В монастыре наперед знали — стоит послать Трофима в город вспахать огород одинокой старушке, как все одинокие бабушки сбегутся к его трактору, и он будет пахать им до упора. «Трофим, — предупреждали его, — на трактор очередь. Сперва распашем огороды монастырским рабочим, а потом постараемся помочь остальным». И он честно ехал на послушание. Но тут на звук Трофимова трактора собиралась такая немощная старушечья рать, что сердце сжималось от боли при виде слезящихся от старости глаз. А старость взывала: «Трофим, сыночек, мой идол опять стащил всю мою пенсию. Дров нету! Силов нету! Жить, сыночек, моченьки нету!» Как же любили своего сынка эти бабушки, и как по-сыновьи любил он их! Бывало, пришлют ему из дома перевод, а он накупит своим бабулям в подарок платочки: беленькие, простые, с цветами по кайме. И цены этим платкам не было — вот есть в сундуке шерстяной платок от дочки, есть синтетический от зятя, а простые Трофимовы платочки берегли на смерть и надевали лишь в храм. Эти платки он освящал на мощах, и платочки называли «святыми».
В общем, не хуже других знал инок Трофим, что послушание — бесов ослушание. А только не выдерживало его сердце той картины горя, когда в покосившейся избушке доживает свой век старуха-мать. А сын навещает ее лишь спьяну, чтобы отнять у старухи пенсию. А дочь с зятем пишут из города лишь письмо из двух строк: «Мама, отбей телеграмму, когда зарежешь телка. Мы машину за мясом пришлем». На послушание отводится определенное время, и чтобы успеть сделать побольше, он порой уже бегал бегом. Со стороны посмотришь и подумаешь, что где-то пожар — с ведрами воды бежит от колодца послушник. А потом бежит уже с топором, чтобы наколоть для старушки дров. Он любил людей, и спешил делать им добро.
Как-то раз он возил дрова куда-то за Руднево и сделал при этом внеплановую ездку, узнав, что в холодном, нетопленном доме лежит без дров больная старушка. Он привез ей дрова, растопил печь и уже возвращался в монастырь, когда первый удар колокола возвестил, что до всенощной осталось 15 минут. На службу он явно опаздывал, ибо по дороге до монастыря ехать минут тридцать. И тогда он бросил свой трактор, как танк, напрямик, заныривая на скорости в овраги. Рядом с ним в кабине сидела тогда иконописец Ольга С., и ей стало страшно, но не от этих оврагов, а от того, как внезапно переменился Трофим. Он всегда был улыбчив. А тут рядом с ней сидел незнакомец с таким отрешенно-серьезным лицом, что ей показалось: его нет на земле — он весь в молитве и весь перед Богом. Ко всенощной они тогда успели.
* * *
Никого в монастыре не любили так, как инока, Трофима и никому, вероятно, не попадало больше, чем ему. Сам инок рассказывал об этом так: «Сперва по гордости хотел все сделать по-своему, а за непослушание бесы больно бьют. Зато когда приучишь себя к послушанию, так хорошо на душе».
Имя Трофим в переводе с греческого означает «питомец». Он действительно питомец Оптиной и любимое дитя ее, наделенное редким в наш гордый век даром — даром Ученика. А чтобы показать, что такое труд ученичества, где воистину на ошибках учатся, расскажем, как нес епитимью инок Трофим. Бывало, оптинцы сокрушаются — ох, Трофима опять поставили на поклоны, и это по нашей вине! Помню, в монастыре испекли свой первый хлеб, а пекарем был Трофим. И в общем ликовании — свой первый хлеб! — пол Оптиной набилось в пекарню снимать пробу. А хлеб был горячий и такой вкусный, что, не благословясь, ополовинили выпечку, а епитимью за это нес Трофим. Так вот, он воспринимал епитимью как милость Божию, предваряющую Страшный Суд, а земные поклоны любил. Один раз в Оптикой гостил Владыка и, наблюдая, как жизнерадостно несет епитимью инок Трофим, охотно полагая земные поклоны, сказал уважительно: «Хороший инок».
