Ну и наконец...
"Все это послужило почвой для сакрализации личности Солженицына в массовом сознании и восприятия его мессианизма — на фоне крутой ломки советской картины мира — уже не как мифа, а как реальности. Кульминацией в этом смысле стал 1994-й год, когда писатель вернулся в страну и когда его фигура стала всерьез рассматриваться в качестве кандидатуры на пост Президента России вместо утратившего первоначальное доверие Б.Ельцина. Следует заметить, что при очевидной срежиссированности ритуала возвращения (что подчеркивали съемки телегруппы Би-Би-Си [112], масса встречавших Солженицына – как в провинциальных городах, так и в Москве (на Ярославском вокзале собралось около 20 тысяч человек) – не замечала этого и проявляла по отношению к писателю прямо-таки религиозный экстаз. Ситуация явно свидетельствовала о возрождении глубинных архаичных пластов психологии и культуры русского народа. При этом одинаковый энтузиазм проявляли как низшие слои населения, так и многие представители интеллектуальной элиты, новообращенные «демократы» и «православные». Картина в точности совпадала с культурологической формулой Ю.Лотмана:
«В основе религиозного акта лежит безоговорочное вручение себя во власть. Одна сторона отдает себя другой, без того, чтобы сопровождать этот акт какими-либо условиями, кроме того, что получающая сторона (т.е. бог, идол, кумир) признается носительницей высшей мощи».[113]
Указание на психологическую близость секулярного кумиропочитания религиозному акту в данном случае вполне корректно и заставляет вспомнить давнее печальное наблюдение Пушкина о том, что «люди верят только славе».[114] Налицо живая иллюстрация превращения «символической» власти, присвоенной писателем, благодаря его всемирной известности, в серьезную социальную и политическую власть, повлекшую за собой смену идеологической и литературной конъюнктуры.
(...)
Нельзя не признать, что в целом феномен Солженицына, начиная с его зарождения, свидетельствует о его во многом российской специфике, порожденной как социально-политическими, так и культурными особенностями развития страны. В связи с этим мысли о возможности «китайского Солженицына», высказанные в свое время с оптимизмом Ю.Карякиным, а сравнительно недавно припомненные – уже с долей иронии – С.Аверинцевым[116], представляются не только политическим, но и культурологическим нонсенсом.[117] Трудно сказать вообще, в каком из современных государств был бы возможен случай, когда писатель, изгнанный из страны и отторгнутый обществом, возвращался в нее «на белом коне» (явление Хомейни представляет здесь единственное исключение, но Иран – страна другой культуры и другого уровня развития)…
Все это лишний раз свидетельствует о «разрухе в головах», ставшей в очередной раз фактом жизни российского общества вследствие неожиданных поворотов во властной политике, наложившихся на традиционное легковерие, подверженность влиянию авторитетов и отсутствие привычки самостоятельного мышления.
(с)
"Все это послужило почвой для сакрализации личности Солженицына в массовом сознании и восприятия его мессианизма — на фоне крутой ломки советской картины мира — уже не как мифа, а как реальности. Кульминацией в этом смысле стал 1994-й год, когда писатель вернулся в страну и когда его фигура стала всерьез рассматриваться в качестве кандидатуры на пост Президента России вместо утратившего первоначальное доверие Б.Ельцина. Следует заметить, что при очевидной срежиссированности ритуала возвращения (что подчеркивали съемки телегруппы Би-Би-Си [112], масса встречавших Солженицына – как в провинциальных городах, так и в Москве (на Ярославском вокзале собралось около 20 тысяч человек) – не замечала этого и проявляла по отношению к писателю прямо-таки религиозный экстаз. Ситуация явно свидетельствовала о возрождении глубинных архаичных пластов психологии и культуры русского народа. При этом одинаковый энтузиазм проявляли как низшие слои населения, так и многие представители интеллектуальной элиты, новообращенные «демократы» и «православные». Картина в точности совпадала с культурологической формулой Ю.Лотмана:
«В основе религиозного акта лежит безоговорочное вручение себя во власть. Одна сторона отдает себя другой, без того, чтобы сопровождать этот акт какими-либо условиями, кроме того, что получающая сторона (т.е. бог, идол, кумир) признается носительницей высшей мощи».[113]
Указание на психологическую близость секулярного кумиропочитания религиозному акту в данном случае вполне корректно и заставляет вспомнить давнее печальное наблюдение Пушкина о том, что «люди верят только славе».[114] Налицо живая иллюстрация превращения «символической» власти, присвоенной писателем, благодаря его всемирной известности, в серьезную социальную и политическую власть, повлекшую за собой смену идеологической и литературной конъюнктуры.
(...)
Нельзя не признать, что в целом феномен Солженицына, начиная с его зарождения, свидетельствует о его во многом российской специфике, порожденной как социально-политическими, так и культурными особенностями развития страны. В связи с этим мысли о возможности «китайского Солженицына», высказанные в свое время с оптимизмом Ю.Карякиным, а сравнительно недавно припомненные – уже с долей иронии – С.Аверинцевым[116], представляются не только политическим, но и культурологическим нонсенсом.[117] Трудно сказать вообще, в каком из современных государств был бы возможен случай, когда писатель, изгнанный из страны и отторгнутый обществом, возвращался в нее «на белом коне» (явление Хомейни представляет здесь единственное исключение, но Иран – страна другой культуры и другого уровня развития)…
Все это лишний раз свидетельствует о «разрухе в головах», ставшей в очередной раз фактом жизни российского общества вследствие неожиданных поворотов во властной политике, наложившихся на традиционное легковерие, подверженность влиянию авторитетов и отсутствие привычки самостоятельного мышления.
