Который год благодарю Евгения Шестакова за это стихотворение. И еще раз - спасибо.
"Победа, победа... Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. "... и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница..."
А копеечница - это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле...
"Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.
А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.
А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не "волга", до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.
А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян..."
"Победа, победа... Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. "... и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница..."
А копеечница - это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле...
"Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.
А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.
А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не "волга", до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.
А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян..."
Many years I thank Evgeny Shestakov for this poem. And thanks again.
"Victory, victory ... Two cannibals fought a thousand years ago. And two of your great-grandfathers, two of my grandfathers, losing hands, from hell to hell, losing their legs, stomped along the old Smolensk road to sunrise, then back." And they achieved the glory of the warrior, as it is grit, they did not put to shame! Long live this ... shit ... all over the world ... pass the salt shaker! And you, in handkerchiefs, cry quietly. Aside and not in a group. And you, busty ones, go give birth. And try big. To go straight to the guard. So that the leopardy, in the sense, the tiger with the enemy's hands would tear off the tower ... hic! have you passed the abuse? it's a pepper shaker ... "
And a penny is a grandmother waiting for a drink. For a long time she cried out with a swamp drink, cried, buried those who did not return, there are four pieces on the wall of the photo with a mass grave, there would be grandchildren, they would have asked, grandmother, who are these four ...
"This is Ivan. Often he was drunk, walked vraskoryaku, sat for a fight, lived with Galya for a second marriage, they raised a handful of them to the attack, I read the letter from Gali, wrote it myself, but did not send it myself, a red hole, nine grams.
And this is Fedor. My Fedya. I remember, I’m carrying a couple of buckets home, and he’s small, let’s help, mamma, but he’s as tall as my leg, it’s hard, but still, no gu-gu, he carries, in 1943, on New Year’s Eve, with a stray shell, with trench nearby, they say, went to fetch water with a canister, there was silence, and suddenly a shot.
And this is Andrey. He wanted to see all the seas and the seagulls, but the chief sent them to the tankmen, but they don’t ride in tankers for a long time, not the Volga, he lived to see the hospital, the surgeon folded his hands on the table, Brandenburg, at the very end, and I just talked about my father I got the same one, howled.
And this is Stepan. My first and last. I’ll be a hundred-year-old grandfather, he says, I’m those, grandmother, I’ll breathe isho on the old age, we’ll give our sons a sack and daughters full of small bags, you’ll hide your handkerchief, we’re alive and safe for now, four sinewy peasants, father and sons, don’t run with us, do not laugh the banner, do not cry, my love, do not cry, we will all come back, there will be a black rook walking along the plowed strip, and four hats will hang, we will all come back, in the night dew, cry, my love, cry, and look at us, here we are all full face, Ivan, Fedor, Andrey, Stepan, pour a drink for us who is not drunk ... "
"Victory, victory ... Two cannibals fought a thousand years ago. And two of your great-grandfathers, two of my grandfathers, losing hands, from hell to hell, losing their legs, stomped along the old Smolensk road to sunrise, then back." And they achieved the glory of the warrior, as it is grit, they did not put to shame! Long live this ... shit ... all over the world ... pass the salt shaker! And you, in handkerchiefs, cry quietly. Aside and not in a group. And you, busty ones, go give birth. And try big. To go straight to the guard. So that the leopardy, in the sense, the tiger with the enemy's hands would tear off the tower ... hic! have you passed the abuse? it's a pepper shaker ... "
And a penny is a grandmother waiting for a drink. For a long time she cried out with a swamp drink, cried, buried those who did not return, there are four pieces on the wall of the photo with a mass grave, there would be grandchildren, they would have asked, grandmother, who are these four ...
"This is Ivan. Often he was drunk, walked vraskoryaku, sat for a fight, lived with Galya for a second marriage, they raised a handful of them to the attack, I read the letter from Gali, wrote it myself, but did not send it myself, a red hole, nine grams.
And this is Fedor. My Fedya. I remember, I’m carrying a couple of buckets home, and he’s small, let’s help, mamma, but he’s as tall as my leg, it’s hard, but still, no gu-gu, he carries, in 1943, on New Year’s Eve, with a stray shell, with trench nearby, they say, went to fetch water with a canister, there was silence, and suddenly a shot.
And this is Andrey. He wanted to see all the seas and the seagulls, but the chief sent them to the tankmen, but they don’t ride in tankers for a long time, not the Volga, he lived to see the hospital, the surgeon folded his hands on the table, Brandenburg, at the very end, and I just talked about my father I got the same one, howled.
And this is Stepan. My first and last. I’ll be a hundred-year-old grandfather, he says, I’m those, grandmother, I’ll breathe isho on the old age, we’ll give our sons a sack and daughters full of small bags, you’ll hide your handkerchief, we’re alive and safe for now, four sinewy peasants, father and sons, don’t run with us, do not laugh the banner, do not cry, my love, do not cry, we will all come back, there will be a black rook walking along the plowed strip, and four hats will hang, we will all come back, in the night dew, cry, my love, cry, and look at us, here we are all full face, Ivan, Fedor, Andrey, Stepan, pour a drink for us who is not drunk ... "
У записи 9 лайков,
3 репостов,
324 просмотров.
3 репостов,
324 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Егор Бычков