Возможно, кто-то скажет, что об этом не надо писать. Но в монастырь приходят люди не с ангельскими крыльями за плечами, а истинный подвижник — до смерти ученик. И вычеркнуть труд ученичества из жизни инока Трофима — это вычеркнуть его подвиг.
Инок Трофим был чужд теплохладности в любви к Богу и людям. И завершая разговор о его горячности, приведем еще одну историю. Жил тогда в Оптиной мальчик, о котором блаженная Любушка сказала, что он будет монахом-молитвенником. Мальчику было тогда лет восемь, и он любил бегать стремглав. Мать одергивала его, пытаясь приучить будущего монаха к степенной поступи, а старец сказал: «Не трогай его. Мальчишество с годами пройдет, но пусть останется этот огонь, который он отдаст потом Богу». Как сложится жизнь мальчика — покажет будущее. А об иноке Трофиме уже известно — весь огонь своей души он отдал Господу Богу.
(Нина Павлова "Пасха Красная")
В общем, не хуже других знал инок Трофим, что послушание — бесов ослушание. А только не выдерживало его сердце той картины горя, когда в покосившейся избушке доживает свой век старуха-мать. А сын навещает ее лишь спьяну, чтобы отнять у старухи пенсию. А дочь с зятем пишут из города лишь письмо из двух строк: «Мама, отбей телеграмму, когда зарежешь телка. Мы машину за мясом пришлем». На послушание отводится определенное время, и чтобы успеть сделать побольше, он порой уже бегал бегом. Со стороны посмотришь и подумаешь, что где-то пожар — с ведрами воды бежит от колодца послушник. А потом бежит уже с топором, чтобы наколоть для старушки дров. Он любил людей, и спешил делать им добро.
Как-то раз он возил дрова куда-то за Руднево и сделал при этом внеплановую ездку, узнав, что в холодном, нетопленном доме лежит без дров больная старушка. Он привез ей дрова, растопил печь и уже возвращался в монастырь, когда первый удар колокола возвестил, что до всенощной осталось 15 минут. На службу он явно опаздывал, ибо по дороге до монастыря ехать минут тридцать. И тогда он бросил свой трактор, как танк, напрямик, заныривая на скорости в овраги. Рядом с ним в кабине сидела тогда иконописец Ольга С., и ей стало страшно, но не от этих оврагов, а от того, как внезапно переменился Трофим. Он всегда был улыбчив. А тут рядом с ней сидел незнакомец с таким отрешенно-серьезным лицом, что ей показалось: его нет на земле — он весь в молитве и весь перед Богом. Ко всенощной они тогда успели.
* * *
Никого в монастыре не любили так, как инока, Трофима и никому, вероятно, не попадало больше, чем ему. Сам инок рассказывал об этом так: «Сперва по гордости хотел все сделать по-своему, а за непослушание бесы больно бьют. Зато когда приучишь себя к послушанию, так хорошо на душе».
Имя Трофим в переводе с греческого означает «питомец». Он действительно питомец Оптиной и любимое дитя ее, наделенное редким в наш гордый век даром — даром Ученика. А чтобы показать, что такое труд ученичества, где воистину на ошибках учатся, расскажем, как нес епитимью инок Трофим. Бывало, оптинцы сокрушаются — ох, Трофима опять поставили на поклоны, и это по нашей вине! Помню, в монастыре испекли свой первый хлеб, а пекарем был Трофим. И в общем ликовании — свой первый хлеб! — пол Оптиной набилось в пекарню снимать пробу. А хлеб был горячий и такой вкусный, что, не благословясь, ополовинили выпечку, а епитимью за это нес Трофим. Так вот, он воспринимал епитимью как милость Божию, предваряющую Страшный Суд, а земные поклоны любил. Один раз в Оптикой гостил Владыка и, наблюдая, как жизнерадостно несет епитимью инок Трофим, охотно полагая земные поклоны, сказал уважительно: «Хороший инок».
Возможно, кто-то скажет, что об этом не надо писать. Но в монастырь приходят люди не с ангельскими крыльями за плечами, а истинный подвижник — до смерти ученик. И вычеркнуть труд ученичества из жизни инока Трофима — это вычеркнуть его подвиг.
