Когда мой папа был маленьким, у него была гитара Мейфтер. Он ее «нафарцевал». Я нашла эту гитару завернутой на шкафу в целлофане в свои 13. Тогда я занималась на фортепиано, но радости мне это не приносило - «менуэтный» репертуар почти никогда не совпадал с моими предпочтениями, а учительница любила не меня, а Мишу и Настю. Рядом с классом фортепиано был класс гитары, я пришла туда, и познакомилась с маргинальным алкоголиком Михал Борисычем. Так началось мое обучение на струнном инструменте.
С Михал Борисычем мы очень быстро нашли общий язык. «Менуэтов» было по минимуму, зато он никогда не морщился от просьб подобрать аккорды из репертуара Сплин или ДДТ. Иногда Михал Борисыч был настолько пьян, что не мог начать урок. Я долго слушала, как его разрывает в туалете от рвотных позывов, затем он выползал весь зеленый, и, вопреки всему, мы работали. И какие это были уроки! Михал Борисыч учил меня играть с чувством, петь с душой, он мог выключить свет, зажечь свечку и просил меня представить, что вокруг лес, а я играю друзьям у костра. Он не ругал меня за невыученные партии.
Однажды, я явилась к нему, хорошенько накурившись, думала, выветрится пока еду в трамвае, но не тут-то было. Я приехала раньше, и увидела, как Борисыч занимается с двумя парнями, которые хотели создать группу. Это зрелище окончательно меня доконало, и я зашлась неистовым хохотом. Я не то что ржала, меня просто сгибало пополам, а по моим красным глазам было понятно, что музыкант сегодня их меня никакой. Мой учитель понимающе на меня посмотрел и отправил с миром домой, попросив впредь приходить трезвой.
С гитарой Мейфтер связан потрясающий период жизни, когда я пела. Пела в широком смысле, в плане возраста, в плане душевного состояния и восприятия мира. У меня был посредственный репертуар, с которым я гастролировала по подъездам. До сих пор мне очень тепло на душе, когда я вспоминаю «дин-дон» в дверь. Папа начинает психовать, мол «опять к ней пришли эти гопники…» я открываю, а на лестничной площадке стоит толпа парней. Мы ставим прямо около лифта две деревянные скамейки, садимся, и я пою. А они курят и потягивают пивас. Культурная программа.
Помимо меня играли и пели еще Леха-Винт и, вроде бы, Кеша. Леха был моим парнем, я всегда заслушивалась, когда он исполнял «На восточной улице, на карнизах узких». Но еще он пел «Епа-опа шури-муры, вот такие бабы-дуры». И это мне очень не нравилось. Возможно, эта установка помешала нам быть вместе. Но песню про восточную улицу, которую от него узнала, я пою и сейчас с Лехиными интонациями.
Я ездила с гитарой на электричке из города на дачу. В длинной юбке, в босоножках на платформе, в фенечках до локтя, с монетой «инь-янь» на шее. Потому что Саша Васильев из группы Сплин в своих интервью конца 90-х говорил, что увлекается даосизмом, читает Мантека Чиа. Я нашла в «Сайгоне» книгу Мантека Чиа, прочитала 5 страниц, ничего не поняла, но увидела картинку «инь и янь», и решила, что если я надену этот значок, то буду хоть как-то ближе к Васильеву. В 13 лет это было жизненно необходимо.
Мои гастроли прервались после поступления в универ, а гитара опять оказалась на шкафу в целлофане. Начались другие игры. Когда я вновь о ней вспомнила и достала, то обнаружила трещину во всю нижнюю деку. Кто-то сел на инструмент сверху или, еще хуже, прошелся по нему ногами. Я обзвонила многих мастеров, но они отказывалась ремонтировать гитару, так как это было серьезное повреждение, требующее или замены нижней стенки и профессиональной склейки. Моя сестра, консерваторская виолончелистка, сказала, что дешевле купить новую, чем пытаться реанимировать эту гитару. Но мне хотелось вдохнуть жизнь в мой Мейфтер. Вернуть кусочек юности, и снова гладить струны родного инструмента. Наконец, в Питере нашелся «Страдивари» по фамилии Коновалов, известный в узких кругах.
