в. розанов
уединенное
* * *
Удивительно противна мне моя фамилия. Всегда с таким чужим чувством подписываю “В. Розанов” под статьями. Хоть бы “Руднев”, “Бугаев”, что-нибудь. Или обыкновенное русское “Иванов”. Иду раз по улице. Поднял голову и прочитал:
“Немецкая булочная Розанова”.
Ну, так и есть: все булочники “Розановы”, и, следовательно, все Розановы — булочники. Что таким дуракам (с такой глупой фамилией) и делать. Хуже моей фамилии только “Каблуков”: это уже совсем позорно. Или “Стечкин” (критик “Русск. Вестн.”, подписывавшийся “Стародумов”): это уж совсем срам. Но вообще ужасно неприятно носить самому себе неприятную фамилию. Я думаю, “Брюсов” постоянно радуется своей фамилии. Поэтому
СОЧИНЕНИЯ В. РОЗАНОВА
меня не манят. Даже смешно.
СТИХОТВОРЕНИЯ В. РОЗАНОВА
совершенно нельзя вообразить. Кто же будет “читать” такие стихи?
— Ты что делаешь, Розанов?
— Я пишу стихи.
— Дурак. Ты бы лучше пек булки.
Совершенно естественно.
Такая неестественно отвратительная фамилия дана мне в дополнение к мизерабельному виду. Сколько я гимназистом простаивал (когда ученики разойдутся из гимназии) перед большим зеркалом в коридоре, — и “сколько тайных слез украдкой” пролил. Лицо красное. Кожа какая-то неприятная, лоснящаяся (не сухая). Волосы прямо огненного цвета (у гимназиста) и торчат кверху, но не благородным “ежом” (мужской характер), а какой-то поднимающейся волной, совсем нелепо, и как я не видал ни у кого. Помадил я их, и все — не лежат. Потом домой приду, и опять зеркало (маленькое, ручное): “Ну кто такого противного полюбит”. Просто ужас брал: но меня замечательно любили товарищи, и я всегда был “коноводом” против начальства, учителей, особенно против директора). В зеркало, ища красоты лица до “выпученных глаз”, я, естественно, не видел у себя “взгляда”, “улыбки”, вообще, жизни лица и думаю, что вот эта сторона у меня — жила, и пробуждала то, что меня все-таки замечательно и многие любили (как и я всегда, безусловно, ответно любил).
Но в душе я думал:
— Нет, это кончено. Женщина меня никогда не полюбит, никакая. Что же остается? Уходить в себя, жить с собою, для себя (не эгоистически, а духовно), для будущего. Конечно, побочным образом и как “пустяки”, внешняя непривлекательность была причиною самоуглубления.
Теперь же это мне даже нравится, и что “Розанов” так отвратительно; к дополнению: я с детства любил худую, заношенную, проношенную одежду. “Новенькая” меня всегда жала, теснила, даже невыносима была. И, словом, как о вине:
Чем старее, тем лучше
— так точно я думал о сапогах, шапках и о том, что “вместо сюртука”. И теперь стало все это нравиться:
— Да просто я не имею формы (causa formalis Аристотеля). Какой-то “комок” или “мочалка”. Но это оттого, что я весь — дух, и весь — субъект: субъективное действительно развито во мне бесконечно, как я не знаю ни у кого, не предполагал ни у кого. “И отлично”... Я “наименее рожденный человек”, как бы “еще лежу (комком) в утробе матери” (ее бесконечно люблю, т. е. покойную мамашу) и “слушаю райские напевы” (вечно как бы слышу музыку, — моя особенность). И “отлично! совсем отлично!” На кой черт мне “интересная физиономия” или еще “новое платье”, когда я сам (в себе, “комке”) бесконечно интересен, а по душе — бесконечно стар, опытен, точно мне 1000 лет, и вместе — юн, как совершенный ребенок... Хорошо! Совсем хорошо...
(за нумизматикой).
уединенное
* * *
Удивительно противна мне моя фамилия. Всегда с таким чужим чувством подписываю “В. Розанов” под статьями. Хоть бы “Руднев”, “Бугаев”, что-нибудь. Или обыкновенное русское “Иванов”. Иду раз по улице. Поднял голову и прочитал:
“Немецкая булочная Розанова”.
Ну, так и есть: все булочники “Розановы”, и, следовательно, все Розановы — булочники. Что таким дуракам (с такой глупой фамилией) и делать. Хуже моей фамилии только “Каблуков”: это уже совсем позорно. Или “Стечкин” (критик “Русск. Вестн.”, подписывавшийся “Стародумов”): это уж совсем срам. Но вообще ужасно неприятно носить самому себе неприятную фамилию. Я думаю, “Брюсов” постоянно радуется своей фамилии. Поэтому
СОЧИНЕНИЯ В. РОЗАНОВА
меня не манят. Даже смешно.
