внутри видов и даже между видами, известная нам как «симбиоз», не менее важна, чем конкуренция. Кропоткина потом за это много критиковали, говорили, что он излишне моралистичен, идеализирует природу, многие приведенные им факты из жизни высших обезьян не подтвердились.
Но вот относительно недавно, двадцать лет назад, вышла книга известного британского биолога Мэтта Ридли «Происхождение альтруизма и добродетели», которая на основе новых данных доказывает, что инстинкты солидарности в природе не менее сильны, чем инстинкты конкуренции, и подтверждает эту кропоткинскую линию, прямо ссылаясь на нее. Во многих странах эта книга стала нон-фикшен-бестселлером, и уже дважды ее переиздали по-русски, что сигнализирует о высоком спросе на такое понимание природы.
С того момента, как возникла особая человеческая цивилизация, люди перестали конкурировать с другими видами за выживание и среду обитания. Таким образом, внешняя причина для эмпатических связей ослабла. Но человеческая цивилизация складывалась как классовая, и биологическую конкуренцию с другими видами сменила социальная конкуренция внутри человеческого общества. Так эволюция приобрела совершенно новый формат. Теперь эмпатия консолидировала группы, уравновешивала именно внутреннюю, а не внешнюю (межвидовую) конкуренцию, скрепляла «популяцию своих».
При чем тут левые?
Так как мы говорим сегодня не только об эмпатии, но и о марксизме, нам пора ответить на самый общий вопрос: а кто такие вообще левые? Левые, для которых марксизм в разных его версиях является базовым мировоззрением, — кто они в самом общем смысле?
Когда-то я дал такое крайне расплывчатое определение: левые — это те, кто выступает за рост доступа для всех ко всему, созданному всеми. Дальше это общее определение уже можно уточнять, описывая разные версии левой мысли.
Давайте вспомним Че Гевару и как он стал революционером. Мы представляем себе это по фильму «Дневник мотоциклиста» и по одноименной книге, которую мы издавали когда-то по-русски вместе с Ильей Кормильцевым. Гевара решил стать врачом, что уже говорит о высоком эмпатическом уровне. После института он добровольно отправился работать в лепрозорий для обреченных, потом познакомился с невыносимой жизнью рабочих на горных рудниках и решил стать марксистским партизаном, не возвращаться домой, лечить не людей, а общество, изменить жизнь угнетенных и дать людям доступ к тому, что у него самого было всегда, потому что сам Че происходил из вполне успешной аргентинской буржуазии. Его отец был прекрасным, гуманистичным и прогрессивным человеком, но все же он был плантатором. Че не понимал, почему ему повезло больше, чем детям рабочих с рудников.
Этот пример показывает, что наше представление о справедливости обычно возникает из сравнения себя с другими людьми. Когда мы чувствуем несправедливость, мы констатируем дефицит чьей-то эмпатии, ее нехватку. А когда мы хотим осуществить справедливость, мы пытаемся восполнить эту нехватку, стать агентом эмпатии, ее действующим лицом.
Конечно, философы всегда пытались концептуализировать понятие справедливости, дать ее отвлеченное определение. Дизраэли говорил, что справедливость — это истина в действии. Маркс считал, что справедливость наступит, когда наконец будет решена проблема частного присвоения результатов нашего общего труда. Но все это холодные формулы, которые можно сделать волнующими и мобилизующими нас только с помощью эмпатического эффекта, через сравнение с судьбами и положением других.
Так вот, для левых принципиально важна именно наша видовая общность, которая может однажды стать общностью политической.
Маркс считал, что впервые наша видовая общность конкретно, как отношение, проявляется в виде мирового рынка, в который мы так или иначе включены. Но это создает главнейшую предпосылку для перехода к новой, по-настоящему эмпатической, цивилизации.
С точки зрения левых, это должна быть бесклассовая — или постклассовая, как иногда говорят, — цивилизация. В этой цивилизации солидарность сменит классовую конкуренцию, и люди будут рассуждать как Че Гевара, который говорил: «Свой для меня — это тот, кто чужие слезы воспринимает как свои собственные». Тогда уровень нашей эмпатии сможет распространиться на всех; именно это Маркс и называл переходом от предыстории человечества к его истории.
Почему капитализм мешает эмпатии?
