II
Вскакивает назад... И мы едем... Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах... Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: "Проходите, девушка..." Такой галантный...Эх, да это еще война... Все — военные люди..."
* * *
"Пришла Красная армия... Нам разрешили раскапывать могилы, где наших людей постреляли. По нашим обычаям надо быть в белом — в белом платке, в белой сорочке. Люди шли с деревень все в белом и с белыми простынями... С белыми вышитыми полотенцами...
Копали... Кто что нашел-признал, то и забрал. Кто руку на тачке везет, кто на подводе голову... Человек долго целый в земле не лежит, они все перемешались друг с другом. С землей...
Я сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья – это ее, что-то знакомое... Дед тоже сказал – заберем, будет что хоронить. Тот кусочек платья мы в гробик и положили...
На отца получили бумажку "пропал без вести". Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: "Вам никакой помощи не положено. А, может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа".
Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при Горбачеве: "В списках не значится..." Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под танк...
Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожила она... Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала..."
* * *
"Многие из нас верили... Мы думали, что после войны все изменится... Сталин поверит своему народу. Но еще война не кончилась, а эшелоны уже пошли в Магадан. Эшелоны с победителями... Арестовали тех, кто был в плену, выжил в немецких лагерях, кого увезли немцы на работу — всех, кто видел Европу. Мог рассказать, как там живет народ. Без коммунистов. Какие там дома и какие дороги. О том, что нигде нет колхозов...
После Победы все замолчали. Молчали и боялись, как до войны..."
* * *
"Мы уходим... А кто там следом?
Я – учитель истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза. Я учила по трем разным учебникам... Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы. Не придумывайте потом нас. Спросите...
Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание — устроиться официанткой в офицерскую столовую... Молодая, красивая... Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: "Данке шон... Данке шон..." Это – трудно...
Убить трудно...
Я всю жизнь преподавала историю, но я знала, что ни об одном историческом событии мы не знаем всего, до конца. Всех пережитых чувств.
Всей правды..."
***
У меня была своя война… Я прошла длинный путь вместе со своими героинями. Как и они, долго не верила, что у нашей Победы два лица – одно прекрасное, а другое страшное, все в рубцах – невыносимо смотреть. "В рукопашной, убивая человека, заглядывают ему в глаза. Это не бомбы сбрасывать или стрелять из окопа", – рассказывали мне. Слушать человека, как он убивал и умирал, то же самое – смотришь в глаза…
Вскакивает назад... И мы едем... Никто не заступился за мальчишку, не позвал милиционера. Не вызвали врача. А у офицера вся грудь в боевых наградах... Я стала выходить на своей остановке, он соскочил и подал мне руку: "Проходите, девушка..." Такой галантный...Эх, да это еще война... Все — военные люди..."
* * *
"Пришла Красная армия... Нам разрешили раскапывать могилы, где наших людей постреляли. По нашим обычаям надо быть в белом — в белом платке, в белой сорочке. Люди шли с деревень все в белом и с белыми простынями... С белыми вышитыми полотенцами...
Копали... Кто что нашел-признал, то и забрал. Кто руку на тачке везет, кто на подводе голову... Человек долго целый в земле не лежит, они все перемешались друг с другом. С землей...
Я сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья – это ее, что-то знакомое... Дед тоже сказал – заберем, будет что хоронить. Тот кусочек платья мы в гробик и положили...
На отца получили бумажку "пропал без вести". Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: "Вам никакой помощи не положено. А, может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа".
Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при Горбачеве: "В списках не значится..." Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под танк...
Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожила она... Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала..."
* * *
"Многие из нас верили... Мы думали, что после войны все изменится... Сталин поверит своему народу. Но еще война не кончилась, а эшелоны уже пошли в Магадан. Эшелоны с победителями... Арестовали тех, кто был в плену, выжил в немецких лагерях, кого увезли немцы на работу — всех, кто видел Европу. Мог рассказать, как там живет народ. Без коммунистов. Какие там дома и какие дороги. О том, что нигде нет колхозов...
После Победы все замолчали. Молчали и боялись, как до войны..."
* * *
"Мы уходим... А кто там следом?
Я – учитель истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза. Я учила по трем разным учебникам... Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы. Не придумывайте потом нас. Спросите...
Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание — устроиться официанткой в офицерскую столовую... Молодая, красивая... Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: "Данке шон... Данке шон..." Это – трудно...
Убить трудно...
Я всю жизнь преподавала историю, но я знала, что ни об одном историческом событии мы не знаем всего, до конца. Всех пережитых чувств.
Всей правды..."
***
У меня была своя война… Я прошла длинный путь вместе со своими героинями. Как и они, долго не верила, что у нашей Победы два лица – одно прекрасное, а другое страшное, все в рубцах – невыносимо смотреть. "В рукопашной, убивая человека, заглядывают ему в глаза. Это не бомбы сбрасывать или стрелять из окопа", – рассказывали мне. Слушать человека, как он убивал и умирал, то же самое – смотришь в глаза…
II
Jumps back ... And we are going ... Nobody stood up for the boy, did not call a policeman. They did not call a doctor. And the officer has all his chest in military awards ... I began to go out at my stop, he jumped off and gave me a hand: "Come on in, girl ..." Such a gallant ... Oh, this is war ... All are military people..."
* * *
"The Red Army came ... We were allowed to dig graves where our people were shot. According to our customs, we must be in white - in a white shawl, in a white shirt. People came from the villages all in white and with white sheets ... With white embroidered towels ...