Коновалов, как и положено, жил на Петроградке, в «старом фонде». Когда дверь открылась, ко мне вышло несколько котов, а затем и сам мастер в халате и тапочках. Я проследовала за ним по узкому коридору мимо нескольких стиральных машин, антресолей и мисок с кормом, неизменно сопровождаемая тремя котами мастера, и оказалась в небольшой мастерской. Это было странное помещение с маленьким окошком и даже с самодельным вторым полуэтажом. По стенам было развешаны «части» инструментов, причем многие их них я видела впервые в жизни. Коновалов осмотрел мою гитару, постучал по ней, буркнул себе в бороду, что за «десяточку», как посоветовала сестра, такую не купить, а за десяточку можно взять «сраненький фанерный стратокастер». Моя гитара из прекрасного дерева, она давала звук даже будучи раздолбанной почти пополам, она пела в агонии… Три кота смотрели на меня выжидающе, Коновалов морщил брови и вслух размышлял, что же мы будем делать. А делать нам нужно было многое: снимать гриф, отклеивать деки, снимать колки, снимать старый лак и покрыть новым обе стороны, потому что это тоже влияет на акустику, и черти что еще… Затем он выставил мне чек тысяч на 14 и я согласилась. Может быть действительно стОило послушать сестру и купить, например, фанерную «Ямаху»? Но… Каждый из нас находится в своем мифе, и вокруг него происходит именно та реальность, в которую он верит. Я решила поверить Коновалову. Он ведь жил на Петроградке, и, мне показалось, он понял, почему я хочу починить этот инструмент. И ему это тоже было близко.
История с ремонтом гитары случилась как раз до карантина. Потом мы семьей уехали в Хибины, кататься на лыжах. Коновалов исправно делал фотоотчеты, на которых я видела жуткие садистские приспособления для средневековых пыток и мою Мейфтер, в раскоряченном, расклеенном, разобранном состоянии. Наконец, я получила финальное фото уже готового инструмента и видео ролик, в котором Коновалов в халате, поставив одну ногу в тапочке без задника на стул, лихо исполнял какой-то «менуэт» на моем инструменте. Коты тоже были на заднем плане.
Теперь я мечтаю приехать в Питер и забрать свою гитару. Я не исключаю, что она будет давать худший звук: не тот лак, шов на нижней стенке. Но, знаете, это - как возвращение старого и очень любимого друга, которого так больно терять, и которого ты всегда ждешь, и всегда готов принять в объятия.
С Михал Борисычем мы очень быстро нашли общий язык. «Менуэтов» было по минимуму, зато он никогда не морщился от просьб подобрать аккорды из репертуара Сплин или ДДТ. Иногда Михал Борисыч был настолько пьян, что не мог начать урок. Я долго слушала, как его разрывает в туалете от рвотных позывов, затем он выползал весь зеленый, и, вопреки всему, мы работали. И какие это были уроки! Михал Борисыч учил меня играть с чувством, петь с душой, он мог выключить свет, зажечь свечку и просил меня представить, что вокруг лес, а я играю друзьям у костра. Он не ругал меня за невыученные партии.
Однажды, я явилась к нему, хорошенько накурившись, думала, выветрится пока еду в трамвае, но не тут-то было. Я приехала раньше, и увидела, как Борисыч занимается с двумя парнями, которые хотели создать группу. Это зрелище окончательно меня доконало, и я зашлась неистовым хохотом. Я не то что ржала, меня просто сгибало пополам, а по моим красным глазам было понятно, что музыкант сегодня их меня никакой. Мой учитель понимающе на меня посмотрел и отправил с миром домой, попросив впредь приходить трезвой.
С гитарой Мейфтер связан потрясающий период жизни, когда я пела. Пела в широком смысле, в плане возраста, в плане душевного состояния и восприятия мира. У меня был посредственный репертуар, с которым я гастролировала по подъездам. До сих пор мне очень тепло на душе, когда я вспоминаю «дин-дон» в дверь. Папа начинает психовать, мол «опять к ней пришли эти гопники…» я открываю, а на лестничной площадке стоит толпа парней. Мы ставим прямо около лифта две деревянные скамейки, садимся, и я пою. А они курят и потягивают пивас. Культурная программа.
