Омумитроллел до такой степени, что был сегодня на свечке и немного читал стихи, вот подборка.
Михаил Свищев:
Когда, наконец, мы получим покой,
я стану бревном, а ты станешь рекой
и сможешь, едва прикасаясь устами,
делить моё тело на щепки и дрожь.
Но ты никогда никуда не впадёшь,
и я никогда ни к чему не пристану.
Нас как-то окрестят - тебе всё равно,
ты будешь Рекою, Несущей Бревно.
Обещанный сразу пяти океанам,
я стану знаменьем для здешних племён.
Но если тебе вдруг не хватит имён,
то может быть, я назову тебя Анной.
И прошлые годы, как будто взаймы,
сольются в судьбу от зимы до зимы.
Совместный наш путь будет лёгким и длинным,
как всякое средство, забывшее цель,
и нам померещится в самом конце,
что мы не прошли ещё и половины.
И я буду гол, а ты будешь нага,
и оба, меняя поля на луга,
согласно теченью, покинем без грусти
ту местность, где мы не имели врагов.
И крепкие руки иных берегов
Однажды сойдутся на высохшем русле.
Сергiй Жадан:
Це просто день, що врубується в простір.
Це просто день – весь твій, мов “аусвайс”.
Це під оркестру скрип невдалий зростом
танцює бомж подібне щось на вальс.
Брудні платформи, потяги і пиво,
і привокзальний збуджений майдан,
де в електричках гамірним напливом
зника чергова доза громадян.
Де доокола на дахах похилих
шумливо-гучно всілися граки –
трибуною втамовують як хмільно
танцює Харків – місто байстрюків.
Це просто день, що розчинився в зливі.
Був просто день за смугами дощів.
І голуби – сполохані й лякливі –
блакитні душі вмерлих тут бомжів.
Андрей Хаданович в переводе Игоря Белова:
он говорил ей глупости он приносил ей ландыши
невозможные в это время в другом раскладе
они обнимались так часто – глубже, пацан, дыши –
словно их постоянно снимали светской хроники ради
балтийские дни и ночи были прожиты наугад
и глаза от нехватки сна не слипались уже ни на йоту
там где место встречи неба и моря стыдливо прикрыл плакат
рекламируя небу и морю автомобиль тойоту
а когда дженис джоплин перекрикивала гданьскую электричку
поскольку от грохота рельсов ее как-то особенно перло
он понимал что чудо опять превратится в привычку
если дышать так часто, небо вновь попадет не в то горло
ты скажешь, амур не настолько привык к оптическому прицелу
чтоб свадьба текла по усам и нос в шоколадном креме
а просто своя рубашка ближе к обожженному солнцем телу
невозможному в этом раскладе в другое время
То же в оригинале:
ён гаварыў ёй дурноты ён дарыў ёй канвалі
немагчымыя гэтай парою ў іншым сюжэце
яны абдымаліся так часта нібы іх увесь час
фатаграфавалі
толькі вочы казалі: майму (маёй) не кажэце
балтыйскія дні і ночы пражываліся наўздагад
ды вочы ад недахопу сну не зьліпаліся ні на ёту
там дзе месца сустрэчы неба і мора
цнатліва прыкрыў плакат
рэкламуючы па-над пляжам аўтамабіль таёту
а калі джэніз джоплін перакрыквала
гданьскі прыгарадны цягнік
і зрывалася на цішыню што наступала пасьля яе
ён зразумеў што цуд незваротна зьнік
калі хутка дыхаеш неба ня ў тое горла трапляе
і можна казаць як дрэнна страляюць п’яныя амуры
як цяжка ў сучасным шоў з меладрамай старою
а проста свая кашуля бліжэйшая да апаленай скуры
немагчымай у гэтым сюжэце іншай парою
Бахыт Кенжеев:
Позеленевший бронзовый жеребенок – талисман умолкнувшего этруска –
узким косится глазом. Ненавязчивый луч солнца сквозь занавеску
напоминает, что жизнь – это тропинка в гору, только без спуска,
сколько в ней плеска и придорожной пыли, и сколько блеска!
