Любимое у Набокова
Люби лишь то, что редкостно и мнимо,
что крадется окраинами сна,
что злит глупцов, что смердами казнимо,
как родине, будь вымыслу верна.
Наш час настал. Собаки и калеки
одни не спят. Ночь летняя легка.
Автомобиль проехавший навеки
последнего увез ростовщика.
Близ фонаря, с оттенком маскарада,
лист жилками зелеными сквозит.
У тех ворот — кривая тень Багдада,
а та звезда над Пулковом висит.
Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина,
полумерцанье в имени твоем,
и странно мне по сумраку Берлина
с полувиденьем странствовать вдвоем.
Но вот скамья под липой освещенной...
Ты оживаешь в судорогах слез:
я вижу взор, сей жизнью изумленный,
и бледное сияние волос.
Есть у меня сравненье на примете
для губ твоих, когда целуешь ты:
нагорный снег, мерцающий в Тибете,
горячий ключ и в инее цветы.
Ночные наши бедные владенья,
забор, фонарь, асфальтовую гладь
поставим на туза воображенья,
чтоб целый мир у ночи отыграть.
Не облака, а горные отроги,
костер в лесу, не лампа у окна.
О, поклянись, что до конца дороги
ты будешь только вымыслу верна...
Под липовым цветением мигает
фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень
прохожего по тумбе пробегает,
как соболь пробегает через пень.
За пустырем, как персик, небо тает:
вода в огнях, Венеция сквозит, —
а улица кончается в Китае,
а та звезда над Волгою висит.
О, поклянись, что веришь в небылицу,
что будешь только вымыслу верна,
что не запрешь души своей в темницу,
не скажешь, руку протянув: стена.
1938
Люби лишь то, что редкостно и мнимо,
что крадется окраинами сна,
что злит глупцов, что смердами казнимо,
как родине, будь вымыслу верна.
Наш час настал. Собаки и калеки
одни не спят. Ночь летняя легка.
Автомобиль проехавший навеки
последнего увез ростовщика.
Близ фонаря, с оттенком маскарада,
лист жилками зелеными сквозит.
У тех ворот — кривая тень Багдада,
а та звезда над Пулковом висит.
Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина,
полумерцанье в имени твоем,
и странно мне по сумраку Берлина
с полувиденьем странствовать вдвоем.
Но вот скамья под липой освещенной...
Ты оживаешь в судорогах слез:
я вижу взор, сей жизнью изумленный,
и бледное сияние волос.
Есть у меня сравненье на примете
для губ твоих, когда целуешь ты:
нагорный снег, мерцающий в Тибете,
горячий ключ и в инее цветы.
Ночные наши бедные владенья,
забор, фонарь, асфальтовую гладь
поставим на туза воображенья,
чтоб целый мир у ночи отыграть.
Не облака, а горные отроги,
костер в лесу, не лампа у окна.
О, поклянись, что до конца дороги
ты будешь только вымыслу верна...
Под липовым цветением мигает
фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень
прохожего по тумбе пробегает,
как соболь пробегает через пень.
За пустырем, как персик, небо тает:
вода в огнях, Венеция сквозит, —
а улица кончается в Китае,
а та звезда над Волгою висит.
О, поклянись, что веришь в небылицу,
что будешь только вымыслу верна,
что не запрешь души своей в темницу,
не скажешь, руку протянув: стена.
1938
Favorite at Nabokov
Love only that which is rare and imaginary,
that sneaks on the outskirts of sleep
that makes fools angry
as a motherland, be true to fiction.
Our time has come. Dogs and cripples
some do not sleep. Summer night is easy.
A car driving forever
the latter took the moneylender.
Near the lantern, with a touch of masquerade,
leaf streaks with green veins.
At those gates is the curved shadow of Baghdad,
and that star is hanging over Pulkovo.
What is your name? You're half Mnemosyne
a flicker in your name
and strange to me in the dusk of Berlin
halfway to wander together.
But here is a bench under a linden lit ...
You come to life in cramps of tears:
I see the gaze amazed at this life
and pale shine of hair.
I have a comparison in mind
for your lips when you kiss:
upland snow flickering in Tibet
hot key and hoarfrost flowers.
Our poor possessions at night,
fence, lamp, asphalt surface
put on an ace of imagination
to play the whole world at night.
Not clouds, but mountain spurs,
bonfire in the forest, no lamp by the window.
Oh swear to the end of the road
you will only be true to fiction ...
Under the lime blossoms blinks
lamp. Dark, fragrant, quiet. Shadow
runs through the pedestal
as a sable runs through a stump.
Behind the wasteland, like a peach, the sky melts:
water in the lights, Venice through, -
and the street ends in China
and that star hangs over the Volga.
Oh swear you believe in fiction
that you will only be true to fiction,
that you will not bar your soul in prison
you will not say, holding out his hand: the wall.
1938
Love only that which is rare and imaginary,
that sneaks on the outskirts of sleep
that makes fools angry
as a motherland, be true to fiction.
Our time has come. Dogs and cripples
some do not sleep. Summer night is easy.
A car driving forever
the latter took the moneylender.
Near the lantern, with a touch of masquerade,
leaf streaks with green veins.
At those gates is the curved shadow of Baghdad,
and that star is hanging over Pulkovo.
What is your name? You're half Mnemosyne
a flicker in your name
and strange to me in the dusk of Berlin
halfway to wander together.
But here is a bench under a linden lit ...
You come to life in cramps of tears:
I see the gaze amazed at this life
and pale shine of hair.
I have a comparison in mind
for your lips when you kiss:
upland snow flickering in Tibet
hot key and hoarfrost flowers.
Our poor possessions at night,
fence, lamp, asphalt surface
put on an ace of imagination
to play the whole world at night.
Not clouds, but mountain spurs,
bonfire in the forest, no lamp by the window.
Oh swear to the end of the road
you will only be true to fiction ...
Under the lime blossoms blinks
lamp. Dark, fragrant, quiet. Shadow
runs through the pedestal
as a sable runs through a stump.
Behind the wasteland, like a peach, the sky melts:
water in the lights, Venice through, -
and the street ends in China
and that star hangs over the Volga.
Oh swear you believe in fiction
that you will only be true to fiction,
that you will not bar your soul in prison
you will not say, holding out his hand: the wall.
1938
У записи 2 лайков,
0 репостов,
54 просмотров.
0 репостов,
54 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Терехов