СТИХОТВОРЕНИЯ В. РОЗАНОВА
совершенно нельзя вообразить. Кто же будет “читать” такие стихи?
— Ты что делаешь, Розанов?
— Я пишу стихи.
— Дурак. Ты бы лучше пек булки.
Совершенно естественно.
Такая неестественно отвратительная фамилия дана мне в дополнение к мизерабельному виду. Сколько я гимназистом простаивал (когда ученики разойдутся из гимназии) перед большим зеркалом в коридоре, — и “сколько тайных слез украдкой” пролил. Лицо красное. Кожа какая-то неприятная, лоснящаяся (не сухая). Волосы прямо огненного цвета (у гимназиста) и торчат кверху, но не благородным “ежом” (мужской характер), а какой-то поднимающейся волной, совсем нелепо, и как я не видал ни у кого. Помадил я их, и все — не лежат. Потом домой приду, и опять зеркало (маленькое, ручное): “Ну кто такого противного полюбит”. Просто ужас брал: но меня замечательно любили товарищи, и я всегда был “коноводом” против начальства, учителей, особенно против директора). В зеркало, ища красоты лица до “выпученных глаз”, я, естественно, не видел у себя “взгляда”, “улыбки”, вообще, жизни лица и думаю, что вот эта сторона у меня — жила, и пробуждала то, что меня все-таки замечательно и многие любили (как и я всегда, безусловно, ответно любил).
Но в душе я думал:
— Нет, это кончено. Женщина меня никогда не полюбит, никакая. Что же остается? Уходить в себя, жить с собою, для себя (не эгоистически, а духовно), для будущего. Конечно, побочным образом и как “пустяки”, внешняя непривлекательность была причиною самоуглубления.
Теперь же это мне даже нравится, и что “Розанов” так отвратительно; к дополнению: я с детства любил худую, заношенную, проношенную одежду. “Новенькая” меня всегда жала, теснила, даже невыносима была. И, словом, как о вине:
Чем старее, тем лучше
— так точно я думал о сапогах, шапках и о том, что “вместо сюртука”. И теперь стало все это нравиться:
— Да просто я не имею формы (causa formalis Аристотеля). Какой-то “комок” или “мочалка”. Но это оттого, что я весь — дух, и весь — субъект: субъективное действительно развито во мне бесконечно, как я не знаю ни у кого, не предполагал ни у кого. “И отлично”... Я “наименее рожденный человек”, как бы “еще лежу (комком) в утробе матери” (ее бесконечно люблю, т. е. покойную мамашу) и “слушаю райские напевы” (вечно как бы слышу музыку, — моя особенность). И “отлично! совсем отлично!” На кой черт мне “интересная физиономия” или еще “новое платье”, когда я сам (в себе, “комке”) бесконечно интересен, а по душе — бесконечно стар, опытен, точно мне 1000 лет, и вместе — юн, как совершенный ребенок... Хорошо! Совсем хорошо...
(за нумизматикой).
in. rozanov
secluded
* * *
My surname is surprisingly disgusting to me. I always sign with such a strange feeling “V. Rozanov ”under the articles. If only “Rudnev”, “Bugaev”, something. Or the ordinary Russian "Ivanov". Once I walk down the street. He raised his head and read:
“German Bakery Rozanova”.
Well, it is: all the bakers are “Rozanovs”, and, therefore, all the Rozanovs are bakers. What should such fools (with such a stupid last name) do. Only “Kablukov” is worse than my last name: this is already completely shameful. Or “Stechkin” (critic of “Russk. Vestn.”, Signed by “Starodumov”): this is absolutely disgraceful. But in general it is terribly unpleasant to bear an unpleasant surname for oneself. I think “Bryusov” is always happy with his name. therefore
WORKS BY V. ROZANOV
I am not beckoned. It's even funny.
POEMS BY V. ROZANOV
completely unimaginable. Who will “read” such verses?
- What are you doing, Rozanov?
- I write poetry.
- Fool. You'd better bake buns.
Quite natural.
Such an unnaturally disgusting surname is given to me in addition to the miserable look. How many times I stood as a schoolboy (when the students left the gymnasium) in front of a large mirror in the corridor, and “how many secret tears furtively” shed. The face is red. The skin is somehow unpleasant, shiny (not dry). The hair is straight fiery color (for a schoolboy) and sticks up, but not as a noble “hedgehog” (male character), but in some kind of rising wave, completely ridiculous, and as I have never seen on anyone. I poured them, and all - do not lie. Then I'll come home, and again a mirror (small, hand-made): "Well, who will love such a nasty one." I was simply horrified: but my comrades loved me remarkably, and I was always a “horseman” against the bosses, teachers, especially against the director). In the mirror, looking for the beauty of my face to "bulging eyes", I naturally did not see my "look", "smile", in general, the life of the face and I think that this side of me - lived, and awakened what I all the same wonderful and many loved (as I always, of course, loved in return).