Помимо меня играли и пели еще Леха-Винт и, вроде бы, Кеша. Леха был моим парнем, я всегда заслушивалась, когда он исполнял «На восточной улице, на карнизах узких». Но еще он пел «Епа-опа шури-муры, вот такие бабы-дуры». И это мне очень не нравилось. Возможно, эта установка помешала нам быть вместе. Но песню про восточную улицу, которую от него узнала, я пою и сейчас с Лехиными интонациями.
Я ездила с гитарой на электричке из города на дачу. В длинной юбке, в босоножках на платформе, в фенечках до локтя, с монетой «инь-янь» на шее. Потому что Саша Васильев из группы Сплин в своих интервью конца 90-х говорил, что увлекается даосизмом, читает Мантека Чиа. Я нашла в «Сайгоне» книгу Мантека Чиа, прочитала 5 страниц, ничего не поняла, но увидела картинку «инь и янь», и решила, что если я надену этот значок, то буду хоть как-то ближе к Васильеву. В 13 лет это было жизненно необходимо.
Мои гастроли прервались после поступления в универ, а гитара опять оказалась на шкафу в целлофане. Начались другие игры. Когда я вновь о ней вспомнила и достала, то обнаружила трещину во всю нижнюю деку. Кто-то сел на инструмент сверху или, еще хуже, прошелся по нему ногами. Я обзвонила многих мастеров, но они отказывалась ремонтировать гитару, так как это было серьезное повреждение, требующее или замены нижней стенки и профессиональной склейки. Моя сестра, консерваторская виолончелистка, сказала, что дешевле купить новую, чем пытаться реанимировать эту гитару. Но мне хотелось вдохнуть жизнь в мой Мейфтер. Вернуть кусочек юности, и снова гладить струны родного инструмента. Наконец, в Питере нашелся «Страдивари» по фамилии Коновалов, известный в узких кругах.
Коновалов, как и положено, жил на Петроградке, в «старом фонде». Когда дверь открылась, ко мне вышло несколько котов, а затем и сам мастер в халате и тапочках. Я проследовала за ним по узкому коридору мимо нескольких стиральных машин, антресолей и мисок с кормом, неизменно сопровождаемая тремя котами мастера, и оказалась в небольшой мастерской. Это было странное помещение с маленьким окошком и даже с самодельным вторым полуэтажом. По стенам было развешаны «части» инструментов, причем многие их них я видела впервые в жизни. Коновалов осмотрел мою гитару, постучал по ней, буркнул себе в бороду, что за «десяточку», как посоветовала сестра, такую не купить, а за десяточку можно взять «сраненький фанерный стратокастер». Моя гитара из прекрасного дерева, она давала звук даже будучи раздолбанной почти пополам, она пела в агонии… Три кота смотрели на меня выжидающе, Коновалов морщил брови и вслух размышлял, что же мы будем делать. А делать нам нужно было многое: снимать гриф, отклеивать деки, снимать колки, снимать старый лак и покрыть новым обе стороны, потому что это тоже влияет на акустику, и черти что еще… Затем он выставил мне чек тысяч на 14 и я согласилась. Может быть действительно стОило послушать сестру и купить, например, фанерную «Ямаху»? Но… Каждый из нас находится в своем мифе, и вокруг него происходит именно та реальность, в которую он верит. Я решила поверить Коновалову. Он ведь жил на Петроградке, и, мне показалось, он понял, почему я хочу починить этот инструмент. И ему это тоже было близко.
История с ремонтом гитары случилась как раз до карантина. Потом мы семьей уехали в Хибины, кататься на лыжах. Коновалов исправно делал фотоотчеты, на которых я видела жуткие садистские приспособления для средневековых пыток и мою Мейфтер, в раскоряченном, расклеенном, разобранном состоянии. Наконец, я получила финальное фото уже готового инструмента и видео ролик, в котором Коновалов в халате, поставив одну ногу в тапочке без задника на стул, лихо исполнял какой-то «менуэт» на моем инструменте. Коты тоже были на заднем плане.
Теперь я мечтаю приехать в Питер и забрать свою гитару. Я не исключаю, что она будет давать худший звук: не тот лак, шов на нижней стенке. Но, знаете, это - как возвращение старого и очень любимого друга, которого так больно терять, и которого ты всегда ждешь, и всегда готов принять в объятия.
