Тайный эротоман.
Тётя Люся немного напоминала всех этих современных девушек, измученных приседами, детоксами и фото-челенджами. Только она была более естественной. Жители дачи ее ненавидели по многим причинам. Например, потому что она являлась председателем нашего садоводства с жутким названием ВНИГРи (на самом деле ничего жуткого - Всероссийский Нефтяной научно-исследовательский Геологоразведочный Институт), а председателей принято не любить, потому что они воруют деньги, «уплоченные» за электричество. Когда бабушка мне разрешала, я дружила с тётей Люсей, насколько это было возможно в мои три и в её пятьдесят. Тётя Люся была моей единственной возможностью ходить на озеро не только с родителями по выходным, но и в будние дни. Бабушка этим не занималась, так как «у нее все болело», а дедушка все время строил. Путь к озеру был непростым, и мы с тётей Люсей преодолевали его босиком. Причём, по обочинам, где росла мягкая и зеленая трава, мне ходить запрещалось, мы шли ровно по центру дороги. По мелким камушкам. Это было очень больно, но тётя Люся настаивала на том, что это очень полезно и непосредственно воздействует на определенные точки стоп. Я проклинала тётю Люсю и весь ее «цигун», но выхода, как я уже говорила, у меня не было. Зато теперь я могу ходить босыми ногами практически по любой поверхности и получаю от этого огромное удовольствие.
У тёти Люси был маленький собачонок Стёпа. Мерзкое существо, которое трахало за ногу всех, кто к нему приближался, и поедало Люсины шарфики. Люся убеждала меня и всех остальных, что Стёпина слюна лечебная, я ей верила и героически терпела, когда Степа густо намазывал своим склизким языком мои царапины на руках и ногах. Однажды, когда я в очередной раз, счастливая, прискакала к тёте Люсе с полотенцем и надувным кругом раньше условленного времени, я застала ее за странным занятием: она вытягивала из Стёпиной задницы шерстяной клетчатый платок, который он сожрал накануне.
У тёти Люси был темно-малиновый дом, куда мне удалось попасть всего один раз. Меня пригласили поесть какой-то чёрной каши, но я отказалась. А еще тётя Люся делала на продажу очень красивых кукол. Головы лепила из глины, потом прорисовывала глаза и рот, а пышные юбки шила из разноцветных лоскутов. Мне безумно хотелось иметь такую куклу, и однажды я попыталась её выклянчить. Тётя Люся куклу не подарила, но предложила мне сделать её самостоятельно. Именно тогда стало ясно, что я неусидчивая, неаккуратная и неспособная к кройке и шитью «недохозяйка» (эту гипотезу позже подтвердила моя «свекровь»). Голову кукле мы вылепили с горем пополам, но когда дело дошло до юбок, я ретировалась. После этого случая бабушка долго меня стыдила за то, что я только зря израсходовала дорогие материалы.
Помимо дурацкой собачки Стёпы, у Люси был сын Дима, который дружил с соседским мальчиком Митяем. Оба лет на 15 старше меня. Митяй носил ватник с черепом на спине, «кинчевку», на плече у него неизменно был кассетный «мафон», исполняющий на всю дачу песни Сектора Газа. Митяй был моей самой первой любовью, естественно, очень тайной и неразделённой. Несмотря на то, что в свои три года я вовсю испытывала очень женские эмоции, выражать их я особо не умела, поэтому я просто сидела в кустах за забором и ждала, пока Митяй выйдет из своей калитки. И вот он проплывает мимо меня, такой красивый и потрясающий, я смотрю во все глаза, а ветер доносит до меня матерные частушки и пошлую лирику Юрия Клинских. Я правда не знала, что с этим всем делать. Смотрела и не могла оторваться. А потом вызывала в памяти этот образ ещё и ещё, и даже пыталась его рисовать. Короче, все мои принцы времен детского сада были с серьгой-крестиком в ухе, и в модном ватнике. К Митяю часто приходили друзья. Это случалось вечером, как раз в то время, когда меня «загоняли» спать. Мне приходилось врать, что болит живот, и убегать из дома в ночной рубашке. Я закрывалась в туалетном теремке и смотрела в маленькое деревянное окошечко, что же там делает мой возлюбленный. Наш туалет находился аккурат напротив его калитки.