Digging ... Whoever found, recognized, then took it. Someone with a hand on a wheelbarrow, some with a head on a cart ... A man hasn’t been lying in the ground for a long time, they are all mixed together. With the ground ...
I didn’t find my sister, it seemed to me that one piece of the dress was hers, something familiar ... Grandfather also said - we’ll pick up, there will be something to bury. That piece of the dress we put in a coffin ...
On father received a piece of paper "missing." Others received something for those who died, and my mother and I in the village council scared: "You shouldn’t be given any help. Or maybe he lives happily with German Frau. Enemy of the people."
I began to look for a father under Khrushchev. In forty years. They answered me under Gorbachev: “It does not appear on the lists ...” But his fellow soldier responded, and I found out that my father died heroically. Near Mogilev threw himself with a grenade under the tank ...
It is a pity that my mother did not live up to this news. She died with the stigma of the wife of an enemy of the people. Traitor. And there were many like her. She did not live ... I went to her grave with a letter. I read ... "
* * *
"Many of us believed ... We thought that after the war everything will change ... Stalin will believe his people. But the war has not ended yet, and the trains have already gone to Magadan. The trains with the winners ... Those who were captured were arrested. , survived in German camps, which the Germans took away to work - everyone who saw Europe. Could tell how the people live there. Without the Communists. What houses are there and what roads. That there are no collective farms anywhere ...
After the Victory, everyone was silent. They were silent and feared, as before the war ... "
* * *
"We're leaving ... And who's next?"
I am a history teacher ... In my memory, the history textbook was rewritten three times. I taught in three different textbooks ... What will remain after us? Ask us while we are alive. Then do not invent us. Ask ...
You know how hard it is to kill a person. I worked underground. Six months later, I received the task - to get a waitress in the officers' canteen ... Young, beautiful ... They took me. I had to pour poison into the soup pot and go to the partisans that day. And I’m already used to them, they are enemies, but every day you see them, they tell you: "Danke shawn ... Danke shawn ..." This is difficult ...
Hard to kill ...
I have been teaching history all my life, but I knew that we don’t know everything about a single historical event, to the end. All experienced feelings.
All the truth ... "
***
I had my own war ... I have come a long way with my heroines. Like them, for a long time she did not believe that our Victory had two faces - one beautiful and the other terrible, all in scars - it was unbearable to watch. “In melee, killing a man, they look into his eyes. They are not dropping bombs or firing from a trench,” they told me. To listen to a man as he killed and died, the same thing - you look into the eyes ...
Jumps back ... And we are going ... Nobody stood up for the boy, did not call a policeman. They did not call a doctor. And the officer has all his chest in military awards ... I began to go out at my stop, he jumped off and gave me a hand: "Come on in, girl ..." Such a gallant ... Oh, this is war ... All are military people..."
* * *
"The Red Army came ... We were allowed to dig graves where our people were shot. According to our customs, we must be in white - in a white shawl, in a white shirt. People came from the villages all in white and with white sheets ... With white embroidered towels ...
Digging ... Whoever found, recognized, then took it. Someone with a hand on a wheelbarrow, some with a head on a cart ... A man hasn’t been lying in the ground for a long time, they are all mixed together. With the ground ...
I didn’t find my sister, it seemed to me that one piece of the dress was hers, something familiar ... Grandfather also said - we’ll pick up, there will be something to bury. That piece of the dress we put in a coffin ...
On father received a piece of paper "missing." Others received something for those who died, and my mother and I in the village council scared: "You shouldn’t be given any help. Or maybe he lives happily with German Frau. Enemy of the people."
I began to look for a father under Khrushchev. In forty years. They answered me under Gorbachev: “It does not appear on the lists ...” But his fellow soldier responded, and I found out that my father died heroically. Near Mogilev threw himself with a grenade under the tank ...
It is a pity that my mother did not live up to this news. She died with the stigma of the wife of an enemy of the people. Traitor. And there were many like her. She did not live ... I went to her grave with a letter. I read ... "
* * *
"Many of us believed ... We thought that after the war everything will change ... Stalin will believe his people. But the war has not ended yet, and the trains have already gone to Magadan. The trains with the winners ... Those who were captured were arrested. , survived in German camps, which the Germans took away to work - everyone who saw Europe. Could tell how the people live there. Without the Communists. What houses are there and what roads. That there are no collective farms anywhere ...
After the Victory, everyone was silent. They were silent and feared, as before the war ... "
* * *
"We're leaving ... And who's next?"
I am a history teacher ... In my memory, the history textbook was rewritten three times. I taught in three different textbooks ... What will remain after us? Ask us while we are alive. Then do not invent us. Ask ...
You know how hard it is to kill a person. I worked underground. Six months later, I received the task - to get a waitress in the officers' canteen ... Young, beautiful ... They took me. I had to pour poison into the soup pot and go to the partisans that day. And I’m already used to them, they are enemies, but every day you see them, they tell you: "Danke shawn ... Danke shawn ..." This is difficult ...
Hard to kill ...
I have been teaching history all my life, but I knew that we don’t know everything about a single historical event, to the end. All experienced feelings.
All the truth ... "
***
I had my own war ... I have come a long way with my heroines. Like them, for a long time she did not believe that our Victory had two faces - one beautiful and the other terrible, all in scars - it was unbearable to watch. “In melee, killing a man, they look into his eyes. They are not dropping bombs or firing from a trench,” they told me. To listen to a man as he killed and died, the same thing - you look into the eyes ...
У записи 7 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