When my dad was little, he had a Mayfather guitar. He "cheated". I found this guitar wrapped in a cellophane cabinet at the age of 13. Then I studied piano, but it did not bring me joy - the “minuet” repertoire almost never coincided with my preferences, and the teacher did not love me, but Misha and Nastya. Next to the piano class was a guitar class, I went there and met a marginal alcoholic Michal Borisych. Thus began my training on a string instrument.
With Michal Borisych, we very quickly found a common language. “Minuets” was at a minimum, but he never frowned at requests to pick up chords from the Spleen or DDT repertoire. Sometimes Michal Borisych was so drunk that he could not start the lesson. I listened for a long time as he was tearing him up in the toilet from gagging, then he crawled out all green, and, contrary to all, we worked. And what were these lessons! Michal Borisych taught me to play with feeling, to sing with soul, he could turn off the light, light a candle and asked me to imagine that there was a forest around, and I play friends by the fire. He did not scold me for unlearned games.
Once, I came to him, having smoked well, thought I would disappear while I was on the tram, but it wasn’t there. I arrived earlier, and saw how Borisych is engaged with two guys who wanted to create a group. This sight finally finished me, and I fell into a frantic laughter. I wasn’t just neighing, I was simply bent in half, and it was clear from my red eyes that the musician today didn’t have me. My teacher looked at me understandingly and sent me home in peace, asking me to continue to come sober.
An amazing period of life is associated with the Mayforter guitar when I sang. She sang in a broad sense, in terms of age, in terms of mental state and perception of the world. I had a mediocre repertoire with which I toured the porches. Until now, I am very warm in my soul when I remember the “ding-dong” at the door. Dad begins to freak out, saying, "these gopniks came to her again ..." I open, and on the landing there is a crowd of guys. We set two wooden benches right next to the elevator, sit down, and I sing. And they smoke and sip beer. The cultural program.
In addition to me, Lech-Vint and, seemingly, Kesha also played and sang. Lech was my boyfriend, I always listened when he sang "On East Street, on narrow ledges." But he also sang "Epa-opa shuri-mura, such women-fools." And I really did not like it. Perhaps this setup prevented us from being together. But I am singing a song about the eastern street that I learned from him, and now with Lekhin’s intonations.
I went with a guitar on an electric train from the city to the country. In a long skirt, in platform sandals, in baubles to the elbow, with a yin-yang coin on the neck. Because Sasha Vasiliev from the Splin group in his interviews of the late 90s said that he was fond of Taoism, reads Manteka Chia. I found Mantek Chia’s book in Saigon, read 5 pages, didn’t understand anything, but saw the picture “yin and yang,” and decided that if I put on this badge I would be at least somehow closer to Vasiliev. At 13, it was vital.
My tour was interrupted after entering the university, and the guitar again appeared on the cabinet in cellophane. Other games started. When I remembered her again and took out, I found a crack in the entire lower deck. Someone sat on a tool from above or, worse, walked on it with their feet. I phoned many masters, but they refused to repair the guitar, as it was serious damage, requiring either replacement of the bottom wall and professional gluing. My sister, a conservative cellist, said it was cheaper to buy a new one than trying to reanimate this guitar. But I wanted to breathe life into my Mayfighter. Return a piece of youth, and again stroke the strings of the native instrument. Finally, in St. Petersburg there was a "Stradivarius" by the name of Konovalov, known in narrow circles.
Konovalov, as expected, lived on Petrogradka, in the "old fund." When the door opened, several cats came out to me, and then the master himself in a bathrobe and slippers. I followed him along a narrow corridor past several washing machines, mezzanines and food bowls, invariably accompanied by three master cats, and ended up in a small workshop. It was a strange room with a small window and even with a home-made second half-floor. “Parts” of tools were hung on the walls, and I saw many of them for the first time in my life. Konovalov examined my guitar, knocked on it, mumbled into his beard that for the "ten", as my sister advised, this could not be bought, and for the ten, you could take the "little plywood stratocaster." My guitar is made of beautiful wood, it made a sound even when it was cut in half, she sang in agony ... Three cats looked at me expectantly, Konovalov wrinkled his eyebrows and wondered aloud what we were going to do. And we had to do a lot: remove the fretboard, peel the decks, remove the pegs, remove the old varnish and cover both sides with a new one, because this also affects the acoustics, and what the hell ... Then he put me a check for 14 thousand and I agreed. Maybe life
With Michal Borisych, we very quickly found a common language. “Minuets” was at a minimum, but he never frowned at requests to pick up chords from the Spleen or DDT repertoire. Sometimes Michal Borisych was so drunk that he could not start the lesson. I listened for a long time as he was tearing him up in the toilet from gagging, then he crawled out all green, and, contrary to all, we worked. And what were these lessons! Michal Borisych taught me to play with feeling, to sing with soul, he could turn off the light, light a candle and asked me to imagine that there was a forest around, and I play friends by the fire. He did not scold me for unlearned games.