But in my heart I thought:
- No, it's over. A woman will never love me, no one. What is left? To withdraw into oneself, to live with oneself, for oneself (not egoistically, but spiritually), for the future. Of course, incidentally and as "trifles", external unattractiveness was the reason for self-absorption.
Now I even like it, and that “Rozanov” is so disgusting; in addition: since childhood, I loved thin, shabby, worn-out clothes. The “new girl” always stung me, pressed me, was even unbearable. And, in a word, as about wine:
The older the better
- that's how I thought about boots, hats, and that “instead of a frock coat”. And now I began to like it all:
- Yes, I just do not have a form (causa formalis of Aristotle). Some kind of "lump" or "washcloth". But this is because I am all - spirit, and all - a subject: the subjective is really developed in me infinitely, as I do not know in anyone, I did not assume in anyone. “And excellent” ... I’m the “least born person”, as if “I am still lying (in a lump) in the womb” (I love her endlessly, that is, the deceased mother) and “I listen to heavenly tunes” (I always seem to hear music , Is my feature). And “great! absolutely perfect! ” Why the hell would I have an “interesting physiognomy” or even a “new dress” when I myself (in myself, a “lump”) is infinitely interesting, but I like infinitely old, experienced, as if I’m 1000 years old, and together I’m young, like a perfect baby ... Good! Very good ...
(for numismatics).
secluded
* * *
My surname is surprisingly disgusting to me. I always sign with such a strange feeling “V. Rozanov ”under the articles. If only “Rudnev”, “Bugaev”, something. Or the ordinary Russian "Ivanov". Once I walk down the street. He raised his head and read:
“German Bakery Rozanova”.
Well, it is: all the bakers are “Rozanovs”, and, therefore, all the Rozanovs are bakers. What should such fools (with such a stupid last name) do. Only “Kablukov” is worse than my last name: this is already completely shameful. Or “Stechkin” (critic of “Russk. Vestn.”, Signed by “Starodumov”): this is absolutely disgraceful. But in general it is terribly unpleasant to bear an unpleasant surname for oneself. I think “Bryusov” is always happy with his name. therefore
WORKS BY V. ROZANOV
I am not beckoned. It's even funny.
POEMS BY V. ROZANOV
completely unimaginable. Who will “read” such verses?
- What are you doing, Rozanov?
- I write poetry.
- Fool. You'd better bake buns.
Quite natural.
Such an unnaturally disgusting surname is given to me in addition to the miserable look. How many times I stood as a schoolboy (when the students left the gymnasium) in front of a large mirror in the corridor, and “how many secret tears furtively” shed. The face is red. The skin is somehow unpleasant, shiny (not dry). The hair is straight fiery color (for a schoolboy) and sticks up, but not as a noble “hedgehog” (male character), but in some kind of rising wave, completely ridiculous, and as I have never seen on anyone. I poured them, and all - do not lie. Then I'll come home, and again a mirror (small, hand-made): "Well, who will love such a nasty one." I was simply horrified: but my comrades loved me remarkably, and I was always a “horseman” against the bosses, teachers, especially against the director). In the mirror, looking for the beauty of my face to "bulging eyes", I naturally did not see my "look", "smile", in general, the life of the face and I think that this side of me - lived, and awakened what I all the same wonderful and many loved (as I always, of course, loved in return).
But in my heart I thought:
- No, it's over. A woman will never love me, no one. What is left? To withdraw into oneself, to live with oneself, for oneself (not egoistically, but spiritually), for the future. Of course, incidentally and as "trifles", external unattractiveness was the reason for self-absorption.
Now I even like it, and that “Rozanov” is so disgusting; in addition: since childhood, I loved thin, shabby, worn-out clothes. The “new girl” always stung me, pressed me, was even unbearable. And, in a word, as about wine:
The older the better
- that's how I thought about boots, hats, and that “instead of a frock coat”. And now I began to like it all:
- Yes, I just do not have a form (causa formalis of Aristotle). Some kind of "lump" or "washcloth". But this is because I am all - spirit, and all - a subject: the subjective is really developed in me infinitely, as I do not know in anyone, I did not assume in anyone. “And excellent” ... I’m the “least born person”, as if “I am still lying (in a lump) in the womb” (I love her endlessly, that is, the deceased mother) and “I listen to heavenly tunes” (I always seem to hear music , Is my feature). And “great! absolutely perfect! ” Why the hell would I have an “interesting physiognomy” or even a “new dress” when I myself (in myself, a “lump”) is infinitely interesting, but I like infinitely old, experienced, as if I’m 1000 years old, and together I’m young, like a perfect baby ... Good! Very good ...
(for numismatics).
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Фоминова