Так продолжалось примерно с трёх до шести или семи лет. Я помирала от неразделённой любви в туалетном теремке и рисовала по памяти ненаглядный образ. Мои желания и мысли переходили на бумагу: это было даже не рисование, а скорее арт-терапия - люди, по-быстрому накаляканные шариковой ручкой на оборотной стороне отслуживших родительских документов. Выражения их лиц, их прикосновения, их взаимоотношения, их проблемы. Никаких солнышек, домиков и прочего антуража, никакой прорисовки цветом, только их лица и то, что между ними. Я рисовала и разговаривала их голосами, вписывала их в определенную историю, создавала мысленный нарратив.
Самое удивительное, что моя мама все это прекрасно понимала. Недавно ей задали вполне стандартный вопрос: «А какой ваша дочь была в детстве?» Мама загадочно улыбнулась и изрекла: «Она была тайным эротоманом»... Теперь-то я понимаю, что быть им — значит следить за объектом страсти в окошечко туалетного теремка. Сейчас все немного изменилось, я могу обладать не только образом, но и настоящим живым человеком. Поэтому необходимость в рисовании отпала.
Что же случилось дальше? Тётю Люсю насмерть сбила машина, её мрачный дом снесли, участок купили новые хозяева. Митяя я больше не видела, но до сих пор, проходя босиком мимо его калитки за руку с сынишкой, я украдкой заглядываю в окна его дома. Детские привычки — они такие...
Если вам понравился этот текст, сделайте пожалуйста репост. Для меня это - лучшая поддержка и поощрение.
Тётя Люся немного напоминала всех этих современных девушек, измученных приседами, детоксами и фото-челенджами. Только она была более естественной. Жители дачи ее ненавидели по многим причинам. Например, потому что она являлась председателем нашего садоводства с жутким названием ВНИГРи (на самом деле ничего жуткого - Всероссийский Нефтяной научно-исследовательский Геологоразведочный Институт), а председателей принято не любить, потому что они воруют деньги, «уплоченные» за электричество. Когда бабушка мне разрешала, я дружила с тётей Люсей, насколько это было возможно в мои три и в её пятьдесят. Тётя Люся была моей единственной возможностью ходить на озеро не только с родителями по выходным, но и в будние дни. Бабушка этим не занималась, так как «у нее все болело», а дедушка все время строил. Путь к озеру был непростым, и мы с тётей Люсей преодолевали его босиком. Причём, по обочинам, где росла мягкая и зеленая трава, мне ходить запрещалось, мы шли ровно по центру дороги. По мелким камушкам. Это было очень больно, но тётя Люся настаивала на том, что это очень полезно и непосредственно воздействует на определенные точки стоп. Я проклинала тётю Люсю и весь ее «цигун», но выхода, как я уже говорила, у меня не было. Зато теперь я могу ходить босыми ногами практически по любой поверхности и получаю от этого огромное удовольствие.
У тёти Люси был маленький собачонок Стёпа. Мерзкое существо, которое трахало за ногу всех, кто к нему приближался, и поедало Люсины шарфики. Люся убеждала меня и всех остальных, что Стёпина слюна лечебная, я ей верила и героически терпела, когда Степа густо намазывал своим склизким языком мои царапины на руках и ногах. Однажды, когда я в очередной раз, счастливая, прискакала к тёте Люсе с полотенцем и надувным кругом раньше условленного времени, я застала ее за странным занятием: она вытягивала из Стёпиной задницы шерстяной клетчатый платок, который он сожрал накануне.