Once, I came to him, having smoked well, thought I would disappear while I was on the tram, but it wasn’t there. I arrived earlier, and saw how Borisych is engaged with two guys who wanted to create a group. This sight finally finished me, and I fell into a frantic laughter. I wasn’t just neighing, I was simply bent in half, and it was clear from my red eyes that the musician today didn’t have me. My teacher looked at me understandingly and sent me home in peace, asking me to continue to come sober.
An amazing period of life is associated with the Mayforter guitar when I sang. She sang in a broad sense, in terms of age, in terms of mental state and perception of the world. I had a mediocre repertoire with which I toured the porches. Until now, I am very warm in my soul when I remember the “ding-dong” at the door. Dad begins to freak out, saying, "these gopniks came to her again ..." I open, and on the landing there is a crowd of guys. We set two wooden benches right next to the elevator, sit down, and I sing. And they smoke and sip beer. The cultural program.
In addition to me, Lech-Vint and, seemingly, Kesha also played and sang. Lech was my boyfriend, I always listened when he sang "On East Street, on narrow ledges." But he also sang "Epa-opa shuri-mura, such women-fools." And I really did not like it. Perhaps this setup prevented us from being together. But I am singing a song about the eastern street that I learned from him, and now with Lekhin’s intonations.
I went with a guitar on an electric train from the city to the country. In a long skirt, in platform sandals, in baubles to the elbow, with a yin-yang coin on the neck. Because Sasha Vasiliev from the Splin group in his interviews of the late 90s said that he was fond of Taoism, reads Manteka Chia. I found Mantek Chia’s book in Saigon, read 5 pages, didn’t understand anything, but saw the picture “yin and yang,” and decided that if I put on this badge I would be at least somehow closer to Vasiliev. At 13, it was vital.
My tour was interrupted after entering the university, and the guitar again appeared on the cabinet in cellophane. Other games started. When I remembered her again and took out, I found a crack in the entire lower deck. Someone sat on a tool from above or, worse, walked on it with their feet. I phoned many masters, but they refused to repair the guitar, as it was serious damage, requiring either replacement of the bottom wall and professional gluing. My sister, a conservative cellist, said it was cheaper to buy a new one than trying to reanimate this guitar. But I wanted to breathe life into my Mayfighter. Return a piece of youth, and again stroke the strings of the native instrument. Finally, in St. Petersburg there was a "Stradivarius" by the name of Konovalov, known in narrow circles.
Konovalov, as expected, lived on Petrogradka, in the "old fund." When the door opened, several cats came out to me, and then the master himself in a bathrobe and slippers. I followed him along a narrow corridor past several washing machines, mezzanines and food bowls, invariably accompanied by three master cats, and ended up in a small workshop. It was a strange room with a small window and even with a home-made second half-floor. “Parts” of tools were hung on the walls, and I saw many of them for the first time in my life. Konovalov examined my guitar, knocked on it, mumbled into his beard that for the "ten", as my sister advised, this could not be bought, and for the ten, you could take the "little plywood stratocaster." My guitar is made of beautiful wood, it made a sound even when it was cut in half, she sang in agony ... Three cats looked at me expectantly, Konovalov wrinkled his eyebrows and wondered aloud what we were going to do. And we had to do a lot: remove the fretboard, peel the decks, remove the pegs, remove the old varnish and cover both sides with a new one, because this also affects the acoustics, and what the hell ... Then he put me a check for 14 thousand and I agreed. Maybe life
У записи 55 лайков,
3 репостов,
1013 просмотров.
3 репостов,
1013 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Darya Snail