(с)
Well, finally ...
"All this served as a basis for sacred personalization of Solzhenitsyn in the mass consciousness and perception of his messianism - against the background of a sharp break of the Soviet picture of the world - not as a myth, but as reality. The culmination in this sense was the 1994th year, when the writer returned to the country and when his figure began to be seriously considered as a candidate for the post of President of Russia instead of B. Yeltsin, who lost his initial trust. It should be noted that with the obvious ritual of returning (which the BBC TV crew filmed [112], the mass of Solzhenitsyn who met - both in provincial cities and in Moscow (about 20 thousand people gathered at the Yaroslavl station) - did not notice this and showed a religious ecstasy towards the writer. The situation clearly indicated a revival of the deep archaic of the psychology and culture of the Russian people, with the same enthusiasm as the lower strata of the population, as well as many representatives of the intellectual elite, the newly converted "democrats" and "Orthodox". The picture exactly coincided with the culturological formula of Y. Lotman:
“The basis of a religious act is the unconditional presentation of oneself to power. One side gives itself to the other, without accompanying this act by any conditions, except that the receiving party (ie, god, idol, idol) is recognized as the bearer of higher power. ”[113]
The reference to the psychological closeness of the secular idolatry to the religious act in this case is quite correct and makes us recall the long-standing sad observation of Pushkin that “people believe only in fame”. [114] There is a vivid illustration of the transformation of the “symbolic” power appropriated by the writer, thanks to his worldwide fame, into serious social and political power, which resulted in a change of ideological and literary conjuncture.
(...)
It must be admitted that, on the whole, Solzhenitsyn’s phenomenon, starting from its inception, testifies to its largely Russian specificity, generated by both sociopolitical and cultural features of the country's development. In this regard, the ideas about the possibility of “Chinese Solzhenitsyn,” expressed at one time with optimism by Y. Karyakin, and relatively recently recalled - already with a bit of irony - S. Averintsev [116], are presented not only political, but also cultural nonsense. [ 117] It is difficult to say in general which of the modern states would be the case when a writer who was expelled from the country and rejected by society returned to her "on a white horse" (the Khomeini phenomenon is the only exception here, but Iran is a country of a different culture and different level of development ) ...
All this once again testifies to the “devastation in the heads”, which has once again become a fact of life in Russian society as a result of unexpected turns in power politics, superimposed on the traditional gullibility, susceptibility to authority and the lack of independent thinking habits.
(with)
"All this served as a basis for sacred personalization of Solzhenitsyn in the mass consciousness and perception of his messianism - against the background of a sharp break of the Soviet picture of the world - not as a myth, but as reality. The culmination in this sense was the 1994th year, when the writer returned to the country and when his figure began to be seriously considered as a candidate for the post of President of Russia instead of B. Yeltsin, who lost his initial trust. It should be noted that with the obvious ritual of returning (which the BBC TV crew filmed [112], the mass of Solzhenitsyn who met - both in provincial cities and in Moscow (about 20 thousand people gathered at the Yaroslavl station) - did not notice this and showed a religious ecstasy towards the writer. The situation clearly indicated a revival of the deep archaic of the psychology and culture of the Russian people, with the same enthusiasm as the lower strata of the population, as well as many representatives of the intellectual elite, the newly converted "democrats" and "Orthodox". The picture exactly coincided with the culturological formula of Y. Lotman:
“The basis of a religious act is the unconditional presentation of oneself to power. One side gives itself to the other, without accompanying this act by any conditions, except that the receiving party (ie, god, idol, idol) is recognized as the bearer of higher power. ”[113]
The reference to the psychological closeness of the secular idolatry to the religious act in this case is quite correct and makes us recall the long-standing sad observation of Pushkin that “people believe only in fame”. [114] There is a vivid illustration of the transformation of the “symbolic” power appropriated by the writer, thanks to his worldwide fame, into serious social and political power, which resulted in a change of ideological and literary conjuncture.
(...)
It must be admitted that, on the whole, Solzhenitsyn’s phenomenon, starting from its inception, testifies to its largely Russian specificity, generated by both sociopolitical and cultural features of the country's development. In this regard, the ideas about the possibility of “Chinese Solzhenitsyn,” expressed at one time with optimism by Y. Karyakin, and relatively recently recalled - already with a bit of irony - S. Averintsev [116], are presented not only political, but also cultural nonsense. [ 117] It is difficult to say in general which of the modern states would be the case when a writer who was expelled from the country and rejected by society returned to her "on a white horse" (the Khomeini phenomenon is the only exception here, but Iran is a country of a different culture and different level of development ) ...
All this once again testifies to the “devastation in the heads”, which has once again become a fact of life in Russian society as a result of unexpected turns in power politics, superimposed on the traditional gullibility, susceptibility to authority and the lack of independent thinking habits.
(with)
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Дарья Фарафонова
