Солнце играет
Борьба с пасхальной заутреней была задумана на широкую ногу. В течение всей Страстной недели на видных и оживленных местах города красовались яркие саженные плакаты:
«Комсомольская заутреня!
Ровно в 12 ч. ночи.
Новейшая комедия Антона Изюмова
«Христос вo фраке».
В главной роли артист Московского театра
Александр Ростовцев.
Бездна хохота. Каскады остроумия».
До начала спектакля по всем улицам города прошел духовой оркестр для зазыва публики. Впереди оркестра ражий детина в священнической ризе и камилавке нес наподобие церковной хоругви плакат с изображением Христа в цилиндре. По бокам шли комсомольцы с факелами. Город вздрагивал. К театру шла толпа. Над входом горели красными огнями электрические буквы «Христос во фраке». На всю широкую театральную площадь грохотало радио — из Москвы передавали лекцию «о гнусной роли христианства в истории народов».
По окончании лекции на ступеньках подъезда выстроился хор комсомольцев. Под звуки бубенчатых баянов хор грянул плясовую:
Мне в молитве мало проку,
Не горит моя свеча.
Не хочу Ильи пророка,
Дайте лампу Ильича!
Толпа заурчала, взвизгнула, раскатилась хохотом, подбоченилась, оскалилась, хайнула бродяжным лесным рыком:
— Наддай, ребята, поматюжнее!
Три старушки–побирушки,
Два трухлявых старика.
Пусто–пусто в церковушке,
Не сберешь и пятака.
— Шибче! Прибавь ходу! Позабористее!
Ах, яичко мое, да не расколото,
Много Божьей ерунды нам напорото!
— Сла–а–бо! Го–о–рь–ко!
— Про Богородицу спойте!.. Про Богородицу!
В это время из маленькой церкви, стоявшей неподалеку от театра, вышел пасхальный крестный ход. Там было темно. Людей не видно — одни лишь свечи, тихо идущие по воздуху и поющие далеким родниковым всплеском: «Воскресение Твое Христе, Спасе, ангели поют на небеси»…
Завидев крестный ход, хор комсомольцев еще пуще разошелся, пустив в прискачку, с гиканьем и свистом:
Эй ты, яблочко, катись
Ведь дорога скользкая.
Подкузьмила всех святых
Пасха комсомольская.
Пасхальные свечи остановились у церковных врат и запели: «Христос Воскресе из мертвых…»
Большой театральный зал был переполнен. Первое действие изображало алтарь. На декоративном престоле — бутылки с вином, графины с настойками, закуска. У престола, на высоких ресторанных табуретах сидели священники в полном облачении и чокались церковными чашами. Артист, облаченный в дьяконский стихарь, играл на гармонии. На полу сидели монашки, перекидываясь в карты. Зал раздирался от хохота. Кому–то из зрителей стало дурно. Его выводили из зала, а он урчал по–звериному и, подхихикивая, кивал на сцену с лицом, искаженным и белым. Это еще больше рассмешило публику. В антракте говорили:
— Это цветочки… ягодки впереди! Вот, погодите… во втором действии выйдет Ростовцев, так все помешаемся от хохота!
Во втором действии, под вихри исступленных оваций, на сцену вышел знаменитый Александр Ростовцев.
Он был в длинном белом хитоне, мастерски загримированный под Христа. Он нес в руках золотое Евангелие.
По ходу пьесы артист должен был прочесть из этой книги два евангельских стиха из заповедей блаженства. Медлительно и священнодейственно он подошел к аналою, положил Евангелие и густым волновым голосом произнес:
— Вонмем!
В зале стало тихо.
Ростовцев начал читать:
— Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное… Блаженны плачущие, ибо они утешатся…
Здесь нужно было остановиться. Здесь нужно было произнести обличительный и страшный по своему кощунству монолог, заключив его словами:
— Подайте мне фрак и цилиндр!
Но этого не последовало. Ростовцев неожиданно замолчал. Молчание становится до того продолжительным, что артисту начинают шикать из–за кулис, махать руками, подсказывать слова, но он стоит, словно в лунном оцепенении и ничего не слышит.