Не слепит, но отчетливо греет. Алый воздушный змей над лужайкой
реет, и щербатый мальчишка за ним бежит, хохоча от избытка
счастья. Дед его на веранде, отвернувшись, млеет с улыбкой жалкой
над потрескавшимися фотографиями, тонированными сепией. Нитка
следует за иголкой, а та – за перебором пальцев по струнам
незаконнорожденной русской гитары, за готическим скрипом
половиц на втором этаже, когда уже поздно любоваться лунным
светом. Хорошо, уверяют, жить несъедобным океанским рыбам
в тесной стае, на глубоководье. Бревенчатый дом моего детства
продается на слом. За овальным столом, под оранжевым абажуром,
сгинувшим на помойке, три или четыре тени, страшась оглядеться,
пьют свой грузинский чай с эклерами. Осенний буран желтым и бурым
покрывает садовый участок, малину, рябину, переспелый крыжовник.
Да и сам я – сходная тень, давно уже издержавшаяся в напряженных
голосах подводной вселенной, где, испаряясь в печали тайной,
на садовом столе исчезает влажный след от рюмки, от гусь-хрустальной.
Данил Файзов:
стояли люди там на остановке
и теплую глотали газировку
мороженое таяло в руках
и поцелуи стыли на щеках
ходил автобус точно по маршруту
и проездные продавались там и тут
и не бывало гриппа и простуды
и больше нет ни гриппа ни простуд.
Он же:
Вот фотографии вот фотки посмотри
Здесь много нужного а много наносного
Здесь чудеса и отблески зари
и нас здесь много
вот мама ей всего семнадцать лет
вот средняя ей тоже лишь семнадцать
вот младшая из нас ей двадцать три
вот бабушка и ей немного лет
и сыну где-то возле двадцати
ну хорошо всего лишь девятнадцать
вот тут племянница волшебница сама
вот безобразья сына где-то в коктебеле
вот дружба нерушимая сама
вот песня что мы пели и не спели
когда-то у костра
слова забыли
чего-то не хватает. Вот опять
друзья приходят ночь не происходит
сын в папиной футболке верховодит
и дядя Юра снова верховодит
и мы не спим они не спят
никто не будет спать
ну и пускай все не уснут чего бояться
ведь их никто с утра не ждет и будут жить
никто случайно не умрет и неслучайно
а если только сильно постараться
на этих фотографиях пристрастных
им улыбаться жить и не тужить
Пташик, спасибо тебе, тут почти все от тебя или через тебя.
Михаил Свищев:
Когда, наконец, мы получим покой,
я стану бревном, а ты станешь рекой
и сможешь, едва прикасаясь устами,
делить моё тело на щепки и дрожь.
Но ты никогда никуда не впадёшь,
и я никогда ни к чему не пристану.
Нас как-то окрестят - тебе всё равно,
ты будешь Рекою, Несущей Бревно.
Обещанный сразу пяти океанам,
я стану знаменьем для здешних племён.
Но если тебе вдруг не хватит имён,
то может быть, я назову тебя Анной.
И прошлые годы, как будто взаймы,
сольются в судьбу от зимы до зимы.
Совместный наш путь будет лёгким и длинным,
как всякое средство, забывшее цель,
и нам померещится в самом конце,
что мы не прошли ещё и половины.
И я буду гол, а ты будешь нага,
и оба, меняя поля на луга,
согласно теченью, покинем без грусти
ту местность, где мы не имели врагов.
И крепкие руки иных берегов
Однажды сойдутся на высохшем русле.
Сергiй Жадан:
Це просто день, що врубується в простір.
Це просто день – весь твій, мов “аусвайс”.
Це під оркестру скрип невдалий зростом
танцює бомж подібне щось на вальс.
Брудні платформи, потяги і пиво,
і привокзальний збуджений майдан,
де в електричках гамірним напливом
зника чергова доза громадян.
Де доокола на дахах похилих
шумливо-гучно всілися граки –
трибуною втамовують як хмільно
танцює Харків – місто байстрюків.
Це просто день, що розчинився в зливі.
Був просто день за смугами дощів.
І голуби – сполохані й лякливі –
блакитні душі вмерлих тут бомжів.
