Вечерняя. В. Полозкова.
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
Evening. V. Polozkova.
And he says to her: “Where do I start, tell me - I’ll buy us bread, take off our crate, don’t leave me growing up alone, this is worse than hell. I play the blues and wear an earring, I don’t know what I can do for you, but I am disgusting to be in your debt, and you’re not happy either. "
He says to her: “I didn't call anyone, I have a stage and a station, but now I saw and felt the very light, it seems. I have a nickle in my guitar case, I can't sleep without attacks and attacks, and you look at me like this, and the skin boils.
I was a boy, I lived carefree; I am not the one who plows to the blue; I probably didn’t deserve you, but who are the arbiters. I spent the night with different people and there was a player (and dared to step on your doorstep), and I smoke like the devil, but everything is not for the future, only the taste of saltpeter.
After seven years of stench and tavern, I will die in a balding bull, in these thighs, vulgarities and sides, to teach and groan. But while I am terribly alive and yours, I smell of smoke, salt, damp foliage, Peter Pan, Ivanushka, brownie, don't give me away along that curve, where longing and lust. "
And she says to him: “And in the forest, with a gypsy with a narrow ring in his nose, I will not save you from time to time, we will meet him there. I know how to believe and hug, but I will not take care of you, like a mother, to justify, raise you, I am not here for that.
Like all children who grew up without fathers, we want toys and candies, dress festively so that they don't notice scars. Only there is no way in the world where we are eternally not yet twenty, all the demand is to please and blossom, as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes, you need a husband, not a boy Kai, get out of the habit, my dear, get out of the habit of retreating, being shy. There is a station and a stage, but there is housing, and fate usually takes its toll from those who run away from it - only a little rougher. "
And they stand in silence, deafened, by this new quality of silence, where all the cumulus is even audible - they wait without running away. Like living stones, they stand together, and behind them the doorway goes out, and the land in July stands its own, blue, naked.
And he says to her: “Where do I start, tell me - I’ll buy us bread, take off our crate, don’t leave me growing up alone, this is worse than hell. I play the blues and wear an earring, I don’t know what I can do for you, but I am disgusting to be in your debt, and you’re not happy either. "
He says to her: “I didn't call anyone, I have a stage and a station, but now I saw and felt the very light, it seems. I have a nickle in my guitar case, I can't sleep without attacks and attacks, and you look at me like this, and the skin boils.
I was a boy, I lived carefree; I am not the one who plows to the blue; I probably didn’t deserve you, but who are the arbiters. I spent the night with different people and there was a player (and dared to step on your doorstep), and I smoke like the devil, but everything is not for the future, only the taste of saltpeter.
After seven years of stench and tavern, I will die in a balding bull, in these thighs, vulgarities and sides, to teach and groan. But while I am terribly alive and yours, I smell of smoke, salt, damp foliage, Peter Pan, Ivanushka, brownie, don't give me away along that curve, where longing and lust. "
And she says to him: “And in the forest, with a gypsy with a narrow ring in his nose, I will not save you from time to time, we will meet him there. I know how to believe and hug, but I will not take care of you, like a mother, to justify, raise you, I am not here for that.
Like all children who grew up without fathers, we want toys and candies, dress festively so that they don't notice scars. Only there is no way in the world where we are eternally not yet twenty, all the demand is to please and blossom, as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes, you need a husband, not a boy Kai, get out of the habit, my dear, get out of the habit of retreating, being shy. There is a station and a stage, but there is housing, and fate usually takes its toll from those who run away from it - only a little rougher. "
And they stand in silence, deafened, by this new quality of silence, where all the cumulus is even audible - they wait without running away. Like living stones, they stand together, and behind them the doorway goes out, and the land in July stands its own, blue, naked.
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александра Белякова
