Осип Мандельштам. 10 января 1934
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
Osip Mandelstam. January 10, 1934
I am pursued by two or three random phrases,
I have been saying all day: my sadness is fat ...
Oh god how fat and blue eyes
Dragonflies of death, like azure is black.
Where is the birthright? where is the happy habit?
Where is the fusible hawk at the bottom of the eyes?
Where is the triumph? Where is the bitter sneak?
Where is the clear camp? where is the straightness of speeches,
Tangled like honest zigzags
At the skater in fire blue, -
Frosty fluff in the iron twist,
With golubotverdaya clinking river.
He salts of three-tier solutions,
And the wise men of Germanic voices,
And Russian firstborn brilliant controversy
They introduced themselves in half a century, in half an hour.
And suddenly the music opened in ambush,
No longer a predator pouring from under the bows,
Not for the sake of hearing or bliss,
Lilyas for muscles and beating temples,
Lilyas for a gentle, freshly removed mask,
For the fingers of gypsum, not holding the pen,
For enlarged lips, for strengthened caress
Coarse peace and goodness.
Breathed fur coats, shoulder to shoulder crowded,
Cinnabar boiled health, blood and sweat -
Sleep in the sleep sheath within which it dreamed
Half a step forward.
And in the midst of the crowd stood an engraver,
Getting ready to transfer to true copper
That the charred paper draftsman
Only koroboborstvuya managed to capture.
As if I hung on my own eyelashes,
And ripening and stretching all -
Till i can’t tear it up
The only thing we know this day ...
I am pursued by two or three random phrases,
I have been saying all day: my sadness is fat ...
Oh god how fat and blue eyes
Dragonflies of death, like azure is black.
Where is the birthright? where is the happy habit?
Where is the fusible hawk at the bottom of the eyes?
Where is the triumph? Where is the bitter sneak?
Where is the clear camp? where is the straightness of speeches,
Tangled like honest zigzags
At the skater in fire blue, -
Frosty fluff in the iron twist,
With golubotverdaya clinking river.
He salts of three-tier solutions,
And the wise men of Germanic voices,
And Russian firstborn brilliant controversy
They introduced themselves in half a century, in half an hour.
And suddenly the music opened in ambush,
No longer a predator pouring from under the bows,
Not for the sake of hearing or bliss,
Lilyas for muscles and beating temples,
Lilyas for a gentle, freshly removed mask,
For the fingers of gypsum, not holding the pen,
For enlarged lips, for strengthened caress
Coarse peace and goodness.
Breathed fur coats, shoulder to shoulder crowded,
Cinnabar boiled health, blood and sweat -
Sleep in the sleep sheath within which it dreamed
Half a step forward.
And in the midst of the crowd stood an engraver,
Getting ready to transfer to true copper
That the charred paper draftsman
Only koroboborstvuya managed to capture.
As if I hung on my own eyelashes,
And ripening and stretching all -
Till i can’t tear it up
The only thing we know this day ...
У записи 7 лайков,
0 репостов,
845 просмотров.
0 репостов,
845 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анна Вегера