Андрей Хаданович в переводе Игоря Белова:
он говорил ей глупости он приносил ей ландыши
невозможные в это время в другом раскладе
они обнимались так часто – глубже, пацан, дыши –
словно их постоянно снимали светской хроники ради
балтийские дни и ночи были прожиты наугад
и глаза от нехватки сна не слипались уже ни на йоту
там где место встречи неба и моря стыдливо прикрыл плакат
рекламируя небу и морю автомобиль тойоту
а когда дженис джоплин перекрикивала гданьскую электричку
поскольку от грохота рельсов ее как-то особенно перло
он понимал что чудо опять превратится в привычку
если дышать так часто, небо вновь попадет не в то горло
ты скажешь, амур не настолько привык к оптическому прицелу
чтоб свадьба текла по усам и нос в шоколадном креме
а просто своя рубашка ближе к обожженному солнцем телу
невозможному в этом раскладе в другое время
То же в оригинале:
ён гаварыў ёй дурноты ён дарыў ёй канвалі
немагчымыя гэтай парою ў іншым сюжэце
яны абдымаліся так часта нібы іх увесь час
фатаграфавалі
толькі вочы казалі: майму (маёй) не кажэце
балтыйскія дні і ночы пражываліся наўздагад
ды вочы ад недахопу сну не зьліпаліся ні на ёту
там дзе месца сустрэчы неба і мора
цнатліва прыкрыў плакат
рэкламуючы па-над пляжам аўтамабіль таёту
а калі джэніз джоплін перакрыквала
гданьскі прыгарадны цягнік
і зрывалася на цішыню што наступала пасьля яе
ён зразумеў што цуд незваротна зьнік
калі хутка дыхаеш неба ня ў тое горла трапляе
і можна казаць як дрэнна страляюць п’яныя амуры
як цяжка ў сучасным шоў з меладрамай старою
а проста свая кашуля бліжэйшая да апаленай скуры
немагчымай у гэтым сюжэце іншай парою
Бахыт Кенжеев:
Позеленевший бронзовый жеребенок – талисман умолкнувшего этруска –
узким косится глазом. Ненавязчивый луч солнца сквозь занавеску
напоминает, что жизнь – это тропинка в гору, только без спуска,
сколько в ней плеска и придорожной пыли, и сколько блеска!
Не слепит, но отчетливо греет. Алый воздушный змей над лужайкой
реет, и щербатый мальчишка за ним бежит, хохоча от избытка
счастья. Дед его на веранде, отвернувшись, млеет с улыбкой жалкой
над потрескавшимися фотографиями, тонированными сепией. Нитка
следует за иголкой, а та – за перебором пальцев по струнам
незаконнорожденной русской гитары, за готическим скрипом
половиц на втором этаже, когда уже поздно любоваться лунным
светом. Хорошо, уверяют, жить несъедобным океанским рыбам
в тесной стае, на глубоководье. Бревенчатый дом моего детства
продается на слом. За овальным столом, под оранжевым абажуром,
сгинувшим на помойке, три или четыре тени, страшась оглядеться,
пьют свой грузинский чай с эклерами. Осенний буран желтым и бурым
покрывает садовый участок, малину, рябину, переспелый крыжовник.
Да и сам я – сходная тень, давно уже издержавшаяся в напряженных
голосах подводной вселенной, где, испаряясь в печали тайной,
на садовом столе исчезает влажный след от рюмки, от гусь-хрустальной.
Данил Файзов:
стояли люди там на остановке
и теплую глотали газировку
мороженое таяло в руках
и поцелуи стыли на щеках
ходил автобус точно по маршруту
и проездные продавались там и тут
и не бывало гриппа и простуды
и больше нет ни гриппа ни простуд.
Он же:
Вот фотографии вот фотки посмотри
Здесь много нужного а много наносного
Здесь чудеса и отблески зари
и нас здесь много
вот мама ей всего семнадцать лет
вот средняя ей тоже лишь семнадцать
вот младшая из нас ей двадцать три
вот бабушка и ей немного лет
и сыну где-то возле двадцати
ну хорошо всего лишь девятнадцать
вот тут племянница волшебница сама
вот безобразья сына где-то в коктебеле
вот дружба нерушимая сама
вот песня что мы пели и не спели
когда-то у костра
слова забыли
чего-то не хватает. Вот опять
друзья приходят ночь не происходит
сын в папиной футболке верховодит
и дядя Юра снова верховодит
и мы не спим они не спят
никто не будет спать
ну и пускай все не уснут чего бояться
ведь их никто с утра не ждет и будут жить
никто случайно не умрет и неслучайно
а если только сильно постараться
на этих фотографиях пристрастных
им улыбаться жить и не тужить
Пташик, спасибо тебе, тут почти все от тебя или через тебя.
Omumitrollel to such an extent that he was on a candle today and read poetry a bit, here is a selection.
Mikhail Svishchev:
When finally we get peace
I will become a log, and you will become a river
and you can barely touch your lips
to divide my body into slivers and trembling.
But you will never go anywhere
and I will never pester anything.
We’ll be baptized somehow - you don’t care
you will be the River Bearing the Log.
Promised to the five oceans at once,
I will become a banner for the local tribes.
But if you suddenly do not have enough names,
maybe I’ll call you Anna.
And past years, as if on loan,
merge into fate from winter to winter.
