УТРО
Окружной аллейкой пробежал мальчик и гнал серсо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боже, как найти мне мою настоящую глубину?
Почему не выражаю то, отчего изнываю восторгом? Как найти мои настоящие дорогие мысли? Чтоб не сочинять мне чужого и случайного. Ведь доходит же до меня весеннее! Пробежал мальчик; на плечах у него блузочка с полосками; и я поймала мгновенный божественный скрип серсо о песчаную дорожку.
В глубине папоротники тонкими змейками зеленили чёрную землю к воде. Новая кадка отмокала розовым свежим деревом. Над ней в сквозной ивке пела, точно нежным небом прополаскивала горло, птичка.
И души деревьев весной так недосягаемо чисты, унесены в высоту, что люди внизу мучаются и кажутся себе невыносимыми.
Боже, чтоб не заниматься мне вечно чуждым, не сыпать чужих красивых слов, да ещё со слезами энтузиазма в глазах. Помоги мне! Ведь это самоубийство!
Сосновая кадка, синий подснежник, поникший застенчиво. От синевы его больно. Боже, избавь меня от чужой красоты, я же в глубине прямая и горячая. Зачем синий, нежный в траве уйдёт необласканный, его красота невыносимо весенняя уйдёт незапечатленной — жертва времени и чьей-то плоскости, а я останусь виноватой со словами чужой холодной красоты на губах. Точно не дошли до меня небо и свет зелени.
Ведь это же убийство твоего земного зелёного счастья. Это же убийство! А меж тем у каких-то мохнатых цветочков переходы лепестков из сиреневого в розовое были порукой высокого назначения жизни — возможности бездонной искренности и чистоты. И мох немного отзывал тёплой землёй в своём бархате.
И душа томится ответственностью за уходящие мгновенья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечер. Высота светла. Смотрю на возносящийся ствол тополя. Зачем так тяжело? И я не понимаю, где же наша глубина? Почему уходим от неё? И теряем свою глубину и с ней свой настоящий голос. И больше не найдём дорог?
Ты, (священный тополь), посылающий в небо безгранично ветви. Всегда гордый, всегда правый, всегда искренний. Ты, правда неба — жертвоприношение глубины, дух величия.
А в тонких кристальных берёзах знаки бессмертной жизни. Знаки, что кинутые здесь обрывки встреч и разлук, будто минутные, — полны значения — вечно и верно.
Ну, пусть. Вы, верно, знаете, недостижимые, почему я здесь наказана неуменьем. Вероятно, это так.
елена гуро
[с.-петербург. май. 1911 г.]
Окружной аллейкой пробежал мальчик и гнал серсо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боже, как найти мне мою настоящую глубину?
Почему не выражаю то, отчего изнываю восторгом? Как найти мои настоящие дорогие мысли? Чтоб не сочинять мне чужого и случайного. Ведь доходит же до меня весеннее! Пробежал мальчик; на плечах у него блузочка с полосками; и я поймала мгновенный божественный скрип серсо о песчаную дорожку.
В глубине папоротники тонкими змейками зеленили чёрную землю к воде. Новая кадка отмокала розовым свежим деревом. Над ней в сквозной ивке пела, точно нежным небом прополаскивала горло, птичка.
И души деревьев весной так недосягаемо чисты, унесены в высоту, что люди внизу мучаются и кажутся себе невыносимыми.
Боже, чтоб не заниматься мне вечно чуждым, не сыпать чужих красивых слов, да ещё со слезами энтузиазма в глазах. Помоги мне! Ведь это самоубийство!
Сосновая кадка, синий подснежник, поникший застенчиво. От синевы его больно. Боже, избавь меня от чужой красоты, я же в глубине прямая и горячая. Зачем синий, нежный в траве уйдёт необласканный, его красота невыносимо весенняя уйдёт незапечатленной — жертва времени и чьей-то плоскости, а я останусь виноватой со словами чужой холодной красоты на губах. Точно не дошли до меня небо и свет зелени.
Ведь это же убийство твоего земного зелёного счастья. Это же убийство! А меж тем у каких-то мохнатых цветочков переходы лепестков из сиреневого в розовое были порукой высокого назначения жизни — возможности бездонной искренности и чистоты. И мох немного отзывал тёплой землёй в своём бархате.
И душа томится ответственностью за уходящие мгновенья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечер. Высота светла. Смотрю на возносящийся ствол тополя. Зачем так тяжело? И я не понимаю, где же наша глубина? Почему уходим от неё? И теряем свою глубину и с ней свой настоящий голос. И больше не найдём дорог?
Ты, (священный тополь), посылающий в небо безгранично ветви. Всегда гордый, всегда правый, всегда искренний. Ты, правда неба — жертвоприношение глубины, дух величия.
