Ольга Берггольц.
Ленинградская поэма
. . . . . . . . . . .
6.
Вот так, исполнены любви,
из-за кольца, из тьмы разлуки
друзья твердили нам: «Живи!»,
друзья протягивали руки.
Оледеневшие, в огне,
в крови, пронизанные светом,
они вручили вам и мне
единой жизни эстафету.
Безмерно счастие мое.
Спокойно говорю в ответ им:
— Друзья, мы приняли ее,
мы держим вашу эстафету.
Мы с ней прошли сквозь дни зимы.
В давящей мгле ее терзаний
всей силой сердца жили мы,
всем светом творческих дерзаний.
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели землю, клей, ремни;
но, съев похлебку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
Но он точил, пока рука
могла производить движенья.
И если падал — у станка,
как падает солдат в сраженье.
И люди слушали стихи,
как никогда,— с глубокой верой,
в квартирах черных, как пещеры,
у репродукторов глухих.
И обмерзающей рукой,
перед коптилкой, в стуже адской,
гравировал гравер седой
особый орден — ленинградский.
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом — по краю — обведен,
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроем —
ребенок, женщина, мужчина,
под бомбами, как под дождем,
стоят, глаза к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога,—
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Так дрались мы за рубежи
твои, возлюбленная Жизнь!
И я, как вы,— упряма, зла,—
за них сражалась, как умела.
Душа, крепясь, превозмогла
предательскую немощь тела.
И я утрату понесла.
К ней не притронусь даже словом —
такая боль... И я смогла,
как вы, подняться к жизни снова.
Затем, чтоб вновь и вновь сражаться
за жизнь.
Носитель смерти, враг —
опять над каждым ленинградцем
заносит кованый кулак.
Но, не волнуясь, не боясь,
гляжу в глаза грядущим схваткам:
ведь ты со мной, страна моя,
и я недаром — ленинградка.
Так, с эстафетой вечной жизни,
тобой врученною, отчизна,
иду с тобой путем единым,
во имя мира твоего,
во имя будущего сына
и светлой песни для него.
Для дальней полночи счастливой
ее, заветную мою,
сложила я нетерпеливо
сейчас, в блокаде и в бою.
Не за нее ль идет война?
Не за нее ли ленинградцам
еще бороться, и мужаться,
и мстить без меры? Вот она:
— Здравствуй, крестник
красных командиров,
милый вестник,
вестник мира...
Сны тебе спокойные приснятся
битвы стихли на земле ночной.
Люди
неба
больше не боятся,
неба, озаренного луной.
В синей-синей глубине эфира
молодые облака плывут.
Над могилой красных командиров
мудрые терновники цветут.
Ты проснешься на земле цветущей,
вставшей не для боя — для труда.
Ты услышишь ласточек поющих:
ласточки
вернулись в города.
Гнезда вьют они — и не боятся!
Вьют в стене пробитой, под окном:
крепче будет гнездышко держаться,
люди больше
не покинут дом.
Так чиста теперь людская радость,
точно к миру прикоснулась вновь.
Здравствуй, сын мой,
жизнь моя,
награда,
здравствуй, победившая любовь!
Июнь — июль 1942
Пахомов А.Ф. Салют в честь снятия блокады.
Ленинградская поэма
. . . . . . . . . . .
6.
Вот так, исполнены любви,
из-за кольца, из тьмы разлуки
друзья твердили нам: «Живи!»,
друзья протягивали руки.
Оледеневшие, в огне,
в крови, пронизанные светом,
они вручили вам и мне
единой жизни эстафету.
Безмерно счастие мое.
Спокойно говорю в ответ им:
— Друзья, мы приняли ее,
мы держим вашу эстафету.
Мы с ней прошли сквозь дни зимы.
В давящей мгле ее терзаний
всей силой сердца жили мы,
всем светом творческих дерзаний.
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели землю, клей, ремни;
но, съев похлебку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
Но он точил, пока рука
могла производить движенья.
И если падал — у станка,
как падает солдат в сраженье.
И люди слушали стихи,
как никогда,— с глубокой верой,
в квартирах черных, как пещеры,
у репродукторов глухих.