Our joint path will be easy and long,
like any means that has forgotten a goal,
and it seems to us at the very end,
that we have not yet passed half.
And I will be naked, and you will be naked,
and both, changing fields to meadows,
according to the flow, leave without sadness
the area where we had no enemies.
And strong arms of other shores
Once they converge on a dry riverbed.
Sergiy Zhadan:
It’s just a day, you’ll get your hands on simple.
Tse is just a day - all twіy, mov “ausweis”.
Tse p_d to the orchestra creak nevdaly zrost
I’m dancing homeless like a waltz.
Bread platforms, pulls and beer,
і station near the road of the Maidan,
de in electric gamirnim
Znika Chergova dose of the population.
De dokol on dahah stole
noisy-hellishly filled grays -
vtamovuyut tribune
dance є Kharkiv - mіsto baystryukіv.
Tse just a day, scho oschinivshis in zlivі.
Buv is just a day for smugi boards.
I pigeons - thrilling and laklivі -
black souls died here homeless.
Andrey Khadanovich translated by Igor Belov:
he told her nonsense he brought her lilies of the valley
impossible at this time in a different scenario
they hugged so often - deeper, kid, breathe -
as if they were constantly filmed in a secular chronicle for
Baltic days and nights were lived at random
and my eyes from lack of sleep did not stick together even one iota
where the meeting place of heaven and sea bashfully covered the poster
advertising sky and sea car Toyota
and when Janice Joplin shouted over the Gdansk train
because of the rumble of the rails it was somehow especially pearl
he understood that a miracle would turn into a habit again
if you breathe so often, the sky will fall into the wrong throat again
you say cupid is not so used to the optical sight
so that the wedding flows over the mustache and nose in chocolate cream
but just your shirt closer to the sun-burnt body
impossible in this scenario at another time
Same in the original:
yong gawaryў yoy nausea yong daryў yoy kanvalі
non-soft getai couple ў іншым Si сюжцеe
yany abdymalisya so often nіby ikh the whole hour
fatagrafavalі
only the case of kazalі: maimu (may) not every
Baltiysk days and nights
Dy vochy hell inadvertently sleep do not sleep at night
there is the jo of the month of heaven and mora
tsnatlіva prykryў poster
advertising on the beaches of atamabil tayotu
and kalі janіz dzhoplіn perekrykvala
Gdansk Jumping Ranges
I was bored
yon zrazumeў shto tsud nezvarotna znіk
Kali Khutka breathing heaven nya ў throat trap
I can Cossack Yak Drenna strayalyuts p’yany cupids
yak tsyazhka уч happy sh шў s meladramay old
but a simple pile of coughing blizheyshaya yes apalenay skoura
Nemagchymay have gotym syujets іnshay couple
Bakhyt Kenzheev:
A greened bronze foal - the mascot of a silent Etruscan -
narrow eyes squint. An unobtrusive ray of sunshine through the curtain
reminds us that life is a path uphill, only without descent,
how much splash and roadside dust in it, and how much glitter!
Not blind, but distinctly warms. Scarlet kite above the lawn
screams, and the chipped boy runs after him, laughing out of excess
happiness. His grandfather on the veranda, turning away, grins with a miserable smile
over cracked sepia tinted photos. Thread
follows the needle, and she follows the fingering along the strings
illegitimate Russian guitar, behind the gothic creak
floorboards on the second floor when it's too late to admire the moonlight
by the light. Well, they say, live inedible ocean fish
in a tight flock, in deep water. The log house of my childhood
sold for scrap. At the oval table, under the orange lampshade,
three or four shadows that perished in the garbage bin, fearing to look around,
drink their Georgian tea with eclairs. Autumn snowstorm yellow and brown
covers the garden, raspberries, mountain ash, overripe gooseberries.
Yes, and I myself am a similar shadow, long spent in tense
the voices of the underwater universe, where, evaporating in a sadness of mystery,
on the garden table, the wet trace of the glass disappears from the goose-crystal.
Danil Fayzov:
there were people there at the bus stop
and swallowed warm soda
ice cream melted in the hands
and kisses froze on the cheeks
the bus went exactly along the route
and travel cards sold here and there
and there was no flu and colds
and there’s no more flu or colds.
He:
Here are photos, here are photos, see
There is a lot to do.
Mikhail Svishchev:
When finally we get peace
I will become a log, and you will become a river
and you can barely touch your lips
to divide my body into slivers and trembling.
But you will never go anywhere
and I will never pester anything.
We’ll be baptized somehow - you don’t care
you will be the River Bearing the Log.
