* * *
Сквозь трещину в сером асфальте растет твое гибкое тело. Пришелица в городе нашем - а кажется, век мы знакомы. Альты в твоем голосе, скрипки, и флейты и виолончели... Какой-то фигляр-итальянец,возможно, что Паизиелло, писал для тебя партитуры, любви повинуясь закону. И вот мы идем возле дома, где жил замороченный критик, а я от тебя оторваться на этом асфальте - не в силах...Водой утоления жажды - бредущих в пустыне поите, лечите заблудших - наукой, умеющей множество гитик, а я утону в этих буднях, то серых, то изжелта-синих. Я мерил тобой этот город, как самой последнею мерой, и строчками хроник газетных, с извечным квартирным вопросом, а ты оставалась, как прежде, в его зоопарке - пантерой, за серыми прутьями клетки несущей ленивое тело, точеное, гибкое тело всем сирым, и нАгим, и бОсым... Вот так я любуюсь тобою, бессонниц своих не скрывая, сквозь толщу московского грунта увидев подземные воды. Но есть, среди темных и мутных, у нас, в нашем городе вольном, иная вода - ключевая, и, ей повинуясь несмело, сквозь трещину в сером асфальте растет твое гибкое тело.
[* * *]
– ваша ли музыка блюз? – спрашивает доктор альдо уомо.
что за идиотский вопрос – "нашего" и "вашего" не бывает.
медленная любовь поутру, когда не надо никуда торопиться,
грусть в уголках всего, чистая салфетка, ранний снег.
ничего, ничего, потом всё – так всегда в этом блюзе.
кинешь случайный взгляд вбок – через год вернёшься, а тут опять пусто.
только цифровая техника раскладывает мир на квадраты.
мелкие блюзовые квадратики, если ты ещё не понял.
третий этаж сити-молла, выставка случайных снимков.
второй этаж офис-центра, она целуется с бывшим бойфрендом.
первый этаж бургер-кинга, голоса, искусственный мрамор,
горизонтальный пригород, музыка дельты, аминь.
напиши этот стих, стоя в углу вагона,
стоя в углу квартиры, стоя на лестничной клетке.
главное, помни – стоя. углы плюс углы в миноре.
наша ли музыка блюз? – конечно, наша, молчи, молчи.
[лезвие]
знаешь, такой: деревянные тротуары,
глиняные мосты, петухи перед рассветом.
"доброе утро," – тебе говорит самара,
"добрый вечер, " – саратов,
и где-то сбоку – лезвие волги,
отрезающей от тебя по кусочку.
очень скоро останутся только кости.
очень скоро люди всё на свете увидят,
и глаза у них за ненадобностью исчезнут.
и когда твой череп найдут в подвале
на краю оврага,
археологи скажут, ощупав: "в передней части -
два отверстия, напоминающие пулевые.
видимо, выстрел
и контрольный выстрел".
* * *
снег забивает стрелку моей стране.
белым стекает воском по декабрю.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“это ещё не полная”, — говорю.
снег забивает стрелку. часы стоят.
импортный предсказатель сурок — подох.
мы возвратимся в тот же уютный ад,
в наш приполярный атомный городок.
снег наступает, катится напролом.
мы что ни день ложимся под колесо.
тикает, тикает нежности эталон
в белой палате времени и весов.
вот мы и живы, пока не придут извне,
не перекроют газ, не отрубят свет.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“да, вот теперь — она”, — говорю в ответ.
[картон]
ты будешь жизнь, я буду нищета,
и мы ещё кого-нибудь родим,
и на краю кровати будет город:
картонное подобие кремля,
мосты из спичек,
метрополитен
под одеялом.
буду побираться
в подземном переходе
под подушкой,
и целый день ты будешь рисовать
моё лицо на спичечной коробке,
чтоб не забыть:
меня так просто спутать
с другими нищими,
пока ты – жизнь
[бухта]
я буду последним из тех, кто возился с вами,
читал вам книги, сражался в двадцать одно.
когда меня вынут отсюда вперед ногами,
откроются люки, и судно уйдет на дно.
размытые буквы всплывут из дальних отсеков,
соленая рыба и смерти тугой запас,
и если кто-то напишет "ловец человеков",
то это будет не про меня – про вас.
и вот вы стоите передо мной, как будто
от шага до шага – звонкая тишина.
вы водите пальцами по облакам над бухтой,
и вся их цепочка становится нежива.
ходили до ветра. сухим сохраняли порох.
держали руки скрещенными от беды.
(пейзаж. фотовспышка. звук. тараканий шорох.
колодцы света. каменные сады)
* * *
Е.Т.
