Андрей Платонов - "Котлован"
За время сомнения в правильности жизни он редко ел спокойно, всегда чувствуя свою томящую душу.
Тревожные звуки внезапной музыки давали чувство совести, они предлагали беречь время жизни, пройти даль надежды до конца и достигнуть её, чтобы найти там источник этого волнующего пения и не заплакать перед смертью от тоски тщетности.
На выкошенном пустыре пахло умершей травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть жизни и тоска тщетности.
Ему казалась жизнь хорошей, когда счастье недостижимо и о нем лишь шелестят деревья и поёт духовая музыка в профсоюзном саду.
Она тщетно писала ему письма о своём обожании, он же, превозмогая общественную нагрузку, молчал, заранее отказываясь от конфискации её ласк, потому что искал женщину более благородного, активного типа.
Чиклин прислушался к начавшемуся дождю на дворе, к его долгому скорбящему звуку, поющему в листве, в плетнях и в мирной кровле деревни; безучастно, как в пустоте, проливалась свежая влага, и только тоска хотя бы одного человека, слушающего дождь, могла бы вознаградить это истощение природы.
Вскоре на земле наступила сплошная тьма, усиленная чернотой почвы, растоптанной бродящими массами; но верх был ещё светел - среди сырости неслышного ветра и высоты там стояло желтое сияние достигавшего туда солнца и отражалось на последней листве склонившихся в тишине садов.
Вощев боялся ночей, он в них лежал без сна и сомневался; его основное чувство жизни стремилось к чему-либо надлежащему на свете, и тайная надежда мысли обещала ему далекое спасение от безвестности всеобщего существования.
В храме горели многие свечи; свет молчаливого, печального воска освещал всю внутренность помещения до самого подспудья купола, и чистоплотные лица святых с выражением равнодушия глядели в мертвый воздух, как жители того, спокойного света, - но храм был пуст.
Иные, склонившись, стучали себе в грудь и слушали свою мысль оттуда, но сердце билось легко и грустно, как порожнее, и ничего не отвечало.
Он долго наблюдал, как систематически уплывает плот по снежной текущей реке, как вечерний ветер шевелил темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в свою отдаленную пропасть, и ему делалось скучно, печально в груди.
Чиклин долго глядел в ликующую гущу народа и чувствовал покой добра в своей груди; с высоты крыльца он видел лунную чистоту далекого масштаба, печальность замершего света и покорный сон всего мира, на устройство которого пошло столько труда и мученья, что всеми забыто, чтобы не знать страха жить дальше.
Вощев уже успел покрыться пустым мешком и лежал, прислушиваясь к биению своего бестолкового сердца, которое тянуло все его тело в какую-то нежелательную даль жизни.
Из лунной чистой тишины в дверь постучала чья-то негромкая рука, и в звуках той руки был ещё слышен страх-пережиток.
За время сомнения в правильности жизни он редко ел спокойно, всегда чувствуя свою томящую душу.
Тревожные звуки внезапной музыки давали чувство совести, они предлагали беречь время жизни, пройти даль надежды до конца и достигнуть её, чтобы найти там источник этого волнующего пения и не заплакать перед смертью от тоски тщетности.
На выкошенном пустыре пахло умершей травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть жизни и тоска тщетности.
Ему казалась жизнь хорошей, когда счастье недостижимо и о нем лишь шелестят деревья и поёт духовая музыка в профсоюзном саду.
Она тщетно писала ему письма о своём обожании, он же, превозмогая общественную нагрузку, молчал, заранее отказываясь от конфискации её ласк, потому что искал женщину более благородного, активного типа.
Чиклин прислушался к начавшемуся дождю на дворе, к его долгому скорбящему звуку, поющему в листве, в плетнях и в мирной кровле деревни; безучастно, как в пустоте, проливалась свежая влага, и только тоска хотя бы одного человека, слушающего дождь, могла бы вознаградить это истощение природы.
Вскоре на земле наступила сплошная тьма, усиленная чернотой почвы, растоптанной бродящими массами; но верх был ещё светел - среди сырости неслышного ветра и высоты там стояло желтое сияние достигавшего туда солнца и отражалось на последней листве склонившихся в тишине садов.
Вощев боялся ночей, он в них лежал без сна и сомневался; его основное чувство жизни стремилось к чему-либо надлежащему на свете, и тайная надежда мысли обещала ему далекое спасение от безвестности всеобщего существования.
В храме горели многие свечи; свет молчаливого, печального воска освещал всю внутренность помещения до самого подспудья купола, и чистоплотные лица святых с выражением равнодушия глядели в мертвый воздух, как жители того, спокойного света, - но храм был пуст.
Иные, склонившись, стучали себе в грудь и слушали свою мысль оттуда, но сердце билось легко и грустно, как порожнее, и ничего не отвечало.
Он долго наблюдал, как систематически уплывает плот по снежной текущей реке, как вечерний ветер шевелил темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в свою отдаленную пропасть, и ему делалось скучно, печально в груди.
Чиклин долго глядел в ликующую гущу народа и чувствовал покой добра в своей груди; с высоты крыльца он видел лунную чистоту далекого масштаба, печальность замершего света и покорный сон всего мира, на устройство которого пошло столько труда и мученья, что всеми забыто, чтобы не знать страха жить дальше.