Инок Трофим был чужд теплохладности в любви к Богу и людям. И завершая разговор о его горячности, приведем еще одну историю. Жил тогда в Оптиной мальчик, о котором блаженная Любушка сказала, что он будет монахом-молитвенником. Мальчику было тогда лет восемь, и он любил бегать стремглав. Мать одергивала его, пытаясь приучить будущего монаха к степенной поступи, а старец сказал: «Не трогай его. Мальчишество с годами пройдет, но пусть останется этот огонь, который он отдаст потом Богу». Как сложится жизнь мальчика — покажет будущее. А об иноке Трофиме уже известно — весь огонь своей души он отдал Господу Богу.
(Нина Павлова "Пасха Красная")
The monastery knew in advance - it is worth sending Trofim to the city to plow the garden of a lonely old woman, as all the lonely grandmothers will run to his tractor, and he will plow them all the way. “Trofim,” they warned him, “it’s the turn of the tractor. First, we will plow the gardens for the monastery workers, and then we will try to help the rest. ” And he honestly rode to obedience. But here, at the sound of Trofimov’s tractor, such a feeble old woman’s army was gathering that my heart contracted with pain at the sight of eyes watering from old age. And old age cried out: “Trofim, son, my idol again stole my entire pension. There is no firewood! There are no forces! There’s no life to live, sonny! ”How grandmothers loved their son, and how, as a son, he loved them! Sometimes, they would send him a translation from home, and he would buy a handkerchief for his grandmothers as a gift: white, simple, with flowers on the edge. And there was no price for these shawls - there is a woolen shawl from the daughter in the chest, there is a synthetic shawl from the son-in-law, and simple Trofimov shawls were saved for death and worn only in the temple. He consecrated these shawls on the relics, and the shawls were called "saints."
In general, the monk Trofim knew no worse than others that obedience is demon disobedience. And only his heart could not stand that picture of grief when an old mother lives in a rickety hut. And the son only visits her when she’s drunk to take away the old woman’s pension. And the daughter and the son-in-law write from the city only a letter of two lines: “Mom, beat off the telegram when you kill the heifer. We’ll send a car for meat. ” A certain amount of time is allotted to obedience, and in order to have time to do more, he sometimes already ran. You look from the side and think that somewhere there is a fire - with a bucket of water the novice runs from the well. And then he runs already with an ax to chop wood for the old woman. He loved people, and was in a hurry to do good to them.
Once, he drove firewood somewhere beyond Rudnevo and made an unscheduled trip, learning that a sick old woman was lying without firewood in a cold, unheated house. He brought her wood, melted the stove and was already returning to the monastery, when the first blow of the bell announced that there were 15 minutes before the all-night service. He was obviously late for service, for he had to drive about thirty minutes on the way to the monastery. And then he threw his tractor like a tank, straight, diving into the ravines at speed. The icon painter Olga S. was sitting next to him in the cabin, and she was scared, but not from these ravines, but from how Trofim suddenly changed. He was always smiling. And here next to her was a stranger with such a detached, serious face that it seemed to her that he was not on the earth — he was all in prayer and all before God. They had time for the all-night service.
* * *
Nobody in the monastery was loved like the monk, Trofim, and probably no one got any more than him. The monk himself described it this way: “First, by pride, I wanted to do everything in my own way, but demons beat painfully for disobedience. But when you accustom yourself to obedience, it’s so good at heart. ”
The name Trofim translated from Greek means "pet." He really is Optina’s pet and her beloved child, endowed with a rare gift in our proud age - the gift of the Disciple. And to show what is the work of discipleship, where they truly learn from mistakes, we will tell how the monk Trofim carried the penance. It happened that the Optintsy lament - oh, Trofim was again bowed, and it was our fault! I remember that in the monastery they baked their first bread, and Trofim was the baker. And in general glee - your first bread! - Paul Optina crowded into a bakery to take a sample. And the bread was hot and so tasty that, without blessing, they halved the pastries, and Trofim carried the penance for that. So, he perceived penance as the grace of God preceding the Last Judgment, and he loved the bows of the earth. Once, Vladyka visited the Optics and, observing how the monk Trofim cheerfully carries the penance, willingly bowing to the earth, said respectfully: "Good monk."