Promised to the five oceans at once,
I will become a banner for the local tribes.
But if you suddenly do not have enough names,
maybe I’ll call you Anna.
And past years, as if on loan,
merge into fate from winter to winter.
Our joint path will be easy and long,
like any means that has forgotten a goal,
and it seems to us at the very end,
that we have not yet passed half.
And I will be naked, and you will be naked,
and both, changing fields to meadows,
according to the flow, leave without sadness
the area where we had no enemies.
And strong arms of other shores
Once they converge on a dry riverbed.
Sergiy Zhadan:
It’s just a day, you’ll get your hands on simple.
Tse is just a day - all twіy, mov “ausweis”.
Tse p_d to the orchestra creak nevdaly zrost
I’m dancing homeless like a waltz.
Bread platforms, pulls and beer,
і station near the road of the Maidan,
de in electric gamirnim
Znika Chergova dose of the population.
De dokol on dahah stole
noisy-hellishly filled grays -
vtamovuyut tribune
dance є Kharkiv - mіsto baystryukіv.
Tse just a day, scho oschinivshis in zlivі.
Buv is just a day for smugi boards.
I pigeons - thrilling and laklivі -
black souls died here homeless.
Andrey Khadanovich translated by Igor Belov:
he told her nonsense he brought her lilies of the valley
impossible at this time in a different scenario
they hugged so often - deeper, kid, breathe -
as if they were constantly filmed in a secular chronicle for
Baltic days and nights were lived at random
and my eyes from lack of sleep did not stick together even one iota
where the meeting place of heaven and sea bashfully covered the poster
advertising sky and sea car Toyota
and when Janice Joplin shouted over the Gdansk train
because of the rumble of the rails it was somehow especially pearl
he understood that a miracle would turn into a habit again
if you breathe so often, the sky will fall into the wrong throat again
you say cupid is not so used to the optical sight
so that the wedding flows over the mustache and nose in chocolate cream
but just your shirt closer to the sun-burnt body
impossible in this scenario at another time
Same in the original:
yong gawaryў yoy nausea yong daryў yoy kanvalі
non-soft getai couple ў іншым Si сюжцеe
yany abdymalisya so often nіby ikh the whole hour
fatagrafavalі
only the case of kazalі: maimu (may) not every
Baltiysk days and nights
Dy vochy hell inadvertently sleep do not sleep at night
there is the jo of the month of heaven and mora
tsnatlіva prykryў poster
advertising on the beaches of atamabil tayotu
and kalі janіz dzhoplіn perekrykvala
Gdansk Jumping Ranges
I was bored
yon zrazumeў shto tsud nezvarotna znіk
Kali Khutka breathing heaven nya ў throat trap
I can Cossack Yak Drenna strayalyuts p’yany cupids
yak tsyazhka уч happy sh шў s meladramay old
but a simple pile of coughing blizheyshaya yes apalenay skoura
Nemagchymay have gotym syujets іnshay couple
Bakhyt Kenzheev:
A greened bronze foal - the mascot of a silent Etruscan -
narrow eyes squint. An unobtrusive ray of sunshine through the curtain
reminds us that life is a path uphill, only without descent,
how much splash and roadside dust in it, and how much glitter!
Not blind, but distinctly warms. Scarlet kite above the lawn
screams, and the chipped boy runs after him, laughing out of excess
happiness. His grandfather on the veranda, turning away, grins with a miserable smile
over cracked sepia tinted photos. Thread
follows the needle, and she follows the fingering along the strings
illegitimate Russian guitar, behind the gothic creak
floorboards on the second floor when it's too late to admire the moonlight
by the light. Well, they say, live inedible ocean fish
in a tight flock, in deep water. The log house of my childhood
sold for scrap. At the oval table, under the orange lampshade,
three or four shadows that perished in the garbage bin, fearing to look around,
drink their Georgian tea with eclairs. Autumn snowstorm yellow and brown
covers the garden, raspberries, mountain ash, overripe gooseberries.
Yes, and I myself am a similar shadow, long spent in tense
the voices of the underwater universe, where, evaporating in a sadness of mystery,
on the garden table, the wet trace of the glass disappears from the goose-crystal.
Danil Fayzov:
there were people there at the bus stop
and swallowed warm soda
ice cream melted in the hands
and kisses froze on the cheeks
the bus went exactly along the route
and travel cards sold here and there
and there was no flu and colds
and there’s no more flu or colds.
He:
Here are photos, here are photos, see
There is a lot to do.
У записи 4 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Даниил Поспелов
