«Другое, что он обожал это – следить за полётом птиц. Через многие десятки лет я и теперь не могу забыть его совершенно очаровательного личика, задумчивого и как-то мрачно тревожного, когда он поднимал кверху свои нежные, невинные и какие-то святые глаза и смотрел, как ласточки или какие-нибудь другие птицы вычерчивают в небе свой полёт. Я это так любил, что иногда обращался с просьбой:
- Ники, посмотри на птиц!
И тогда он, конечно, не смотрел, а в смущении делался обыкновенным мальчишкой и старался сделать мне «салазки».
Он очень любил изображение Божией Матери, эту нежность руки, объявшей Младенца, и всегда завидовал брату, что его зовут Георгием, потому что у него такой красивый святой, убивающий змея и спасающий царскую дочь».
«Занятия сначала захватили Великого Князя. Мир тетрадок, которые ему казались сокровищами, которые жалко пачкать чернилами, сначала мир очаровательных и таких, в сущности, простых книг, как «Родное слово», с картинками, от которых нельзя оторваться. Особенно занимала его картинка «Вместе тесно, а врозь скучно» и серый воздушный шар. Совершенно очаровало его стихотворение «Румяной зарею». Не знаю, то ли уютный ритм этих строф, то ли самые картины утра, выраженные в стихе, но он всё просил маму, чтобы она читала, и, когда она читала, он благоговейно шевелил губёнками, повторяя слова. И опять его больше всего завораживала фраза: «Гусей караваны несутся к лугам». Я, признаться, не понимал этого, но чувствовал, что это – интересно, как-то возвышенно, что это – какой-то другой склад, мне не доступный, и вот по этой линии я инстинктивно чувствовал его какое-то превосходство надо мной. Мне было смешно, когда он думал, что эта книга – только одна на свете и только у него, что у других не может быть таких прекрасных книг, а я знал, что таких книг хоть завались и стоят они по двадцать пять копеек, а он не верил и совсем не знал, что такое двадцать пять копеек. Я ему иногда показывал деньги и говорил, что вот на этот медный кружок можно купить великолепную свинчатку, и он не понимал, что такое купить, а променять свинчатку на скучный медный кружок считал безумием.
Он только тогда согласился писать в тетрадке, когда мама показала их целую гору в запасе. У него было необыкновенное уважение к бумаге: писал он палочки страшно старательно, пыхтя и сопя, а иногда и потея, и всегда подкладывал под ладонь промокательную бумагу. Часто бегал мыть руки, хотя тут, пожалуй, была предлогом волшебно лившаяся из стены вода. Его писанье было девически чисто, и тетради эти мать потом благоговейно хранила. Не знаю теперь, где они, кому достались и кто их бережёт.»
(Из воспоминаний В. К. Олленгрэна, который в раннем возрасте воспитывался вместе с Николаем II и другими царскими детьми, будучи сыном придворной учительницы)
Из книги «Царские дети», сост. Н. К. Бонецкая
На фотографии: Николай II в детстве
- Ники, посмотри на птиц!
И тогда он, конечно, не смотрел, а в смущении делался обыкновенным мальчишкой и старался сделать мне «салазки».
Он очень любил изображение Божией Матери, эту нежность руки, объявшей Младенца, и всегда завидовал брату, что его зовут Георгием, потому что у него такой красивый святой, убивающий змея и спасающий царскую дочь».
«Занятия сначала захватили Великого Князя. Мир тетрадок, которые ему казались сокровищами, которые жалко пачкать чернилами, сначала мир очаровательных и таких, в сущности, простых книг, как «Родное слово», с картинками, от которых нельзя оторваться. Особенно занимала его картинка «Вместе тесно, а врозь скучно» и серый воздушный шар. Совершенно очаровало его стихотворение «Румяной зарею». Не знаю, то ли уютный ритм этих строф, то ли самые картины утра, выраженные в стихе, но он всё просил маму, чтобы она читала, и, когда она читала, он благоговейно шевелил губёнками, повторяя слова. И опять его больше всего завораживала фраза: «Гусей караваны несутся к лугам». Я, признаться, не понимал этого, но чувствовал, что это – интересно, как-то возвышенно, что это – какой-то другой склад, мне не доступный, и вот по этой линии я инстинктивно чувствовал его какое-то превосходство надо мной. Мне было смешно, когда он думал, что эта книга – только одна на свете и только у него, что у других не может быть таких прекрасных книг, а я знал, что таких книг хоть завались и стоят они по двадцать пять копеек, а он не верил и совсем не знал, что такое двадцать пять копеек. Я ему иногда показывал деньги и говорил, что вот на этот медный кружок можно купить великолепную свинчатку, и он не понимал, что такое купить, а променять свинчатку на скучный медный кружок считал безумием.
Он только тогда согласился писать в тетрадке, когда мама показала их целую гору в запасе. У него было необыкновенное уважение к бумаге: писал он палочки страшно старательно, пыхтя и сопя, а иногда и потея, и всегда подкладывал под ладонь промокательную бумагу. Часто бегал мыть руки, хотя тут, пожалуй, была предлогом волшебно лившаяся из стены вода. Его писанье было девически чисто, и тетради эти мать потом благоговейно хранила. Не знаю теперь, где они, кому достались и кто их бережёт.»