Наконец он вздрагивает и с каким–то испугом смотрит на раскрытое Евангелие. Руки его нервно теребят хитон. По лицу проходят судороги. Он опускает глаза в книгу и вначале шепотом, а потом все громче и громче начинает читать дальше:
— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивии, ибо они помилованы будут…
Власть ли его чудесного голоса, обаяние ли артистического его имени, ночная ли тоска по этим гонимым и оплеванным словам нагорной проповеди, образ ли живого Христа встал перед глазами, вызванный кощунственным перевоплощением артиста, — но в театре стояла такая тишина, что слышно было, как звенела она комариным жужжанием.
И в эту тишину шли, как пасхальные свечи вокруг церкви, слова Христа:
— Вы свет мира… любите врагов ваших… и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…
Ростовцев прочитал всю главу, и никто в зале не пошевельнулся. За кулисами топали взволнованные быстрые шаги, и раздавался громкий шепот. Там уверяли друг друга, что артист шутит, это его излюбленный трюк, и сейчас, мол, ударит в темя публики таким «коленцем», что все превратится в веселый пляшущий дым!
Но на сцене произошло еще более неожиданное, заставившее впоследствии говорить почти всю советскую страну.
Ростовцев перекрестился четким медленным крестом и произнес:
— Помяни мя, Господи, егда приидиши во Царствие Твое!..
Он еще что–то хотел сказать, но в это время опустили занавес.
Через несколько минут публике объявили:
— По причине неожиданной болезни товарища Ростовцева сегодняшний наш спектакль не состоится.
(Василий Никифоров-Волгин)
Борьба с пасхальной заутреней была задумана на широкую ногу. В течение всей Страстной недели на видных и оживленных местах города красовались яркие саженные плакаты:
«Комсомольская заутреня!
Ровно в 12 ч. ночи.
Новейшая комедия Антона Изюмова
«Христос вo фраке».
В главной роли артист Московского театра
Александр Ростовцев.
Бездна хохота. Каскады остроумия».
До начала спектакля по всем улицам города прошел духовой оркестр для зазыва публики. Впереди оркестра ражий детина в священнической ризе и камилавке нес наподобие церковной хоругви плакат с изображением Христа в цилиндре. По бокам шли комсомольцы с факелами. Город вздрагивал. К театру шла толпа. Над входом горели красными огнями электрические буквы «Христос во фраке». На всю широкую театральную площадь грохотало радио — из Москвы передавали лекцию «о гнусной роли христианства в истории народов».
По окончании лекции на ступеньках подъезда выстроился хор комсомольцев. Под звуки бубенчатых баянов хор грянул плясовую:
Мне в молитве мало проку,
Не горит моя свеча.
Не хочу Ильи пророка,
Дайте лампу Ильича!
Толпа заурчала, взвизгнула, раскатилась хохотом, подбоченилась, оскалилась, хайнула бродяжным лесным рыком:
— Наддай, ребята, поматюжнее!
Три старушки–побирушки,
Два трухлявых старика.
Пусто–пусто в церковушке,
Не сберешь и пятака.
— Шибче! Прибавь ходу! Позабористее!
Ах, яичко мое, да не расколото,
Много Божьей ерунды нам напорото!
— Сла–а–бо! Го–о–рь–ко!
— Про Богородицу спойте!.. Про Богородицу!
В это время из маленькой церкви, стоявшей неподалеку от театра, вышел пасхальный крестный ход. Там было темно. Людей не видно — одни лишь свечи, тихо идущие по воздуху и поющие далеким родниковым всплеском: «Воскресение Твое Христе, Спасе, ангели поют на небеси»…
Завидев крестный ход, хор комсомольцев еще пуще разошелся, пустив в прискачку, с гиканьем и свистом:
Эй ты, яблочко, катись
Ведь дорога скользкая.
Подкузьмила всех святых
Пасха комсомольская.
Пасхальные свечи остановились у церковных врат и запели: «Христос Воскресе из мертвых…»
Большой театральный зал был переполнен. Первое действие изображало алтарь. На декоративном престоле — бутылки с вином, графины с настойками, закуска. У престола, на высоких ресторанных табуретах сидели священники в полном облачении и чокались церковными чашами. Артист, облаченный в дьяконский стихарь, играл на гармонии. На полу сидели монашки, перекидываясь в карты. Зал раздирался от хохота. Кому–то из зрителей стало дурно. Его выводили из зала, а он урчал по–звериному и, подхихикивая, кивал на сцену с лицом, искаженным и белым. Это еще больше рассмешило публику. В антракте говорили:
— Это цветочки… ягодки впереди! Вот, погодите… во втором действии выйдет Ростовцев, так все помешаемся от хохота!
