«Начиная с Великого Четверга церковные службы (во дворце)...

«Начиная с Великого Четверга церковные службы (во дворце) происходили, как и везде, то есть вечером – двенадцать Евангелий, которых мы, дети, не достаивали: Родители слушали их до конца. На увод детей из церкви разрешение у родителей всегда испрашивала мать, и мы, признаться, бывали рады, когда она отправлялась за занавеску. (Царская Семья была отделена от остальных молящихся особой бархатной занавесью у правого клироса. В церковь же был свободный доступ для всякого служащего при дворце.) В Пятницу был вынос Плащаницы, на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подавленным и всё просил маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя. Глазёнки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: «Эх, не было меня тогда там, я бы показал им!» И ночью, оставшись одни в опочивальне, мы втроем разрабатывали планы спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас.
Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошёл Ники и, плача, скорбно сказал:
- Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?
Подскочил и Жоржик, и тоже с вопросом:
- Плавда, за что?
И до сих пор я не могу забыть его больших, возбуждённых глаз.
Время до Воскресения дети переживали необыкновенно остро. Всё время они приставали к маме с вопросами:
- Боженька уже живой, Диди? Ну, скажите, Диди, что Он уже живой. Он уже ворочается в Своей могилке?
- Нет, нет. Он ещё мертвый, Боженька.
И Ники начинал капризно тянуть:
- Диди… Не хочу, чтобы мертвый… Хочу, чтобы живой…
- А вот подожди. Батюшка отвалит крышку гроба, запоет: «Христос воскресе!», - тогда и воскреснет Боженька…
- И расточатся врази Его? – тщательно выговаривал Ники непонятные, но твердо заученные слова.
- И расточатся врази Его, - подтверждала мать.»

«Несмотря на все недостатки воспитания, слишком оторванного от земли, теперь, с горы времён, мне это видно, что, несмотря на оторванность от живой жизни, дети оставались детьми и ничто детское им не было чуждо. Привозились самые занятные, самые драгоценные игрушки, сделанные в России и за границей, но всё это занимало их внимание только какой-то первый момент. Иное дело выстроить из песка домик для дедушки или из снега – крепость для защиты России, - это было свое, это было драгоценно. Каждый день летом подавалось мороженое, сделанное по драгоценным рецептам. Это имело успех, но что это было в сравнении с тем мороженым, которое мы сами делали из песка с водой? Продавцом этого мороженого был всегда, к нашей глубокой зависти, Жоржик. У него была какая-то ложка, сделанная из битой бутылки, и эта ложка, сделанная нами самими, хранилась под заветным деревом в саду, и была произнесена страшная клятва, чтобы никому, даже дедушке, не выдавать её местопребывания.
И потому, когда я сказал, что иду сейчас в мамину квартиру, где Аннушка красит яйца, - то впечатление было такое, будто гром ударил среди ясного неба!
Что такое: красить яйца? Как это так: красить яйца? Разве можно красить яйца? И в сравнении с этим любопытством чего стоили все писанки, изготовленные на Императорском заводе?
Вырваться из царских комнат не так-то легко, и тут нужен был весь опыт приснопамятной Псковской улицы, чтобы выбраться в эту сложную и трудноодолимую экспедицию. Нужно было главным образом преодолеть бдительность мамы. На наше счастье её через посланца вызвала к себе М. П. Флотова на четвертый этаж. И не успела ещё отскрипеть верёвка лифта, как мы всей компанией пробрались в заветный коридор, встретив на пути одного только Чукувера, который нес к себе какие-то пакеты и не обратил на нас ни малейшего внимания.
Аннушка делала какую-то особенно прочную краску из лукового настоя, который разводила в глиняной миске. Вся мамина квартира пропахла луком, так что Ники даже осведомился:
- Чего это так в глаза стреляет?
Но когда он увидел, как обыкновенное белое яйцо, опущенное в миску, делается сначала бурым, а потом – красным, удивлению его не было границ. Аннушка, добрая девка, снизошла к нашим мольбам, засучила нам троим рукава, завесила грудь каждому какими-то старыми фартуками и научила искусству краски. И когда изумленный Ники увидел, что опущенное им в миску яичко выкрасилось, он покраснел от радости и изумления и воскликнул:
- Это я подарю мамочке!
Мать вернулась от Марьи Петровны, хватилась нас, безумно испугалась. Кинулась в сад – нас нет. В кухню – нас нет. Подняли всю дворню на ноги, поднялся шум, суматоха, и тут всех выручил Чукувер. Нас нашли, но в каком виде! И тут оба Великих Князя оказали бурное сопротивление: ни за что не хотели уходить из кухни Аннушки, - Жоржик даже брыкался. Разумеется, мне, как заводиловке, влетело больше всех. Влетело и Аннушке, а Аннушка огрызалась:
- Ну что ж, что царята? Дети, как и есть дети. Всякому лестно.
Забрав в руки плоды своего искусства, мы под стражей, с невероятно вымазанными руками, следовали на свою половину. Мать принимала валериановый капли, услужливо поднесенные целителем Чукувером. А для нас весь мир исчез. Важно было донести целыми и не раздавить яички, предназначенные то маме, то папе, то дедушке.
Начали мыть нам руки, принесли песок, но краска так и не отмылась до самой Фоминой.
Во время христосования отец Ники вдруг потянул носом и спросил:
- Что-то ты, брат, луком пахнешь, а?
И тут заметил его неоттёртые руки.
- А ну ты, Жорж? Ты, Володя?
Понюхал всех. От всех несло луком.
- В чем дело?
Мать со слезами объяснила происшествие. Александр Александрович расхохотался на весь дворец.
- Так вы малярами стали? Молодцы! А где же ваша работа?
Мы бросились в опочивальню и принесли свои узелки.
- Вот это – папе, это – маме, это – дедушке.
Александр Александрович развёл руками.
- Вот это – молодцы, это – молодцы! Хвалю. Лучше всякого завода. Кто научил?
- Аннушка.
- Шаль Аннушке! И пятьдесят рублей денег. А вам по двугривенному. Сколько лет живу на свете – не знал, что из лука можно гнать краску!
И через несколько минут после его ухода нам принесли по новенькому двугривенному.»

