Сретение. И. Бродский
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он — Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
16 февраля 1972
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он — Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
16 февраля 1972
Candlemas. I. Brodsky
When she first brought to church
The children were inside from among
people there constantly
Saint Simeon and the prophetess Anna.
And the old man took the baby from his hands
Mary and three people around
The babies stood like a shaky frame
that morning, lost in the gloom of the temple.
That temple surrounded them like a frozen forest.
From the eyes of people and from the eyes of heaven
the peaks were hidden, managing to flatten,
that morning Mary, the prophetess, the elder.
And only on the crown with a random beam
the light fell on the Baby; but he is about nothing
I didn’t know yet and slept sleepily,
resting on the strong hands of Simeon.
But this old man was told
that he will see mortal darkness
not before the Son sees the Lord.
It happened. And the elder said: “Today,
a word spoken once,
You in peace Lord let me go
then my eyes saw it
Child: He is Your continuation and light
the source for the idols of the tribes who worship,
and the glory of Israel in him. " - Simeon
fell silent. Silence surrounded them all.
Only an echo of those words, touching the rafters,
spinning some time later
above their heads, slightly rustling
under the arches of the temple, like a kind of bird,
that is able to fly, but not the strength to go down.
And it was strange to them. There was silence
no less strange than speech. Confused
Maria was silent. “Some words ...”
And the elder said, turning to Mary:
“In thy shoulders now lying
the fall of some, the rise of others
subject of bickering and cause for contention.
And with the same weapon, Mary, with whom
His flesh will be tormented, Yours
the soul will be wounded. Wound this
will let you see that is hidden deeply
in the hearts of men, like a kind of eye. "
He finished and moved to the exit. After
Mary stooping over and overweight years
the bent Anna stared silently.
He walked, decreasing in size and in the body
for these two women under the canopy of the columns.
We almost make them look
walked silently through this empty temple
to a whitening dimly doorway.
And the gait was old manly firm.
Only the voice of the prophetess from behind when
rang out, he kept his step a little:
but there they did not call him, but God
the prophetess has already begun to praise.
And the door was approaching. Clothes and brow
the wind has touched and stubbornly in the ears
the noise of life burst out beyond the walls of the temple.
He was going to die. And not a street rumble
he, opening the door with his hands, took a step,
but into the deaf-mute possessions of death.
He walked through a space devoid of a firmament,
he heard that time lost sound.
And the image of the Baby with the radiance around
fluffy crown death trail
Simeon’s soul carried before him
like a lamp in that black darkness
in which until now no one else
it didn’t happen to illuminate oneself.
The lamp shone, and the path expanded.
February 16, 1972
When she first brought to church
The children were inside from among
people there constantly
Saint Simeon and the prophetess Anna.
And the old man took the baby from his hands
Mary and three people around
The babies stood like a shaky frame
that morning, lost in the gloom of the temple.
That temple surrounded them like a frozen forest.
From the eyes of people and from the eyes of heaven
the peaks were hidden, managing to flatten,
that morning Mary, the prophetess, the elder.
And only on the crown with a random beam
the light fell on the Baby; but he is about nothing
I didn’t know yet and slept sleepily,
resting on the strong hands of Simeon.
But this old man was told
that he will see mortal darkness
not before the Son sees the Lord.
It happened. And the elder said: “Today,
a word spoken once,
You in peace Lord let me go
then my eyes saw it
Child: He is Your continuation and light
the source for the idols of the tribes who worship,
and the glory of Israel in him. " - Simeon
fell silent. Silence surrounded them all.
Only an echo of those words, touching the rafters,
spinning some time later
above their heads, slightly rustling
under the arches of the temple, like a kind of bird,
that is able to fly, but not the strength to go down.
And it was strange to them. There was silence
no less strange than speech. Confused
Maria was silent. “Some words ...”
And the elder said, turning to Mary:
“In thy shoulders now lying
the fall of some, the rise of others
subject of bickering and cause for contention.
And with the same weapon, Mary, with whom
His flesh will be tormented, Yours
the soul will be wounded. Wound this
will let you see that is hidden deeply
in the hearts of men, like a kind of eye. "
He finished and moved to the exit. After
Mary stooping over and overweight years
the bent Anna stared silently.
He walked, decreasing in size and in the body
for these two women under the canopy of the columns.
We almost make them look
walked silently through this empty temple
to a whitening dimly doorway.
And the gait was old manly firm.
Only the voice of the prophetess from behind when
rang out, he kept his step a little:
but there they did not call him, but God
the prophetess has already begun to praise.
And the door was approaching. Clothes and brow
the wind has touched and stubbornly in the ears
the noise of life burst out beyond the walls of the temple.
He was going to die. And not a street rumble
he, opening the door with his hands, took a step,
but into the deaf-mute possessions of death.
He walked through a space devoid of a firmament,
he heard that time lost sound.
And the image of the Baby with the radiance around
fluffy crown death trail
Simeon’s soul carried before him
like a lamp in that black darkness
in which until now no one else
it didn’t happen to illuminate oneself.
The lamp shone, and the path expanded.
February 16, 1972
У записи 7 лайков,
2 репостов.
2 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Аполлинария Щелкунова