Итак, в марксизме эмпатия — это не то, чему неплохо бы быть как некоей дополнительной опции, но условие выполнения нашей видовой задачи. Политическим выражением этой задачи является смена конкуренции солидарностью. Но на пути выполнения этой задачи стоит проблема, препятствие — это классовая капиталистическая цивилизация. В марксизме она описывается как система, тормозящая, блокирующая, дозирующая нашу эмпатию.
Элементарный пример. Если волонтер едет тушить лесные пожары или заниматься иной очевидно полезной деятельностью, ему приходится думать не только о том, как и когда он эти пожары потушит, но параллельно и о бюджете своей семьи, который не должен пострадать из-за его благородного порыва, о своем доходе и своей работе, которые должны сохраниться, даже если их общественная польза не столь очевидна. Или совсем просто: если каждый из нас в эмпатическом порыве раздаст нуждающимся все, что у него есть, у него ничего не останется, раздавать будет нечего и он сам станет нуждающимся. Нашей эмпатией управляют классовые отношения.
В марксизме называются два основных ограничителя нашей эмпатии. Во-первых, это сам феномен частной собственности, которая задает границу возможностей эмпатического поведения; во-вторых, частная собственность делает людей экономическими конкурентами на рынке. Мы все время конкурируем за прибыль, за место, за привилегию, выраженную обычно в деньгах, и наша взаимная эмпатия постоянно подавляется страхом проиграть в конкурентной гонке, которая неизбежна в классовом обществе. То есть внутри капитализма мы живем, скорее, по Дарвину, чем по Кропоткину. Хотя и у самого Дарвина немало мест, посвященных взаимопомощи, просто на них в капиталистическом обществе мало кто обращает внимание.
Это противоречие между эмпатическим поведением и режимом капитализма отчасти осознается на самом массовом уровне и проявляется в нашей повседневной речи. Так, менеджер редко говорит подчиненному, предлагая ему сделать какую-то работу: «отрабатывай свои деньги» или «тебя наняли для этого» — это звучит как вульгарная, грубая и крайняя форма стимуляции. Гораздо чаще менеджер говорит: «здесь нужна твоя помощь», «мы должны сотрудничать в этом вопросе», «тебе пора проявить свои способности к командной работе». Этот речевой этикет более или менее одинаков и для банка, и для завода, и для кафе, и в нем отношения, в основе которых лежат наемный труд и продажа рабочих часов, вежливо маскируются, выдаются за эмпатические, основанные на желании помочь кому-то в важном деле. В этой речевой игре эмпатия выступает как нечто желательное, а наемный труд — как нечто не вполне пристойное и неназываемое.
О несовместимости подлинно гуманистической цивилизации и самой структуры капитализма много писал марксистский психоаналитик Эрих Фромм. Для Фромма было очень важно, как именно капитализм создает стену между сущностью человека и его конкретным существованием. Почти все его книги — об этом, включая самую простую и вводную — «Искусство любить», но самые отчетливые по нашей сегодняшней теме — это «Революционный характер» и «Концепция человека у Маркса».
Недавно о том же самом остроумно высказался британский литературовед Терри Иглтон. В своем предисловии к Евангелию (интересно, что британское высоколобое издательство Versoпереиздало Новый Завет с предисловием марксистского интеллектуала, не правда ли?) Иглтон написал: главная проблема современных христиан — как совместить фигуру радикального пророка, отрицавшего материальные блага и заботу о своей безопасности, с наличием двух детей, машины и ипотечного кредита?
Эта фраза прямо отсылает нас к такому явлению, как теология освобождения. Это марксистский вариант католицизма, социалистическое христианство, которое достигло максимального влияния примерно полвека назад в Латинской Америке. Основная идея этой версии христианства — в том, что капитализм является главным препятствием для осуществления Нагорной проповеди Христа. Евангельская притча о виноградаре могла пониматься теологами освобождения буквально, а не аллегорически и доказывала, что Бог был сторонником коммунистической уравниловки в вопросах оплаты труда вне зависимости от вашей эффективности как наемного работника. Буквализация этой аллегории превращала христианскую этику в социалистическую программу с коммунистическим горизонтом.