И обмерзающей рукой,
перед коптилкой, в стуже адской,
гравировал гравер седой
особый орден — ленинградский.
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом — по краю — обведен,
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроем —
ребенок, женщина, мужчина,
под бомбами, как под дождем,
стоят, глаза к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога,—
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Так дрались мы за рубежи
твои, возлюбленная Жизнь!
И я, как вы,— упряма, зла,—
за них сражалась, как умела.
Душа, крепясь, превозмогла
предательскую немощь тела.
И я утрату понесла.
К ней не притронусь даже словом —
такая боль... И я смогла,
как вы, подняться к жизни снова.
Затем, чтоб вновь и вновь сражаться
за жизнь.
Носитель смерти, враг —
опять над каждым ленинградцем
заносит кованый кулак.
Но, не волнуясь, не боясь,
гляжу в глаза грядущим схваткам:
ведь ты со мной, страна моя,
и я недаром — ленинградка.
Так, с эстафетой вечной жизни,
тобой врученною, отчизна,
иду с тобой путем единым,
во имя мира твоего,
во имя будущего сына
и светлой песни для него.
Для дальней полночи счастливой
ее, заветную мою,
сложила я нетерпеливо
сейчас, в блокаде и в бою.
Не за нее ль идет война?
Не за нее ли ленинградцам
еще бороться, и мужаться,
и мстить без меры? Вот она:
— Здравствуй, крестник
красных командиров,
милый вестник,
вестник мира...
Сны тебе спокойные приснятся
битвы стихли на земле ночной.
Люди
неба
больше не боятся,
неба, озаренного луной.
В синей-синей глубине эфира
молодые облака плывут.
Над могилой красных командиров
мудрые терновники цветут.
Ты проснешься на земле цветущей,
вставшей не для боя — для труда.
Ты услышишь ласточек поющих:
ласточки
вернулись в города.
Гнезда вьют они — и не боятся!
Вьют в стене пробитой, под окном:
крепче будет гнездышко держаться,
люди больше
не покинут дом.
Так чиста теперь людская радость,
точно к миру прикоснулась вновь.
Здравствуй, сын мой,
жизнь моя,
награда,
здравствуй, победившая любовь!
Июнь — июль 1942
Пахомов А.Ф. Салют в честь снятия блокады.
Olga Berggolts.
Leningrad poem
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
6.
Like this, filled with love
from behind the ring, from the darkness of parting
friends told us: "Live!"
friends held out their hands.
Frozen, on fire
in blood, permeated with light,
they handed you and me
united life baton.
My happiness is immeasurable.
I calmly say in response to them:
- Friends, we accepted her,
we keep your baton.
We went through the days of winter with her.
In the oppressive mist of her torment
we lived with all the strength of our hearts,
with all the light of creative daring.
Yes, we will not hide: these days
we ate earth, glue, belts;
but after eating the soup from the belts,
a stubborn master got up to the machine,
to sharpen the guns of the part,
necessary for the war.
But he sharpened until the hand
could make movements.
And if it fell - at the machine,
as a soldier falls in battle.
And people listened to poetry
as never before - with deep faith,
in apartments as black as caves,
in deaf reproducers.
And with a freezing hand
in front of the smokehouse, in a hellish cold,
engraved gray-haired
a special order - Leningrad.
Barbed wire he
as if a crown of thorns,
around - around the edge - outlined,
blockade with a harsh symbol.
In a ring, shoulder to shoulder, three of us -
child, woman, man,
under the bombs, as in the rain,
stand, eyes raised to the zenith.
And the inscription is dear to the heart, -
it is not about a reward,
she is calm and strict:
"I lived in Leningrad in the winter."
So we fought abroad
yours, beloved Life!
And I, like you, - stubborn, evil, -
fought for them as best she could.
The soul, being strong, overcame
the treacherous weakness of the body.
And I have suffered a loss.
I won't even touch her with a word -
such pain ... and I could
like you, rise to life again.
Then, to fight again and again
for a life.
Death carrier, enemy
again over every Leningrader
raises a forged fist.
But without worry, without fear,
I look into the eyes of the upcoming fights:
because you are with me, my country,
and it's not for nothing that I'm from Leningrad.