Во втором действии, под вихри исступленных оваций, на сцену вышел знаменитый Александр Ростовцев.
Он был в длинном белом хитоне, мастерски загримированный под Христа. Он нес в руках золотое Евангелие.
По ходу пьесы артист должен был прочесть из этой книги два евангельских стиха из заповедей блаженства. Медлительно и священнодейственно он подошел к аналою, положил Евангелие и густым волновым голосом произнес:
— Вонмем!
В зале стало тихо.
Ростовцев начал читать:
— Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное… Блаженны плачущие, ибо они утешатся…
Здесь нужно было остановиться. Здесь нужно было произнести обличительный и страшный по своему кощунству монолог, заключив его словами:
— Подайте мне фрак и цилиндр!
Но этого не последовало. Ростовцев неожиданно замолчал. Молчание становится до того продолжительным, что артисту начинают шикать из–за кулис, махать руками, подсказывать слова, но он стоит, словно в лунном оцепенении и ничего не слышит.
Наконец он вздрагивает и с каким–то испугом смотрит на раскрытое Евангелие. Руки его нервно теребят хитон. По лицу проходят судороги. Он опускает глаза в книгу и вначале шепотом, а потом все громче и громче начинает читать дальше:
— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивии, ибо они помилованы будут…
Власть ли его чудесного голоса, обаяние ли артистического его имени, ночная ли тоска по этим гонимым и оплеванным словам нагорной проповеди, образ ли живого Христа встал перед глазами, вызванный кощунственным перевоплощением артиста, — но в театре стояла такая тишина, что слышно было, как звенела она комариным жужжанием.
И в эту тишину шли, как пасхальные свечи вокруг церкви, слова Христа:
— Вы свет мира… любите врагов ваших… и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…
Ростовцев прочитал всю главу, и никто в зале не пошевельнулся. За кулисами топали взволнованные быстрые шаги, и раздавался громкий шепот. Там уверяли друг друга, что артист шутит, это его излюбленный трюк, и сейчас, мол, ударит в темя публики таким «коленцем», что все превратится в веселый пляшущий дым!
Но на сцене произошло еще более неожиданное, заставившее впоследствии говорить почти всю советскую страну.
Ростовцев перекрестился четким медленным крестом и произнес:
— Помяни мя, Господи, егда приидиши во Царствие Твое!..
Он еще что–то хотел сказать, но в это время опустили занавес.
Через несколько минут публике объявили:
— По причине неожиданной болезни товарища Ростовцева сегодняшний наш спектакль не состоится.
(Василий Никифоров-Волгин)
The sun is playing
The fight against the Easter morning service was conceived in a big way. Throughout Holy Week, prominent and vibrant places of the city featured brightly planted posters:
“Komsomol matins!
At exactly 12 o’clock in the night.
The latest comedy by Anton Izyumov
"Christ in a tailcoat."
Starring Artist of the Moscow Theater
Alexander Rostovtsev.
The abyss of laughter. Cascades of wit. "
Prior to the performance, a brass band passed through the streets of the city to entice the public. In front of the orchestra, a red-haired kid in a priestly robe and a mantelpiece carried a poster with the image of Christ in a top hat like a church banner. On the sides were Komsomol members with torches. The city trembled. A crowd was going to the theater. Over the entrance, the red letters “Christ in a tailcoat” burned with red lights. Radio rumbled throughout the wide theater square - a lecture “on the vile role of Christianity in the history of peoples” was broadcast from Moscow.
At the end of the lecture, a Komsomol choir was lined up on the steps of the entrance. To the sounds of the bell-shaped accordions, the choir struck the dance floor:
I have little use in prayer
My candle is off.
I don’t want Elijah the prophet,
Give the lamp to Ilyich!
The crowd rumbled, squealed, laughed, akimbo, grinning, wailing a wandering forest roar:
- Give guys guys a lot more!
Three old beggars,
Two rotten old men.
Empty to empty in the church
You can’t save a dime.