Тут я приведу момент из «Детства» Льва Толстого, которое мы все проходили в школе. Толстой вспоминает, как няня впервые рассказала ему о муках Иисуса и с ним случилась настоящая истерика, его не могли успокоить, он чувствовал, как в руки Спасителя входят гвозди, и это переполняло душу ребенка отчаянием и болью. В Средние века у некоторых в таком состоя
Напоминаю замечание Маркса, который очень уважал Дарвина и считал его важнейшим ученым эпохи, но все же полушутя заметил, что дарвиновское описание жесткой конкуренции в природе, во-первых, напоминает тот викторианский капитализм, который окружал Дарвина и который многие из нас представляют себе сейчас по книгам Диккенса, и только во-вторых имеет отношение к живой природе и ее законам. То есть Маркс напомнил о социоморфности знания, о том, что, понимая живую или даже неживую природу, мы всегда исходим из имеющегося у нас опыта, прежде всего, из опыта социального. Так, в одном древнекитайском трактате о животных сказано, что они созданы в трех видах: домашние, дикие и принадлежащие императору.
И в этом смысле стоит вспомнить другого левого мыслителя, но не совсем марксиста, анархо-коммуниста и нашего соотечественника князя Кропоткина, который в своих известных книгах «Этика» и «Взаимопомощь как фактор эволюции» сильно корректировал Дарвина, доказывая на множестве примеров, что взаимопомощь в природе, внутри видов и даже между видами, известная нам как «симбиоз», не менее важна, чем конкуренция. Кропоткина потом за это много критиковали, говорили, что он излишне моралистичен, идеализирует природу, многие приведенные им факты из жизни высших обезьян не подтвердились.
Но вот относительно недавно, двадцать лет назад, вышла книга известного британского биолога Мэтта Ридли «Происхождение альтруизма и добродетели», которая на основе новых данных доказывает, что инстинкты солидарности в природе не менее сильны, чем инстинкты конкуренции, и подтверждает эту кропоткинскую линию, прямо ссылаясь на нее. Во многих странах эта книга стала нон-фикшен-бестселлером, и уже дважды ее переиздали по-русски, что сигнализирует о высоком спросе на такое понимание природы.
С того момента, как возникла особая человеческая цивилизация, люди перестали конкурировать с другими видами за выживание и среду обитания. Таким образом, внешняя причина для эмпатических связей ослабла. Но человеческая цивилизация складывалась как классовая, и биологическую конкуренцию с другими видами сменила социальная конкуренция внутри человеческого общества. Так эволюция приобрела совершенно новый формат. Теперь эмпатия консолидировала группы, уравновешивала именно внутреннюю, а не внешнюю (межвидовую) конкуренцию, скрепляла «популяцию своих».
При чем тут левые?
Так как мы говорим сегодня не только об эмпатии, но и о марксизме, нам пора ответить на самый общий вопрос: а кто такие вообще левые? Левые, для которых марксизм в разных его версиях является базовым мировоззрением, — кто они в самом общем смысле?
Когда-то я дал такое крайне расплывчатое определение: левые — это те, кто выступает за рост доступа для всех ко всему, созданному всеми. Дальше это общее определение уже можно уточнять, описывая разные версии левой мысли.
Давайте вспомним Че Гевару и как он стал революционером. Мы представляем себе это по фильму «Дневник мотоциклиста» и по одноименной книге, которую мы издавали когда-то по-русски вместе с Ильей Кормильцевым. Гевара решил стать врачом, что уже говорит о высоком эмпатическом уровне. После института он добровольно отправился работать в лепрозорий для обреченных, потом познакомился с невыносимой жизнью рабочих на горных рудниках и решил стать марксистским партизаном, не возвращаться домой, лечить не людей, а общество, изменить жизнь угнетенных и дать людям доступ к тому, что у него самого было всегда, потому что сам Че происходил из вполне успешной аргентинской буржуазии. Его отец был прекрасным, гуманистичным и прогрессивным человеком, но все же он был плантатором. Че не понимал, почему ему повезло больше, чем детям рабочих с рудников.
Этот пример показывает, что наше представление о справедливости обычно возникает из сравнения себя с другими людьми. Когда мы чувствуем несправедливость, мы констатируем дефицит чьей-то эмпатии, ее нехватку. А когда мы хотим осуществить справедливость, мы пытаемся восполнить эту нехватку, стать агентом эмпатии, ее действующим лицом.
Конечно, философы всегда пытались концептуализировать понятие справедливости, дать ее отвлеченное определение. Дизраэли говорил, что справедливость — это истина в действии. Маркс считал, что справедливость наступит, когда наконец будет решена проблема частного присвоения результатов нашего общего труда. Но все это холодные формулы, которые можно сделать волнующими и мобилизующими нас только с помощью эмпатического эффекта, через сравнение с судьбами и положением других.