А в тонких кристальных берёзах знаки бессмертной жизни. Знаки, что кинутые здесь обрывки встреч и разлук, будто минутные, — полны значения — вечно и верно.
Ну, пусть. Вы, верно, знаете, недостижимые, почему я здесь наказана неуменьем. Вероятно, это так.
елена гуро
[с.-петербург. май. 1911 г.]
MORNING
A boy ran along the district alley and drove the Cerso.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
God, how can I find my true depth?
Why don't I express what makes me languish with delight? How do I find my real dear thoughts? So as not to compose for me someone else's and accidental. After all, spring comes to me! A boy ran; he has a striped blouse on his shoulders; and I caught the instant divine creak of the Cerso on the sandy path.
In the depths, ferns like thin snakes greened the black earth to the water. The new tub is soaked with pink fresh wood. Above her, in a through willow, a bird sang, as if rinsed its throat with a tender sky.
And the souls of the trees in the spring are so unattainably pure, carried away to the height, that people below are tormented and seem unbearable to themselves.
God, so as not to deal with me forever alien, not to sprinkle other people's beautiful words, and even with tears of enthusiasm in my eyes. Help me! After all, this is suicide!
Pine tub, blue snowdrop, shyly drooping. The blue hurts him. God, save me from someone else's beauty, I am in the depths straight and hot. Why would blue, tender in the grass go unpolished, its unbearably spring beauty will go unimported - a victim of time and someone's plane, and I will remain guilty with the words of someone else's cold beauty on my lips. It is certain that the sky and the light of greenery did not reach me.
After all, this is the murder of your earthly green happiness. This is murder! Meanwhile, for some shaggy flowers, the transitions of petals from lilac to pink were the guarantee of the high purpose of life - the possibility of bottomless sincerity and purity. And the moss felt a little like warm earth in its velvet.
And the soul languishes with responsibility for the passing moments.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
Evening. The height is light. I look at the ascending trunk of a poplar. Why is it so hard? And I don't understand, where is our depth? Why are we leaving her? And we lose our depth and with it our real voice. And we won't find any more roads?
You, (sacred poplar), sending unlimited branches to the sky. Always proud, always right, always sincere. You, the truth of heaven - a sacrifice of depth, a spirit of greatness.
And in thin crystal birches there are signs of immortal life. Signs that the scraps of meetings and partings thrown here seem to be momentary - full of meaning - forever and true.
Well, let it be. You, probably, know, unattainable, why I am here punished with irreducibility. This is probably the case.
elena guro
[s.-petersburg. May. 1911]
A boy ran along the district alley and drove the Cerso.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
God, how can I find my true depth?
Why don't I express what makes me languish with delight? How do I find my real dear thoughts? So as not to compose for me someone else's and accidental. After all, spring comes to me! A boy ran; he has a striped blouse on his shoulders; and I caught the instant divine creak of the Cerso on the sandy path.
In the depths, ferns like thin snakes greened the black earth to the water. The new tub is soaked with pink fresh wood. Above her, in a through willow, a bird sang, as if rinsed its throat with a tender sky.
And the souls of the trees in the spring are so unattainably pure, carried away to the height, that people below are tormented and seem unbearable to themselves.
God, so as not to deal with me forever alien, not to sprinkle other people's beautiful words, and even with tears of enthusiasm in my eyes. Help me! After all, this is suicide!
Pine tub, blue snowdrop, shyly drooping. The blue hurts him. God, save me from someone else's beauty, I am in the depths straight and hot. Why would blue, tender in the grass go unpolished, its unbearably spring beauty will go unimported - a victim of time and someone's plane, and I will remain guilty with the words of someone else's cold beauty on my lips. It is certain that the sky and the light of greenery did not reach me.
After all, this is the murder of your earthly green happiness. This is murder! Meanwhile, for some shaggy flowers, the transitions of petals from lilac to pink were the guarantee of the high purpose of life - the possibility of bottomless sincerity and purity. And the moss felt a little like warm earth in its velvet.
And the soul languishes with responsibility for the passing moments.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
Evening. The height is light. I look at the ascending trunk of a poplar. Why is it so hard? And I don't understand, where is our depth? Why are we leaving her? And we lose our depth and with it our real voice. And we won't find any more roads?
You, (sacred poplar), sending unlimited branches to the sky. Always proud, always right, always sincere. You, the truth of heaven - a sacrifice of depth, a spirit of greatness.
And in thin crystal birches there are signs of immortal life. Signs that the scraps of meetings and partings thrown here seem to be momentary - full of meaning - forever and true.
Well, let it be. You, probably, know, unattainable, why I am here punished with irreducibility. This is probably the case.
elena guro
[s.-petersburg. May. 1911]
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Фоминова