- More! Boost it! More fun!
Ah, my testicle, but not split
A lot of God's nonsense is right for us!
- Wow! Go-o-ry-ko!
- Sing about the Virgin! .. About the Virgin!
At this time, an Easter procession came out of a small church near the theater. It was dark there. People are not visible - just candles, quietly walking through the air and singing with a distant spring burst: “Thy resurrection to Christ, Savior, angels sing in heaven” ...
Seeing the procession of the cross, the Komsomol choir even more dispersed, letting it in with a giggle and a whistle:
Hey you bullseye roll
After all, the road is slippery.
Sacrificed All Saints
Komsomol Easter.
Easter candles stopped at the church gates and sang: "Christ is Risen from the Dead ..."
The large theater hall was crowded. The first act depicted an altar. On the decorative throne - bottles of wine, decanters with tinctures, a snack. At the throne, on high restaurant stools, priests sat in full vestments and clinked glasses with church bowls. The artist, dressed in a deacon’s clerk, played in harmony. Nuns sat on the floor, throwing cards. The hall was torn with laughter. Someone from the audience became sick. He was led out of the hall, and he rumbled like an animal and, giggling, nodded to the stage with his face distorted and white. This made the audience even more laughable. In the intermission they said:
- These are flowers ... berries in front! Now, wait ... Rostovtsev will be released in the second action, so everyone will be crazy about laughter!
In the second act, under the whirlwinds of ecstatic applause, the famous Alexander Rostovtsev appeared on the stage.
He was wearing a long white tunic, expertly made up for Christ. He carried the golden gospel.
During the play, the artist was supposed to read from this book two gospel verses from the commandments of bliss. Slowly and sacredly he went up to the lectern, laid the Gospel, and said in a thick wave of voice:
- Let’s understand!
The room was quiet.
Rostovtsev began to read:
- Blessed are the poor in spirit; for theirs is the kingdom of heaven ... blessed are they who mourn, for they will be comforted ...
It was necessary to stop here. Here it was necessary to pronounce a monologue, revealing and terrible in its sacrilege, concluding it with the words:
- Give me the tailcoat and top hat!
But this did not follow. Rostovtsev suddenly shut up. The silence becomes so long that the artist begins to bark behind the curtains, wave his hands, prompt words, but he stands as if in a lunar stupor and does not hear anything.
Finally, he trembles and looks with some fright at the revealed gospel. His hands nervously tug on a tunic. Convulsions pass through the face. He lowers his eyes into the book and at first in a whisper, and then begins to read further louder and louder:
- Blessed are those who hunger and thirst for truth, for they will be filled. Blessed are the mercies, for they will have mercy ...
Whether the power of his wonderful voice, the charm of his artistic name, the night longing for these persecuted and spat upon words of the Sermon on the Mount, the image of the living Christ stood before his eyes, caused by the blasphemous reincarnation of the artist - but there was such silence in the theater that you could hear how she rang like a mosquito buzz.
And into this silence went, like the Easter candles around the church, the words of Christ:
“You are the light of the world ... love your enemies ... and pray for those who offend you and persecute you ...”
Rostovtsev read the entire chapter, and no one in the audience moved. Excited quick steps stomped backstage and a loud whisper sounded. They assured each other that the artist was joking, this is his favorite trick, and now, they say, he’ll hit the public’s crown with such a “ring” that everything will turn into a cheerful dancing smoke!
But even more unexpected happened on the scene, which subsequently made almost the entire Soviet country speak.
Rostovtsev crossed himself with a clear medall
The fight against the Easter morning service was conceived in a big way. Throughout Holy Week, prominent and vibrant places of the city featured brightly planted posters:
“Komsomol matins!
At exactly 12 o’clock in the night.
The latest comedy by Anton Izyumov
"Christ in a tailcoat."
Starring Artist of the Moscow Theater
Alexander Rostovtsev.
The abyss of laughter. Cascades of wit. "
Prior to the performance, a brass band passed through the streets of the city to entice the public. In front of the orchestra, a red-haired kid in a priestly robe and a mantelpiece carried a poster with the image of Christ in a top hat like a church banner. On the sides were Komsomol members with torches. The city trembled. A crowd was going to the theater. Over the entrance, the red letters “Christ in a tailcoat” burned with red lights. Radio rumbled throughout the wide theater square - a lecture “on the vile role of Christianity in the history of peoples” was broadcast from Moscow.