Так вот, для левых принципиально важна именно наша видовая общность, которая может однажды стать общностью политической.
Маркс считал, что впервые наша видовая общность конкретно, как отношение, проявляется в виде мирового рынка, в который мы так или иначе включены. Но это создает главнейшую предпосылку для перехода к новой, по-настоящему эмпатической, цивилизации.
С точки зрения левых, это должна быть бесклассовая — или постклассовая, как иногда говорят, — цивилизация. В этой цивилизации солидарность сменит классовую конкуренцию, и люди будут рассуждать как Че Гевара, который говорил: «Свой для меня — это тот, кто чужие слезы воспринимает как свои собственные». Тогда уровень нашей эмпатии сможет распространиться на всех; именно это Маркс и называл переходом от предыстории человечества к его истории.
Почему капитализм мешает эмпатии?
Итак, в марксизме эмпатия — это не то, чему неплохо бы быть как некоей дополнительной опции, но условие выполнения нашей видовой задачи. Политическим выражением этой задачи является смена конкуренции солидарностью. Но на пути выполнения этой задачи стоит проблема, препятствие — это классовая капиталистическая цивилизация. В марксизме она описывается как система, тормозящая, блокирующая, дозирующая нашу эмпатию.
Элементарный пример. Если волонтер едет тушить лесные пожары или заниматься иной очевидно полезной деятельностью, ему приходится думать не только о том, как и когда он эти пожары потушит, но параллельно и о бюджете своей семьи, который не должен пострадать из-за его благородного порыва, о своем доходе и своей работе, которые должны сохраниться, даже если их общественная польза не столь очевидна. Или совсем просто: если каждый из нас в эмпатическом порыве раздаст нуждающимся все, что у него есть, у него ничего не останется, раздавать будет нечего и он сам станет нуждающимся. Нашей эмпатией управляют классовые отношения.
В марксизме называются два основных ограничителя нашей эмпатии. Во-первых, это сам феномен частной собственности, которая задает границу возможностей эмпатического поведения; во-вторых, частная собственность делает людей экономическими конкурентами на рынке. Мы все время конкурируем за прибыль, за место, за привилегию, выраженную обычно в деньгах, и наша взаимная эмпатия постоянно подавляется страхом проиграть в конкурентной гонке, которая неизбежна в классовом обществе. То есть внутри капитализма мы живем, скорее, по Дарвину, чем по Кропоткину. Хотя и у самого Дарвина немало мест, посвященных взаимопомощи, просто на них в капиталистическом обществе мало кто обращает внимание.
Это противоречие между эмпатическим поведением и режимом капитализма отчасти осознается на самом массовом уровне и проявляется в нашей повседневной речи. Так, менеджер редко говорит подчиненному, предлагая ему сделать какую-то работу: «отрабатывай свои деньги» или «тебя наняли для этого» — это звучит как вульгарная, грубая и крайняя форма стимуляции. Гораздо чаще менеджер говорит: «здесь нужна твоя помощь», «мы должны сотрудничать в этом вопросе», «тебе пора проявить свои способности к командной работе». Этот речевой этикет более или менее одинаков и для банка, и для завода, и для кафе, и в нем отношения, в основе которых лежат наемный труд и продажа рабочих часов, вежливо маскируются, выдаются за эмпатические, основанные на желании помочь кому-то в важном деле. В этой речевой игре эмпатия выступает как нечто желательное, а наемный труд — как нечто не вполне пристойное и неназываемое.
О несовместимости подлинно гуманистической цивилизации и самой структуры капитализма много писал марксистский психоаналитик Эрих Фромм. Для Фромма было очень важно, как именно капитализм создает стену между сущностью человека и его конкретным существованием. Почти все его книги — об этом, включая самую простую и вводную — «Искусство любить», но самые отчетливые по нашей сегодняшней теме — это «Революционный характер» и «Концепция человека у Маркса».
Недавно о том же самом остроумно высказался британский литературовед Терри Иглтон. В своем предисловии к Евангелию (интересно, что британское высоколобое издательство Versoпереиздало Новый Завет с предисловием марксистского интеллектуала, не правда ли?) Иглтон написал: главная проблема современных христиан — как совместить фигуру радикального пророка, отрицавшего материальные блага и заботу о своей безопасности, с наличием двух детей, машины и ипотечного кредита?