«И вот однажды приехал в Аничков дворец навестить своих внуков дедушка, Император Александр Второй. Боже! Какой это был дедушка, и какое счастье было иметь такого дедушку!
Во-первых, от него очаровательно пахло, как от цветка. Он был весёлый и не надутый. В его глаза хотелось бесконечно смотреть. В этих глазах сидела такая улыбка, за которую можно было жизнь отдать. И как он умел играть, этот милый дедушка, и какой мастер был на самые забавные выдумки! Он играл в прятки и залезал под кровать. Он становился на четвереньки и был конем, а Жоржик – ездоком, и конь кричал:
- Держись тверже, опрокину!
Потом садился на стул, как-то отодвигал в сторону лампу, начинал по-особенному двигать пальцами, и по стенке начинал бегать то заяц, то горбатый монах. Мы смотрели разинув глаза и не дышали. Дедушка начинал учить нас складывать пальцы, но у нас не выходило, он вытирал с лица пот и говорил:
- Ну потом как-нибудь, в другой раз… Когда вырастете.
Он был счастлив с детьми, этот дедушка…»
«Мы вдруг выбыли из центра внимания, и Жоржик подцепил дедушкины перчатки, от которых так восхитительно пахло, как от цветка. Жоржик подошёл к дедушке и сказал:
- Дедушка, подари мне эти перчатки.
Дедушка не расслышал вопроса, машинально подтянул Жоржика к себе и усадил на колени. Жоржик с гордостью посмотрел на нас и весь ушёл в созерцание перчаток.
И вот теперь, через такую уйму времени, я, как в двух шагах, вижу эту восхитительную сцену: Великого Императора российского и маленького хорошенького мальчика, уютно устроившегося у него на коленях. Император не обращает на него никакого внимания, продолжает живой и, видимо, интересный разговор, а Жоржик тянется к его лицу и волосок за волоском перебирает сильно поседевшие усы. И когда Императору больно, то он отдергивает Жоржикову руку, тот выждет время и опять за своё.
Какая семья! И отчего у меня нет такого дедушки? И вообще, почему я такой неудачливый? Нет ни дедушки, ни отца: одна — мама. Я подхожу к ней, хочу приласкаться и слышу, как она дрожит мелкой лихорадкой. »

(Из воспоминаний В. К. Олленгрэна, который в раннем возрасте воспитывался вместе с Николаем II и другими царскими детьми, будучи сыном придворной учительницы)

Из книги «Царские дети», сост. Н. К. Бонецкая

На фотографии: Николай II с родителями, братом и сестрой. Ники стоит рядом с отцом, Александром Третьим. Александр Третий держит на руках маленькую Ксеньюшку. Жоржик – на руках у матери, Марии Фёдоровны. Интересна история брака Александра Третьего и Марии Фёдоровны. Мария Фёдоровна - при рождении Мария София Фредерика Дагмар (Да́гмара). Дочь Кристиана, принца Глюксбургского, впоследствии Кристиана IX, короля Дании. Первоначально была невестой цесаревича Николая Александровича, старшего сына Александра II, умершего в 1865 году. После его смерти возникла привязанность между Дагмарой и великим князем Александром Александровичем, которые вместе ухаживали за умирающим цесаревичем. Александр Александрович записал в дневнике: «Я чувствую, что могу и даже очень полюбить милую Минни [так в семье Романовых звали Дагмару], тем более что она так нам дорога. Даст Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни; я не знаю её чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я усердно молюсь Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».