Я на скрипочке играю, поднимая лёгкий прах. Я не Байрон - просто ранен на колчаковских фронтах, и на раненую ногу опираясь, бледный весь, вот играю понемногу, зарабатываю здесь. И мотив сентиментальный дешевизною набряк: про исход пою летальный кочегара на морях, про угар пою тифлисский с напряженьем певчих жил... А когда-то - по-английски, и - в гимназии служил. Но ни слова, тс-с-с, ни слова, вон идёт уже за мной комиссар в тужурке, словно зуб хороший коренной. В чёрной коже, ликом - белый. Он в гимназии моей, было дело - портил девок, жмых менял на голубей, но поднялся, второгодник, и теперь за двойки мстит. Байрон, Байрон, день холодный, Бог, наверное, простит за цистит, больную печень, за подбитый ветром глаз. Время - лечит, мир - калечит. Я ведь, барышня, и Вас помню, помню - Вы же сами, выходя из варьете с этим самым комиссаром, вся - на коксе, на винте... Я стоял у входа слева и вдогонку тихо пел: "Fare thee well! and if forever, still forever fare thee well".
[reformatio]
таборит из табора, гусь из гуситской своры
там, у гроба, плакали, ну а теперь – корят.
но зато у их красоток такие формы,
что моравия – просто жалкий протекторат.
ян из желива, старый вацлав из будеёвиц –
все твои маршалы пали, хоть волком вой,
ты один, из камня высечен, стой, наёмник
века, под плевками, на площади, как живой.
помнишь, шли с домашним пивом и ветчиною?
лишь лесные ягоды брал – детей дары.
начинали зимой, а как дело к летнему зною –
отступали по влтаве, оглядывались на костры.
ты горел в одном, открыт толпе, как на блюдце –
золотая чаинка, маленький и нагой.
а туристка просто хотела сюда вернуться,
вот и кинула, дура, щепочку в твой огонь.
[четверги]
Квадратову
сегодня славный клёв. рыбак издалека
не видит рыбака, поскольку близорукий.
он рыбные места продаст за горстку рупий,
и выпьет, и уйдёт в элитные войска.
мечись же, бисер мой. гонись, моя пурга.
кто на крючке червяк – за бога не в ответе.
я, может, и живу на этом белом свете
четыре рыбных дня. четыре четверга.
[кнгсбрг]
Игорю Белову
краснокирпичная поверхность. каменные труды.
трофейная земля. ничейные шпили.
дышится легче при ветре, который дует с воды.
тяжелее – при полном штиле.
время от времени зверь всплывает наверх.
так же тяжело дышит. требует в жертву блондинку.
его уговаривают. дают ему добрый совет.
читают – в виде напутствия – про эвридику.
пей коньяк и пой, немецкий орфей.
благодари бога. что живёшь, никому не мешая.
до небесных дыр зачитана в сумке твоей
мифология западного полушарья:
закрыть глаза, донырнуть до дна,
где орёт стихи безумная иностранка.
здесь хорошо ловится рыбка-бананка.
и не только она.
[* * *]
на побережье – город, понятый
по возвращеньи, через год:
пивбары, привкус съёмной комнаты,
салака, водоросли, йод,
географические трещины
на потолке и на стене,
и пальцы, пахнущие женщиной,
совсем не нравившейся мне.
Сквозь трещину в сером асфальте растет твое гибкое тело. Пришелица в городе нашем - а кажется, век мы знакомы. Альты в твоем голосе, скрипки, и флейты и виолончели... Какой-то фигляр-итальянец,возможно, что Паизиелло, писал для тебя партитуры, любви повинуясь закону. И вот мы идем возле дома, где жил замороченный критик, а я от тебя оторваться на этом асфальте - не в силах...Водой утоления жажды - бредущих в пустыне поите, лечите заблудших - наукой, умеющей множество гитик, а я утону в этих буднях, то серых, то изжелта-синих. Я мерил тобой этот город, как самой последнею мерой, и строчками хроник газетных, с извечным квартирным вопросом, а ты оставалась, как прежде, в его зоопарке - пантерой, за серыми прутьями клетки несущей ленивое тело, точеное, гибкое тело всем сирым, и нАгим, и бОсым... Вот так я любуюсь тобою, бессонниц своих не скрывая, сквозь толщу московского грунта увидев подземные воды. Но есть, среди темных и мутных, у нас, в нашем городе вольном, иная вода - ключевая, и, ей повинуясь несмело, сквозь трещину в сером асфальте растет твое гибкое тело.
[* * *]
– ваша ли музыка блюз? – спрашивает доктор альдо уомо.
что за идиотский вопрос – "нашего" и "вашего" не бывает.
медленная любовь поутру, когда не надо никуда торопиться,
грусть в уголках всего, чистая салфетка, ранний снег.
ничего, ничего, потом всё – так всегда в этом блюзе.
кинешь случайный взгляд вбок – через год вернёшься, а тут опять пусто.
только цифровая техника раскладывает мир на квадраты.
мелкие блюзовые квадратики, если ты ещё не понял.
третий этаж сити-молла, выставка случайных снимков.
второй этаж офис-центра, она целуется с бывшим бойфрендом.
первый этаж бургер-кинга, голоса, искусственный мрамор,
горизонтальный пригород, музыка дельты, аминь.
напиши этот стих, стоя в углу вагона,
стоя в углу квартиры, стоя на лестничной клетке.
главное, помни – стоя. углы плюс углы в миноре.
наша ли музыка блюз? – конечно, наша, молчи, молчи.
[лезвие]
знаешь, такой: деревянные тротуары,
глиняные мосты, петухи перед рассветом.