Эта фраза прямо отсылает нас к такому явлению, как теология освобождения. Это марксистский вариант католицизма, социалистическое христианство, которое достигло максимального влияния примерно полвека назад в Латинской Америке. Основная идея этой версии христианства — в том, что капитализм является главным препятствием для осуществления Нагорной проповеди Христа. Евангельская притча о виноградаре могла пониматься теологами освобождения буквально, а не аллегорически и доказывала, что Бог был сторонником коммунистической уравниловки в вопросах оплаты труда вне зависимости от вашей эффективности как наемного работника. Буквализация этой аллегории превращала христианскую этику в социалистическую программу с коммунистическим горизонтом.
Тут я приведу момент из «Детства» Льва Толстого, которое мы все проходили в школе. Толстой вспоминает, как няня впервые рассказала ему о муках Иисуса и с ним случилась настоящая истерика, его не могли успокоить, он чувствовал, как в руки Спасителя входят гвозди, и это переполняло душу ребенка отчаянием и болью. В Средние века у некоторых в таком состоя
Who agrees?
I recall the remark of Marx, who respected Darwin very much and considered him the most important scientist of the era, but nevertheless half-jokingly noted that Darwin's description of fierce competition in nature, firstly, resembles that Victorian capitalism that surrounded Darwin and which many of us now imagine from books by Dickens, and only secondly has to do with living nature and its laws. That is, Marx recalled the sociomorphism of knowledge, that, understanding living or even inanimate nature, we always proceed from our experience, primarily from the social experience. So, in one ancient Chinese treatise on animals it is said that they were created in three types: domestic, wild and belonging to the emperor.
And in this sense, it is worth remembering another leftist thinker, but not quite a Marxist, anarcho-communist and our compatriot Prince Kropotkin, who in his well-known books "Ethics" and "Mutual Aid as a Factor of Evolution" strongly corrected Darwin, proving with many examples that mutual aid in nature, within species, and even between species, what we know as "symbiosis" is just as important as competition. Kropotkin was later criticized a lot for this, they said that he was overly moralistic, idealized nature, many of the facts he cited from the life of higher apes were not confirmed.
But relatively recently, twenty years ago, a book by the famous British biologist Matt Ridley "The Origin of Altruism and Virtue" was published, which, on the basis of new data, proves that the instincts of solidarity in nature are no less strong than the instincts of competition, and confirms this Kropotkin line, directly referring to her. In many countries, this book has become a non-fiction bestseller, and has already been republished twice in Russian, which signals a high demand for such an understanding of nature.
From the moment a special human civilization arose, humans stopped competing with other species for survival and habitat. Thus, the external reason for empathic connections has weakened. But human civilization evolved as a class one, and biological competition with other species was replaced by social competition within human society. So evolution took on a completely new format. Now empathy consolidated the groups, balanced the internal, and not the external (interspecific) competition, and held the “insider population” together.
What does the left have to do with it?
Since we are talking today not only about empathy, but also about Marxism, it is time for us to answer the most general question: who is the left in general? The left, for whom Marxism in its various versions is the basic worldview - who are they in the most general sense?
I once gave this extremely vague definition: the left is those who advocate increased access for all to everything created by all. Further, this general definition can already be clarified, describing different versions of left thought.
Let's remember Che Guevara and how he became a revolutionary. We imagine this from the film "Diary of a Motorcyclist" and from the book of the same name, which we published in Russian together with Ilya Kormiltsev. Guevara decided to become a doctor, which already speaks of a high empathic level. After graduation, he volunteered to work in a leper colony for the doomed, then he became acquainted with the intolerable life of workers in the mines and decided to become a Marxist partisan, not to return home, to heal not people, but society, change the lives of the oppressed and give people access to what he has. himself has always been, because Che himself came from a completely successful Argentine bourgeoisie. His father was a wonderful, humanistic and progressive person, but still he was a planter. Che did not understand why he was more fortunate than the children of the workers from the mines.
This example shows that our understanding of fairness usually arises from comparing ourselves to other people. When we feel injustice, we state a lack of someone's empathy, a lack of it. And when we want to implement justice, we try to fill this gap, to become an agent of empathy, its protagonist.
Of course, philosophers have always tried to conceptualize the concept of justice, to give it an abstract definition. Disraeli said that justice is truth in action. Marx believed that justice would come when the problem of private appropriation of the results of our common labor was finally solved. But all these are cold formulas that can be made exciting and mobilizing only with the help of an empathic effect, through comparison with the fate and position of others.