У тёти Люси был темно-малиновый дом, куда мне удалось попасть всего один раз. Меня пригласили поесть какой-то чёрной каши, но я отказалась. А еще тётя Люся делала на продажу очень красивых кукол. Головы лепила из глины, потом прорисовывала глаза и рот, а пышные юбки шила из разноцветных лоскутов. Мне безумно хотелось иметь такую куклу, и однажды я попыталась её выклянчить. Тётя Люся куклу не подарила, но предложила мне сделать её самостоятельно. Именно тогда стало ясно, что я неусидчивая, неаккуратная и неспособная к кройке и шитью «недохозяйка» (эту гипотезу позже подтвердила моя «свекровь»). Голову кукле мы вылепили с горем пополам, но когда дело дошло до юбок, я ретировалась. После этого случая бабушка долго меня стыдила за то, что я только зря израсходовала дорогие материалы.
Помимо дурацкой собачки Стёпы, у Люси был сын Дима, который дружил с соседским мальчиком Митяем. Оба лет на 15 старше меня. Митяй носил ватник с черепом на спине, «кинчевку», на плече у него неизменно был кассетный «мафон», исполняющий на всю дачу песни Сектора Газа. Митяй был моей самой первой любовью, естественно, очень тайной и неразделённой. Несмотря на то, что в свои три года я вовсю испытывала очень женские эмоции, выражать их я особо не умела, поэтому я просто сидела в кустах за забором и ждала, пока Митяй выйдет из своей калитки. И вот он проплывает мимо меня, такой красивый и потрясающий, я смотрю во все глаза, а ветер доносит до меня матерные частушки и пошлую лирику Юрия Клинских. Я правда не знала, что с этим всем делать. Смотрела и не могла оторваться. А потом вызывала в памяти этот образ ещё и ещё, и даже пыталась его рисовать. Короче, все мои принцы времен детского сада были с серьгой-крестиком в ухе, и в модном ватнике. К Митяю часто приходили друзья. Это случалось вечером, как раз в то время, когда меня «загоняли» спать. Мне приходилось врать, что болит живот, и убегать из дома в ночной рубашке. Я закрывалась в туалетном теремке и смотрела в маленькое деревянное окошечко, что же там делает мой возлюбленный. Наш туалет находился аккурат напротив его калитки.
Так продолжалось примерно с трёх до шести или семи лет. Я помирала от неразделённой любви в туалетном теремке и рисовала по памяти ненаглядный образ. Мои желания и мысли переходили на бумагу: это было даже не рисование, а скорее арт-терапия - люди, по-быстрому накаляканные шариковой ручкой на оборотной стороне отслуживших родительских документов. Выражения их лиц, их прикосновения, их взаимоотношения, их проблемы. Никаких солнышек, домиков и прочего антуража, никакой прорисовки цветом, только их лица и то, что между ними. Я рисовала и разговаривала их голосами, вписывала их в определенную историю, создавала мысленный нарратив.
Самое удивительное, что моя мама все это прекрасно понимала. Недавно ей задали вполне стандартный вопрос: «А какой ваша дочь была в детстве?» Мама загадочно улыбнулась и изрекла: «Она была тайным эротоманом»... Теперь-то я понимаю, что быть им — значит следить за объектом страсти в окошечко туалетного теремка. Сейчас все немного изменилось, я могу обладать не только образом, но и настоящим живым человеком. Поэтому необходимость в рисовании отпала.
Что же случилось дальше? Тётю Люсю насмерть сбила машина, её мрачный дом снесли, участок купили новые хозяева. Митяя я больше не видела, но до сих пор, проходя босиком мимо его калитки за руку с сынишкой, я украдкой заглядываю в окна его дома. Детские привычки — они такие...
Если вам понравился этот текст, сделайте пожалуйста репост. Для меня это - лучшая поддержка и поощрение.
Secret erotomaniac.