So, with the relay race of eternal life,
by you, motherland,
I walk with you the same path,
in the name of your peace,
in the name of the future son
and a bright song for him.
For a distant midnight happy
her, my cherished,
I folded impatiently
now, in blockade and in battle.
Isn't the war going on for her?
Isn't it for her to Leningraders
still fight, and take courage,
and revenge without measure? There she is:
- Hello godson
red commanders,
dear messenger,
messenger of peace ...
You will have calm dreams
the battles died down on the land of the night.
People
sky
are no longer afraid
the sky illuminated by the moon.
In the blue-blue depth of the ether
young clouds float.
Over the grave of the red commanders
wise thorns bloom.
You will wake up on a blooming land
who got up not for battle - for work.
You will hear the swallows singing:
swallows
returned to the cities.
They make nests - and are not afraid!
They are winding in a punched wall, under the window:
the nest will hold on tight
people more
will not leave the house.
Human joy is so pure now,
as if she touched the world again.
Hello my son,
my life,
reward,
hello victorious love!
June - July 1942
Pakhomov A.F. Fireworks in honor of the lifting of the blockade.
Leningrad poem
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
6.
Like this, filled with love
from behind the ring, from the darkness of parting
friends told us: "Live!"
friends held out their hands.
Frozen, on fire
in blood, permeated with light,
they handed you and me
united life baton.
My happiness is immeasurable.
I calmly say in response to them:
- Friends, we accepted her,
we keep your baton.
We went through the days of winter with her.
In the oppressive mist of her torment
we lived with all the strength of our hearts,
with all the light of creative daring.
Yes, we will not hide: these days
we ate earth, glue, belts;
but after eating the soup from the belts,
a stubborn master got up to the machine,
to sharpen the guns of the part,
necessary for the war.
But he sharpened until the hand
could make movements.
And if it fell - at the machine,
as a soldier falls in battle.
And people listened to poetry
as never before - with deep faith,
in apartments as black as caves,
in deaf reproducers.
And with a freezing hand
in front of the smokehouse, in a hellish cold,
engraved gray-haired
a special order - Leningrad.
Barbed wire he
as if a crown of thorns,
around - around the edge - outlined,
blockade with a harsh symbol.
In a ring, shoulder to shoulder, three of us -
child, woman, man,
under the bombs, as in the rain,
stand, eyes raised to the zenith.
And the inscription is dear to the heart, -
it is not about a reward,
she is calm and strict:
"I lived in Leningrad in the winter."
So we fought abroad
yours, beloved Life!
And I, like you, - stubborn, evil, -
fought for them as best she could.
The soul, being strong, overcame
the treacherous weakness of the body.
And I have suffered a loss.
I won't even touch her with a word -
such pain ... and I could
like you, rise to life again.
Then, to fight again and again
for a life.
Death carrier, enemy
again over every Leningrader
raises a forged fist.
But without worry, without fear,
I look into the eyes of the upcoming fights:
because you are with me, my country,
and it's not for nothing that I'm from Leningrad.
So, with the relay race of eternal life,
by you, motherland,
I walk with you the same path,
in the name of your peace,
in the name of the future son
and a bright song for him.
For a distant midnight happy
her, my cherished,
I folded impatiently
now, in blockade and in battle.
Isn't the war going on for her?
Isn't it for her to Leningraders
still fight, and take courage,
and revenge without measure? There she is:
- Hello godson
red commanders,
dear messenger,
messenger of peace ...
You will have calm dreams
the battles died down on the land of the night.
People
sky
are no longer afraid
the sky illuminated by the moon.
In the blue-blue depth of the ether
young clouds float.
Over the grave of the red commanders
wise thorns bloom.
You will wake up on a blooming land
who got up not for battle - for work.
You will hear the swallows singing:
swallows
returned to the cities.
They make nests - and are not afraid!
They are winding in a punched wall, under the window:
the nest will hold on tight
people more
will not leave the house.
Human joy is so pure now,
as if she touched the world again.
Hello my son,
my life,
reward,
hello victorious love!
June - July 1942
Pakhomov A.F. Fireworks in honor of the lifting of the blockade.
У записи 7 лайков,
0 репостов,
170 просмотров.
0 репостов,
170 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Иринушка Вилкова