So, for the left, it is our specific community that is fundamentally important, which may one day become a political community.
Marx believed that for the first time our species community concretely, as a relation, manifests itself in the form of a world market in which we are somehow included. But this creates the main precondition for the transition to a new, truly empathic civilization.
From the point of view of the left, it should be a classless - or post-class, as they sometimes say - civilization. In this civilization, sol
I recall the remark of Marx, who respected Darwin very much and considered him the most important scientist of the era, but nevertheless half-jokingly noted that Darwin's description of fierce competition in nature, firstly, resembles that Victorian capitalism that surrounded Darwin and which many of us now imagine from books by Dickens, and only secondly has to do with living nature and its laws. That is, Marx recalled the sociomorphism of knowledge, that, understanding living or even inanimate nature, we always proceed from our experience, primarily from the social experience. So, in one ancient Chinese treatise on animals it is said that they were created in three types: domestic, wild and belonging to the emperor.
And in this sense, it is worth remembering another leftist thinker, but not quite a Marxist, anarcho-communist and our compatriot Prince Kropotkin, who in his well-known books "Ethics" and "Mutual Aid as a Factor of Evolution" strongly corrected Darwin, proving with many examples that mutual aid in nature, within species, and even between species, what we know as "symbiosis" is just as important as competition. Kropotkin was later criticized a lot for this, they said that he was overly moralistic, idealized nature, many of the facts he cited from the life of higher apes were not confirmed.
But relatively recently, twenty years ago, a book by the famous British biologist Matt Ridley "The Origin of Altruism and Virtue" was published, which, on the basis of new data, proves that the instincts of solidarity in nature are no less strong than the instincts of competition, and confirms this Kropotkin line, directly referring to her. In many countries, this book has become a non-fiction bestseller, and has already been republished twice in Russian, which signals a high demand for such an understanding of nature.
From the moment a special human civilization arose, humans stopped competing with other species for survival and habitat. Thus, the external reason for empathic connections has weakened. But human civilization evolved as a class one, and biological competition with other species was replaced by social competition within human society. So evolution took on a completely new format. Now empathy consolidated the groups, balanced the internal, and not the external (interspecific) competition, and held the “insider population” together.
What does the left have to do with it?
Since we are talking today not only about empathy, but also about Marxism, it is time for us to answer the most general question: who is the left in general? The left, for whom Marxism in its various versions is the basic worldview - who are they in the most general sense?
I once gave this extremely vague definition: the left is those who advocate increased access for all to everything created by all. Further, this general definition can already be clarified, describing different versions of left thought.
Let's remember Che Guevara and how he became a revolutionary. We imagine this from the film "Diary of a Motorcyclist" and from the book of the same name, which we published in Russian together with Ilya Kormiltsev. Guevara decided to become a doctor, which already speaks of a high empathic level. After graduation, he volunteered to work in a leper colony for the doomed, then he became acquainted with the intolerable life of workers in the mines and decided to become a Marxist partisan, not to return home, to heal not people, but society, change the lives of the oppressed and give people access to what he has. himself has always been, because Che himself came from a completely successful Argentine bourgeoisie. His father was a wonderful, humanistic and progressive person, but still he was a planter. Che did not understand why he was more fortunate than the children of the workers from the mines.
This example shows that our understanding of fairness usually arises from comparing ourselves to other people. When we feel injustice, we state a lack of someone's empathy, a lack of it. And when we want to implement justice, we try to fill this gap, to become an agent of empathy, its protagonist.
Of course, philosophers have always tried to conceptualize the concept of justice, to give it an abstract definition. Disraeli said that justice is truth in action. Marx believed that justice would come when the problem of private appropriation of the results of our common labor was finally solved. But all these are cold formulas that can be made exciting and mobilizing only with the help of an empathic effect, through comparison with the fate and position of others.
So, for the left, it is our specific community that is fundamentally important, which may one day become a political community.
Marx believed that for the first time our species community concretely, as a relation, manifests itself in the form of a world market in which we are somehow included. But this creates the main precondition for the transition to a new, truly empathic civilization.
From the point of view of the left, it should be a classless - or post-class, as they sometimes say - civilization. In this civilization, sol
У записи 13 лайков,
6 репостов,
1658 просмотров.
6 репостов,
1658 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Максим Козырев