(Из воспоминаний В. К. Олленгрэна, который в раннем возрасте воспитывался вместе с Николаем II и другими царскими детьми, будучи сыном придворной учительницы)
Из книги «Царские дети», сост. Н. К. Бонецкая
На фотографии: Николай II в детстве
“Another thing he loved was watching the birds fly. After many decades, even now I can’t forget his absolutely charming face, thoughtful and somehow darkly disturbing, when he looked up his tender, innocent and some kind of holy eyes and looked like swallows or some other birds tracing in your flight to heaven. I loved it so much that sometimes I asked:
- Nicky, look at the birds!
And then, of course, he did not look, but in embarrassment he became an ordinary boy and tried to make me a “sleigh”.
He loved the image of the Mother of God, this tenderness of the hand declaring the Baby, and he always envied his brother that his name was George, because he has such a beautiful saint, who kills the snake and saves the royal daughter. ”
“Classes first captured the Grand Duke. The world of notebooks, which seemed to him treasures, which was a pity to get dirty with ink, at first the world of charming and, in essence, simple books such as “Native Word”, with pictures that could not be torn off. Particularly occupied with his picture "Together closely, but apart boring" and a gray balloon. Completely captivated by his poem "Ruddy Dawn." I don’t know whether the cozy rhythm of these stanzas, or the very pictures of the morning, expressed in verse, but he kept asking mother to read, and when she read, he reverently moved his lips, repeating the words. And again, he was most fascinated by the phrase: "Geese caravans rush to the meadows." I confess that I did not understand this, but I felt that it was interesting, somehow sublime, that it was some other warehouse that was not accessible to me, and along this line I instinctively felt its superiority over me. It was funny to me when he thought that this book is the only one in the world and only he has, that others cannot have such wonderful books, and I knew that such books were at least littered and they cost twenty-five kopecks each, and he He did not believe and did not know at all what twenty-five kopecks was. Sometimes I showed him money and said that you could buy a great piglet for this copper circle, and he did not understand what to buy, and considered exchanging the piglet for a boring copper circle crazy.
He only agreed to write in a notebook when his mother showed them a mountain in stock. He had an extraordinary respect for paper: he wrote sticks terribly diligently, panting and sniffing, and sometimes sweating, and always put blotting paper under his palm. Often I ran to wash my hands, although here, perhaps, there was a pretext for magically pouring water from the wall. His writing was girlishly clean, and then these mothers reverently kept these notebooks. I don’t know now where they are, who got it and who protects them. ”
(From the memoirs of V.K. Ollengrain, who was brought up at an early age together with Nicholas II and other royal children, being the son of a court teacher)
From the book “Royal Children”, comp. N.K.Bonetskaya
On the photo: Nicholas II in childhood
- Nicky, look at the birds!
And then, of course, he did not look, but in embarrassment he became an ordinary boy and tried to make me a “sleigh”.
He loved the image of the Mother of God, this tenderness of the hand declaring the Baby, and he always envied his brother that his name was George, because he has such a beautiful saint, who kills the snake and saves the royal daughter. ”
“Classes first captured the Grand Duke. The world of notebooks, which seemed to him treasures, which was a pity to get dirty with ink, at first the world of charming and, in essence, simple books such as “Native Word”, with pictures that could not be torn off. Particularly occupied with his picture "Together closely, but apart boring" and a gray balloon. Completely captivated by his poem "Ruddy Dawn." I don’t know whether the cozy rhythm of these stanzas, or the very pictures of the morning, expressed in verse, but he kept asking mother to read, and when she read, he reverently moved his lips, repeating the words. And again, he was most fascinated by the phrase: "Geese caravans rush to the meadows." I confess that I did not understand this, but I felt that it was interesting, somehow sublime, that it was some other warehouse that was not accessible to me, and along this line I instinctively felt its superiority over me. It was funny to me when he thought that this book is the only one in the world and only he has, that others cannot have such wonderful books, and I knew that such books were at least littered and they cost twenty-five kopecks each, and he He did not believe and did not know at all what twenty-five kopecks was. Sometimes I showed him money and said that you could buy a great piglet for this copper circle, and he did not understand what to buy, and considered exchanging the piglet for a boring copper circle crazy.
He only agreed to write in a notebook when his mother showed them a mountain in stock. He had an extraordinary respect for paper: he wrote sticks terribly diligently, panting and sniffing, and sometimes sweating, and always put blotting paper under his palm. Often I ran to wash my hands, although here, perhaps, there was a pretext for magically pouring water from the wall. His writing was girlishly clean, and then these mothers reverently kept these notebooks. I don’t know now where they are, who got it and who protects them. ”
(From the memoirs of V.K. Ollengrain, who was brought up at an early age together with Nicholas II and other royal children, being the son of a court teacher)
From the book “Royal Children”, comp. N.K.Bonetskaya
On the photo: Nicholas II in childhood
У записи 11 лайков,
0 репостов,
277 просмотров.
0 репостов,
277 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