Perhaps someone will say that this does not need to be written. But people come to the monastery not with angel wings behind them, but a true ascetic - a disciple to death. And to delete the work of discipleship from the life of the monk Trofim is to delete his feat.
The monk Trofim was a stranger to warmth in his love for God and people. And concluding the conversation about his ardor, we give another story. There lived then in Optina a boy about whom blessed Lyubushka said that he would be a prayer monk. The boy was then eight years old, and he loved to headlong. His mother yanked him, trying to accustom the future monk to a power step, and the elder said: “Do not touch him. Boyhood will pass over the years, but let this fire remain, which he will then give to God. ” How the boy’s life will turn out - the future will show. And about the monk Trofim already known - he gave all the fire of his soul to the Lord God.
(Nina Pavlova "Easter Red")
In general, the monk Trofim knew no worse than others that obedience is demon disobedience. And only his heart could not stand that picture of grief when an old mother lives in a rickety hut. And the son only visits her when she’s drunk to take away the old woman’s pension. And the daughter and the son-in-law write from the city only a letter of two lines: “Mom, beat off the telegram when you kill the heifer. We’ll send a car for meat. ” A certain amount of time is allotted to obedience, and in order to have time to do more, he sometimes already ran. You look from the side and think that somewhere there is a fire - with a bucket of water the novice runs from the well. And then he runs already with an ax to chop wood for the old woman. He loved people, and was in a hurry to do good to them.
Once, he drove firewood somewhere beyond Rudnevo and made an unscheduled trip, learning that a sick old woman was lying without firewood in a cold, unheated house. He brought her wood, melted the stove and was already returning to the monastery, when the first blow of the bell announced that there were 15 minutes before the all-night service. He was obviously late for service, for he had to drive about thirty minutes on the way to the monastery. And then he threw his tractor like a tank, straight, diving into the ravines at speed. The icon painter Olga S. was sitting next to him in the cabin, and she was scared, but not from these ravines, but from how Trofim suddenly changed. He was always smiling. And here next to her was a stranger with such a detached, serious face that it seemed to her that he was not on the earth — he was all in prayer and all before God. They had time for the all-night service.
* * *
Nobody in the monastery was loved like the monk, Trofim, and probably no one got any more than him. The monk himself described it this way: “First, by pride, I wanted to do everything in my own way, but demons beat painfully for disobedience. But when you accustom yourself to obedience, it’s so good at heart. ”
The name Trofim translated from Greek means "pet." He really is Optina’s pet and her beloved child, endowed with a rare gift in our proud age - the gift of the Disciple. And to show what is the work of discipleship, where they truly learn from mistakes, we will tell how the monk Trofim carried the penance. It happened that the Optintsy lament - oh, Trofim was again bowed, and it was our fault! I remember that in the monastery they baked their first bread, and Trofim was the baker. And in general glee - your first bread! - Paul Optina crowded into a bakery to take a sample. And the bread was hot and so tasty that, without blessing, they halved the pastries, and Trofim carried the penance for that. So, he perceived penance as the grace of God preceding the Last Judgment, and he loved the bows of the earth. Once, Vladyka visited the Optics and, observing how the monk Trofim cheerfully carries the penance, willingly bowing to the earth, said respectfully: "Good monk."
Perhaps someone will say that this does not need to be written. But people come to the monastery not with angel wings behind them, but a true ascetic - a disciple to death. And to delete the work of discipleship from the life of the monk Trofim is to delete his feat.
The monk Trofim was a stranger to warmth in his love for God and people. And concluding the conversation about his ardor, we give another story. There lived then in Optina a boy about whom blessed Lyubushka said that he would be a prayer monk. The boy was then eight years old, and he loved to headlong. His mother yanked him, trying to accustom the future monk to a power step, and the elder said: “Do not touch him. Boyhood will pass over the years, but let this fire remain, which he will then give to God. ” How the boy’s life will turn out - the future will show. And about the monk Trofim already known - he gave all the fire of his soul to the Lord God.
(Nina Pavlova "Easter Red")
У записи 10 лайков,
0 репостов,
191 просмотров.
0 репостов,
191 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
