Арсений Александрович Тарковский
Он сидел в фойе переделкинского дома творчества, уже очень старый, но по-прежнему такой же красивый, как на многих своих фотографиях. Прорезающие вертикальные морщины превращали его лицо в почти графический портрет. Я сидела напротив и ждала знакомого театрального критика. Так, пребывая в абсолютной тишине и пустоте, мы глядели друг на друга. Я, конечно же, смотрела на него с любопытством: гениальный поэт, вот уже старик. Думала о соотношении таланта и его возрастного угасания. Правда, заметила я, что он тоже внимательно смотрит на меня. Возможно, потому, что ему просто надо было на кого-то смотреть, а возможно, он пытался угадать, к кому из обитателей здешнего дома я пришла. Видно было, как он мысленно взвешивал мой возраст, внешность и перебирал в памяти имена своих знакомых, пытаясь соединить их со мной. Так продолжалось некоторое время. И вдруг в фойе появился человек, которого я видела первый раз в жизни, но не могла не узнать по черной повязке на глазах. Он был слепой. Книгу с его стихами и фотографией мне тысячу раз подсовывали ученицы фармацевтического училища, где я преподавала эстетику. Это был Эдуард Асадов. Несчастный человек, зарифмовавший все пошлости на свете.
И тут Арсений Тарковский вскочил на одной своей ноге и крикнул: «Эдуард!» — «Арсений!» — выкрикнул в ответ Асадов, и они бросились друг к другу в объятья. Для меня эта картина была разрушением иллюзий и печальным признанием того, что жизнь ходит своими путями. «Да, они фронтовики, — думала я. — Это выше эстетических разночтений. Но все же!»
(Наталья Громова. "Именной указатель")
Он сидел в фойе переделкинского дома творчества, уже очень старый, но по-прежнему такой же красивый, как на многих своих фотографиях. Прорезающие вертикальные морщины превращали его лицо в почти графический портрет. Я сидела напротив и ждала знакомого театрального критика. Так, пребывая в абсолютной тишине и пустоте, мы глядели друг на друга. Я, конечно же, смотрела на него с любопытством: гениальный поэт, вот уже старик. Думала о соотношении таланта и его возрастного угасания. Правда, заметила я, что он тоже внимательно смотрит на меня. Возможно, потому, что ему просто надо было на кого-то смотреть, а возможно, он пытался угадать, к кому из обитателей здешнего дома я пришла. Видно было, как он мысленно взвешивал мой возраст, внешность и перебирал в памяти имена своих знакомых, пытаясь соединить их со мной. Так продолжалось некоторое время. И вдруг в фойе появился человек, которого я видела первый раз в жизни, но не могла не узнать по черной повязке на глазах. Он был слепой. Книгу с его стихами и фотографией мне тысячу раз подсовывали ученицы фармацевтического училища, где я преподавала эстетику. Это был Эдуард Асадов. Несчастный человек, зарифмовавший все пошлости на свете.
И тут Арсений Тарковский вскочил на одной своей ноге и крикнул: «Эдуард!» — «Арсений!» — выкрикнул в ответ Асадов, и они бросились друг к другу в объятья. Для меня эта картина была разрушением иллюзий и печальным признанием того, что жизнь ходит своими путями. «Да, они фронтовики, — думала я. — Это выше эстетических разночтений. Но все же!»
(Наталья Громова. "Именной указатель")
Arseny Alexandrovich Tarkovsky
He sat in the foyer of the Peredelkino house of creativity, already very old, but still as beautiful as in many of his photographs. Cutting vertical wrinkles turned his face into an almost graphic portrait. I sat opposite and waited for a familiar theater critic. So, being in absolute silence and emptiness, we looked at each other. Of course, I looked at him with curiosity: a brilliant poet, now an old man. I thought about the ratio of talent and its age-related decline. True, I noticed that he, too, was carefully looking at me. Perhaps because he just had to look at someone, or maybe he was trying to guess which of the inhabitants of the house I came to. One could see how he mentally weighed my age, appearance and sorted through the names of his friends, trying to connect them with me. This went on for some time. And suddenly a man appeared in the foyer, whom I had seen for the first time in my life, but I could not help but recognize by the black blindfold. He was blind. A book with his poems and a photograph was thrown to me a thousand times by students of a pharmaceutical school, where I taught aesthetics. It was Eduard Asadov. An unfortunate person who has rhymed all vulgarities in the world.
And here Arseny Tarkovsky jumped up on one of his legs and shouted: “Eduard!” - “Arseny!” Asadov shouted back, and they threw themselves into each other's arms. For me, this picture was the destruction of illusions and the sad recognition that life goes its own way. “Yes, they are front-line soldiers,” I thought. - This is above aesthetic discrepancies. But still!"
(Natalia Gromova. "Index")
He sat in the foyer of the Peredelkino house of creativity, already very old, but still as beautiful as in many of his photographs. Cutting vertical wrinkles turned his face into an almost graphic portrait. I sat opposite and waited for a familiar theater critic. So, being in absolute silence and emptiness, we looked at each other. Of course, I looked at him with curiosity: a brilliant poet, now an old man. I thought about the ratio of talent and its age-related decline. True, I noticed that he, too, was carefully looking at me. Perhaps because he just had to look at someone, or maybe he was trying to guess which of the inhabitants of the house I came to. One could see how he mentally weighed my age, appearance and sorted through the names of his friends, trying to connect them with me. This went on for some time. And suddenly a man appeared in the foyer, whom I had seen for the first time in my life, but I could not help but recognize by the black blindfold. He was blind. A book with his poems and a photograph was thrown to me a thousand times by students of a pharmaceutical school, where I taught aesthetics. It was Eduard Asadov. An unfortunate person who has rhymed all vulgarities in the world.
And here Arseny Tarkovsky jumped up on one of his legs and shouted: “Eduard!” - “Arseny!” Asadov shouted back, and they threw themselves into each other's arms. For me, this picture was the destruction of illusions and the sad recognition that life goes its own way. “Yes, they are front-line soldiers,” I thought. - This is above aesthetic discrepancies. But still!"
(Natalia Gromova. "Index")
У записи 2 лайков,
0 репостов,
73 просмотров.
0 репостов,
73 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Максим Беляев