At the end of the lecture, a Komsomol choir was lined up on the steps of the entrance. To the sounds of the bell-shaped accordions, the choir struck the dance floor:
I have little use in prayer
My candle is off.
I don’t want Elijah the prophet,
Give the lamp to Ilyich!
The crowd rumbled, squealed, laughed, akimbo, grinning, wailing a wandering forest roar:
- Give guys guys a lot more!
Three old beggars,
Two rotten old men.
Empty to empty in the church
You can’t save a dime.
- More! Boost it! More fun!
Ah, my testicle, but not split
A lot of God's nonsense is right for us!
- Wow! Go-o-ry-ko!
- Sing about the Virgin! .. About the Virgin!
At this time, an Easter procession came out of a small church near the theater. It was dark there. People are not visible - just candles, quietly walking through the air and singing with a distant spring burst: “Thy resurrection to Christ, Savior, angels sing in heaven” ...
Seeing the procession of the cross, the Komsomol choir even more dispersed, letting it in with a giggle and a whistle:
Hey you bullseye roll
After all, the road is slippery.
Sacrificed All Saints
Komsomol Easter.
Easter candles stopped at the church gates and sang: "Christ is Risen from the Dead ..."
The large theater hall was crowded. The first act depicted an altar. On the decorative throne - bottles of wine, decanters with tinctures, a snack. At the throne, on high restaurant stools, priests sat in full vestments and clinked glasses with church bowls. The artist, dressed in a deacon’s clerk, played in harmony. Nuns sat on the floor, throwing cards. The hall was torn with laughter. Someone from the audience became sick. He was led out of the hall, and he rumbled like an animal and, giggling, nodded to the stage with his face distorted and white. This made the audience even more laughable. In the intermission they said:
- These are flowers ... berries in front! Now, wait ... Rostovtsev will be released in the second action, so everyone will be crazy about laughter!
In the second act, under the whirlwinds of ecstatic applause, the famous Alexander Rostovtsev appeared on the stage.
He was wearing a long white tunic, expertly made up for Christ. He carried the golden gospel.
During the play, the artist was supposed to read from this book two gospel verses from the commandments of bliss. Slowly and sacredly he went up to the lectern, laid the Gospel, and said in a thick wave of voice:
- Let’s understand!
The room was quiet.
Rostovtsev began to read:
- Blessed are the poor in spirit; for theirs is the kingdom of heaven ... blessed are they who mourn, for they will be comforted ...
It was necessary to stop here. Here it was necessary to pronounce a monologue, revealing and terrible in its sacrilege, concluding it with the words:
- Give me the tailcoat and top hat!
But this did not follow. Rostovtsev suddenly shut up. The silence becomes so long that the artist begins to bark behind the curtains, wave his hands, prompt words, but he stands as if in a lunar stupor and does not hear anything.
Finally, he trembles and looks with some fright at the revealed gospel. His hands nervously tug on a tunic. Convulsions pass through the face. He lowers his eyes into the book and at first in a whisper, and then begins to read further louder and louder:
- Blessed are those who hunger and thirst for truth, for they will be filled. Blessed are the mercies, for they will have mercy ...
Whether the power of his wonderful voice, the charm of his artistic name, the night longing for these persecuted and spat upon words of the Sermon on the Mount, the image of the living Christ stood before his eyes, caused by the blasphemous reincarnation of the artist - but there was such silence in the theater that you could hear how she rang like a mosquito buzz.
And into this silence went, like the Easter candles around the church, the words of Christ:
“You are the light of the world ... love your enemies ... and pray for those who offend you and persecute you ...”
Rostovtsev read the entire chapter, and no one in the audience moved. Excited quick steps stomped backstage and a loud whisper sounded. They assured each other that the artist was joking, this is his favorite trick, and now, they say, he’ll hit the public’s crown with such a “ring” that everything will turn into a cheerful dancing smoke!
But even more unexpected happened on the scene, which subsequently made almost the entire Soviet country speak.
Rostovtsev crossed himself with a clear medall
У записи 6 лайков,
1 репостов,
278 просмотров.
1 репостов,
278 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