Aunt Lucy was a little reminiscent of all these modern girls, exhausted by squats, detoxes and photo challenges. Only she was more natural. Residents of the dacha hated her for many reasons. For example, because she was the chairman of our gardening with the creepy name VNIGRi (in fact, nothing creepy - the All-Russian Petroleum Research Geological Exploration Institute), and it is customary to dislike the chairmen, because they steal money "paid" for electricity. When my grandmother allowed me, I was friends with Aunt Lucy, as far as possible in my three and her fifty. Aunt Lucy was my only opportunity to go to the lake not only with my parents on weekends, but also on weekdays. Grandma didn’t do this, because “everything hurt”, and grandfather built all the time. The path to the lake was not easy, and aunt Lucy and I overcame it barefoot. Moreover, on the side of the road, where soft and green grass grew, I was forbidden to walk, we walked exactly in the center of the road. On small pebbles. It was very painful, but Aunt Lucy insisted that it is very useful and directly affects certain points of the feet. I cursed Aunt Lucy and her entire “qigong,” but I had no choice, as I said. But now I can walk barefoot on almost any surface and get great pleasure from it.
Aunt Lucy had a little dog Styopa. A vile creature that fucked the legs of everyone who approached him and ate Lucina's scarves. Lyusya convinced me and everyone else that Styopina saliva is healing, I believed her and heroically endured when Styopa thickly smeared my scratchy hands and feet with his slimy tongue. Once, when I was happy again, I jumped to Aunt Luce with a towel and a rubber ring before the agreed time, I found her in a strange occupation: she was pulling out a woolen checkered scarf from Stepina’s ass that he had eaten the day before.
Aunt Lucy had a dark crimson house, where I managed to get only once. I was invited to eat some kind of black porridge, but I refused. And also Aunt Lucy made for the sale of very beautiful dolls. She sculpted heads from clay, then painted eyes and mouth, and lush skirts were sewn from multi-colored rags. I really wanted to have such a doll, and once I tried to beg for it. Aunt Lucy did not present the doll, but suggested that I make it myself. It was then that it became clear that I was a restless, sloppy, and incapable of cutting and sewing "underwomen" (this hypothesis was later confirmed by my "mother in law"). We molded the head of the doll with grief in half, but when it came to skirts, I retreated. After this incident, my grandmother shamed me for a long time because I had only wasted my expensive materials.
In addition to the stupid dog Styopa, Lucy had a son, Dima, who was friends with the neighbor boy Mitya. Both are 15 years older than me. Mityai wore a padded jacket with a skull on his back, a “kintechka”, on his shoulder he always had a cassette “mafon”, performing the entire song of the Gaza Strip for the whole summer cottage. Mityai was my very first love, naturally, very secret and inseparable. Despite the fact that at the age of three I was experiencing very female emotions with all my might, I was not particularly able to express them, so I just sat in the bushes behind the fence and waited for Mityai to leave his gate. And then he swims past me, so beautiful and amazing, I look in all eyes, and the wind brings me obscene ditties and the vulgar lyrics of Yuri Klinsky. I really didn’t know what to do with this. I looked and could not come off. And then she recalled this image again and again, and even tried to draw it. In short, all of my kindergarten princes wore a cross-ear in their ear, and in a fashionable padded jacket. Friends often came to Mitya. This happened in the evening, just at the time when I was "driven" to sleep. I had to lie that my stomach hurts and run away from home in my nightgown. I locked myself in the toilet and looked into the small wooden window, what was my beloved doing there. Our toilet was exactly opposite his gate.
This went on from about three to six or seven years. I was dying from unrequited love in a toilet tower and painted from memory a beloved image. My desires and thoughts turned to paper: it wasn’t even drawing, but rather art therapy - people who quickly fired up with a ballpoint pen on the back of their old parental documents. The expressions of their faces, their touch, their relationship, their problems. No suns, houses and other entourage, no painting with color, only their faces and what is in between. I drew and spoke in their voices, inscribed them in a certain story, and created a mental narrative.