Вощев уже успел покрыться пустым мешком и лежал, прислушиваясь к биению своего бестолкового сердца, которое тянуло все его тело в какую-то нежелательную даль жизни.
Из лунной чистой тишины в дверь постучала чья-то негромкая рука, и в звуках той руки был ещё слышен страх-пережиток.
Andrey Platonov - "Pit"
During a doubt about the correctness of life, he rarely ate calmly, always feeling his languishing soul.
The alarming sounds of sudden music gave a sense of conscience, they offered to save time of life, go the distance of hope to the end and reach it, to find there the source of this exciting singing and not cry before death from the longing of futility.
On the mown wasteland it smelled of dead grass and dampness of exposed places, which made the general sadness of life and the longing of futility more clearly felt.
Life seemed good to him when happiness was unattainable and trees rustled only and wind music sang in the trade union garden.
She wrote in vain letters to him about her adoration, while overcoming the social burden, he was silent, refusing in advance to confiscate her affection, because he was looking for a woman of a more noble, active type.
Chiklin listened to the beginning of the rain in the yard, to his long mourning sound, singing in the foliage, in the wattle and in the peaceful roof of the village; indifferently, as in a void, fresh moisture was spilled, and only the longing of at least one person listening to the rain could reward this exhaustion of nature.
Soon there was continuous darkness on earth, reinforced by the blackness of the soil trampled by the wandering masses; but the top was still luminous - amid the dampness of an inaudible wind and height, there stood a yellow radiance of the sun reaching there and reflected on the last foliage of the gardens bowed in silence.
Voshchev was afraid of nights; he lay awake in them and doubted; his basic sense of life longed for something proper in the world, and the secret hope of thought promised him a distant salvation from the obscurity of universal existence.
Many candles burned in the temple; the light of a silent, sad wax illuminated the entire interior of the room to the very undercover of the dome, and the clean-faced faces of the saints looked with indifference into the dead air, like the inhabitants of that calm light - but the temple was empty.
Others, bending over, pounded on their chests and listened to their thoughts from there, but their hearts beat lightly and sadly, as if empty, and did not answer.
He watched for a long time how the raft systematically swam in the snowy flowing river, how the evening wind stirred the dark, dead water pouring among his cool lands into his distant abyss, and he felt bored, sad in his chest.
Chiklin looked for a long time at the jubilant thicket of the people and felt peace of good in his chest; from the height of the porch he saw lunar purity of a distant scale, the sadness of a frozen light and the humble dream of the whole world, the construction of which has gone so much labor and torment that everyone has forgotten so as not to know the fear of living on.
Voshchev had already managed to cover himself with an empty sack and lay, listening to the beating of his stupid heart, which pulled his whole body into some undesirable distance of life.
Out of the moonlit silence, a quiet hand knocked on the door, and fear of a relic was still heard in the sound of that hand.
During a doubt about the correctness of life, he rarely ate calmly, always feeling his languishing soul.
The alarming sounds of sudden music gave a sense of conscience, they offered to save time of life, go the distance of hope to the end and reach it, to find there the source of this exciting singing and not cry before death from the longing of futility.
On the mown wasteland it smelled of dead grass and dampness of exposed places, which made the general sadness of life and the longing of futility more clearly felt.
Life seemed good to him when happiness was unattainable and trees rustled only and wind music sang in the trade union garden.
She wrote in vain letters to him about her adoration, while overcoming the social burden, he was silent, refusing in advance to confiscate her affection, because he was looking for a woman of a more noble, active type.
Chiklin listened to the beginning of the rain in the yard, to his long mourning sound, singing in the foliage, in the wattle and in the peaceful roof of the village; indifferently, as in a void, fresh moisture was spilled, and only the longing of at least one person listening to the rain could reward this exhaustion of nature.
Soon there was continuous darkness on earth, reinforced by the blackness of the soil trampled by the wandering masses; but the top was still luminous - amid the dampness of an inaudible wind and height, there stood a yellow radiance of the sun reaching there and reflected on the last foliage of the gardens bowed in silence.
Voshchev was afraid of nights; he lay awake in them and doubted; his basic sense of life longed for something proper in the world, and the secret hope of thought promised him a distant salvation from the obscurity of universal existence.
Many candles burned in the temple; the light of a silent, sad wax illuminated the entire interior of the room to the very undercover of the dome, and the clean-faced faces of the saints looked with indifference into the dead air, like the inhabitants of that calm light - but the temple was empty.
Others, bending over, pounded on their chests and listened to their thoughts from there, but their hearts beat lightly and sadly, as if empty, and did not answer.
He watched for a long time how the raft systematically swam in the snowy flowing river, how the evening wind stirred the dark, dead water pouring among his cool lands into his distant abyss, and he felt bored, sad in his chest.
Chiklin looked for a long time at the jubilant thicket of the people and felt peace of good in his chest; from the height of the porch he saw lunar purity of a distant scale, the sadness of a frozen light and the humble dream of the whole world, the construction of which has gone so much labor and torment that everyone has forgotten so as not to know the fear of living on.
Voshchev had already managed to cover himself with an empty sack and lay, listening to the beating of his stupid heart, which pulled his whole body into some undesirable distance of life.
Out of the moonlit silence, a quiet hand knocked on the door, and fear of a relic was still heard in the sound of that hand.
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Felipe Siempre