The most amazing thing is that my mother understood all this perfectly. Recently, she was asked a very standard question: “What was your daughter in childhood?” Mom smiled mysteriously and uttered: "She was a secret erotomaniac" ... Now I understand that to be him means to follow the object of passion in the window of a toilet tower. Now everything is a little
Aunt Lucy was a little reminiscent of all these modern girls, exhausted by squats, detoxes and photo challenges. Only she was more natural. Residents of the dacha hated her for many reasons. For example, because she was the chairman of our gardening with the creepy name VNIGRi (in fact, nothing creepy - the All-Russian Petroleum Research Geological Exploration Institute), and it is customary to dislike the chairmen, because they steal money "paid" for electricity. When my grandmother allowed me, I was friends with Aunt Lucy, as far as possible in my three and her fifty. Aunt Lucy was my only opportunity to go to the lake not only with my parents on weekends, but also on weekdays. Grandma didn’t do this, because “everything hurt”, and grandfather built all the time. The path to the lake was not easy, and aunt Lucy and I overcame it barefoot. Moreover, on the side of the road, where soft and green grass grew, I was forbidden to walk, we walked exactly in the center of the road. On small pebbles. It was very painful, but Aunt Lucy insisted that it is very useful and directly affects certain points of the feet. I cursed Aunt Lucy and her entire “qigong,” but I had no choice, as I said. But now I can walk barefoot on almost any surface and get great pleasure from it.
Aunt Lucy had a little dog Styopa. A vile creature that fucked the legs of everyone who approached him and ate Lucina's scarves. Lyusya convinced me and everyone else that Styopina saliva is healing, I believed her and heroically endured when Styopa thickly smeared my scratchy hands and feet with his slimy tongue. Once, when I was happy again, I jumped to Aunt Luce with a towel and a rubber ring before the agreed time, I found her in a strange occupation: she was pulling out a woolen checkered scarf from Stepina’s ass that he had eaten the day before.
Aunt Lucy had a dark crimson house, where I managed to get only once. I was invited to eat some kind of black porridge, but I refused. And also Aunt Lucy made for the sale of very beautiful dolls. She sculpted heads from clay, then painted eyes and mouth, and lush skirts were sewn from multi-colored rags. I really wanted to have such a doll, and once I tried to beg for it. Aunt Lucy did not present the doll, but suggested that I make it myself. It was then that it became clear that I was a restless, sloppy, and incapable of cutting and sewing "underwomen" (this hypothesis was later confirmed by my "mother in law"). We molded the head of the doll with grief in half, but when it came to skirts, I retreated. After this incident, my grandmother shamed me for a long time because I had only wasted my expensive materials.
In addition to the stupid dog Styopa, Lucy had a son, Dima, who was friends with the neighbor boy Mitya. Both are 15 years older than me. Mityai wore a padded jacket with a skull on his back, a “kintechka”, on his shoulder he always had a cassette “mafon”, performing the entire song of the Gaza Strip for the whole summer cottage. Mityai was my very first love, naturally, very secret and inseparable. Despite the fact that at the age of three I was experiencing very female emotions with all my might, I was not particularly able to express them, so I just sat in the bushes behind the fence and waited for Mityai to leave his gate. And then he swims past me, so beautiful and amazing, I look in all eyes, and the wind brings me obscene ditties and the vulgar lyrics of Yuri Klinsky. I really didn’t know what to do with this. I looked and could not come off. And then she recalled this image again and again, and even tried to draw it. In short, all of my kindergarten princes wore a cross-ear in their ear, and in a fashionable padded jacket. Friends often came to Mitya. This happened in the evening, just at the time when I was "driven" to sleep. I had to lie that my stomach hurts and run away from home in my nightgown. I locked myself in the toilet and looked into the small wooden window, what was my beloved doing there. Our toilet was exactly opposite his gate.
This went on from about three to six or seven years. I was dying from unrequited love in a toilet tower and painted from memory a beloved image. My desires and thoughts turned to paper: it wasn’t even drawing, but rather art therapy - people who quickly fired up with a ballpoint pen on the back of their old parental documents. The expressions of their faces, their touch, their relationship, their problems. No suns, houses and other entourage, no painting with color, only their faces and what is in between. I drew and spoke in their voices, inscribed them in a certain story, and created a mental narrative.
The most amazing thing is that my mother understood all this perfectly. Recently, she was asked a very standard question: “What was your daughter in childhood?” Mom smiled mysteriously and uttered: "She was a secret erotomaniac" ... Now I understand that to be him means to follow the object of passion in the window of a toilet tower. Now everything is a little
У записи 59 лайков,
14 репостов.
14 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Darya Snail