"доброе утро," – тебе говорит самара,
"добрый вечер, " – саратов,
и где-то сбоку – лезвие волги,
отрезающей от тебя по кусочку.
очень скоро останутся только кости.
очень скоро люди всё на свете увидят,
и глаза у них за ненадобностью исчезнут.
и когда твой череп найдут в подвале
на краю оврага,
археологи скажут, ощупав: "в передней части -
два отверстия, напоминающие пулевые.
видимо, выстрел
и контрольный выстрел".
* * *
снег забивает стрелку моей стране.
белым стекает воском по декабрю.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“это ещё не полная”, — говорю.
снег забивает стрелку. часы стоят.
импортный предсказатель сурок — подох.
мы возвратимся в тот же уютный ад,
в наш приполярный атомный городок.
снег наступает, катится напролом.
мы что ни день ложимся под колесо.
тикает, тикает нежности эталон
в белой палате времени и весов.
вот мы и живы, пока не придут извне,
не перекроют газ, не отрубят свет.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“да, вот теперь — она”, — говорю в ответ.
[картон]
ты будешь жизнь, я буду нищета,
и мы ещё кого-нибудь родим,
и на краю кровати будет город:
картонное подобие кремля,
мосты из спичек,
метрополитен
под одеялом.
буду побираться
в подземном переходе
под подушкой,
и целый день ты будешь рисовать
моё лицо на спичечной коробке,
чтоб не забыть:
меня так просто спутать
с другими нищими,
пока ты – жизнь
[бухта]
я буду последним из тех, кто возился с вами,
читал вам книги, сражался в двадцать одно.
когда меня вынут отсюда вперед ногами,
откроются люки, и судно уйдет на дно.
размытые буквы всплывут из дальних отсеков,
соленая рыба и смерти тугой запас,
и если кто-то напишет "ловец человеков",
то это будет не про меня – про вас.
и вот вы стоите передо мной, как будто
от шага до шага – звонкая тишина.
вы водите пальцами по облакам над бухтой,
и вся их цепочка становится нежива.
ходили до ветра. сухим сохраняли порох.
держали руки скрещенными от беды.
(пейзаж. фотовспышка. звук. тараканий шорох.
колодцы света. каменные сады)
* * *
Е.Т.
Я на скрипочке играю, поднимая лёгкий прах. Я не Байрон - просто ранен на колчаковских фронтах, и на раненую ногу опираясь, бледный весь, вот играю понемногу, зарабатываю здесь. И мотив сентиментальный дешевизною набряк: про исход пою летальный кочегара на морях, про угар пою тифлисский с напряженьем певчих жил... А когда-то - по-английски, и - в гимназии служил. Но ни слова, тс-с-с, ни слова, вон идёт уже за мной комиссар в тужурке, словно зуб хороший коренной. В чёрной коже, ликом - белый. Он в гимназии моей, было дело - портил девок, жмых менял на голубей, но поднялся, второгодник, и теперь за двойки мстит. Байрон, Байрон, день холодный, Бог, наверное, простит за цистит, больную печень, за подбитый ветром глаз. Время - лечит, мир - калечит. Я ведь, барышня, и Вас помню, помню - Вы же сами, выходя из варьете с этим самым комиссаром, вся - на коксе, на винте... Я стоял у входа слева и вдогонку тихо пел: "Fare thee well! and if forever, still forever fare thee well".
[reformatio]
таборит из табора, гусь из гуситской своры
там, у гроба, плакали, ну а теперь – корят.
но зато у их красоток такие формы,
что моравия – просто жалкий протекторат.
ян из желива, старый вацлав из будеёвиц –
все твои маршалы пали, хоть волком вой,
ты один, из камня высечен, стой, наёмник
века, под плевками, на площади, как живой.
помнишь, шли с домашним пивом и ветчиною?
лишь лесные ягоды брал – детей дары.
начинали зимой, а как дело к летнему зною –
отступали по влтаве, оглядывались на костры.
ты горел в одном, открыт толпе, как на блюдце –
золотая чаинка, маленький и нагой.
а туристка просто хотела сюда вернуться,
вот и кинула, дура, щепочку в твой огонь.
[четверги]
Квадратову
сегодня славный клёв. рыбак издалека
не видит рыбака, поскольку близорукий.
он рыбные места продаст за горстку рупий,
и выпьет, и уйдёт в элитные войска.
мечись же, бисер мой. гонись, моя пурга.
кто на крючке червяк – за бога не в ответе.
я, может, и живу на этом белом свете
четыре рыбных дня. четыре четверга.
[кнгсбрг]
Игорю Белову
краснокирпичная поверхность. каменные труды.
трофейная земля. ничейные шпили.
дышится легче при ветре, который дует с воды.
тяжелее – при полном штиле.
время от времени зверь всплывает наверх.
так же тяжело дышит. требует в жертву блондинку.
его уговаривают. дают ему добрый совет.
читают – в виде напутствия – про эвридику.
пей коньяк и пой, немецкий орфей.
благодари бога. что живёшь, никому не мешая.
до небесных дыр зачитана в сумке твоей
мифология западного полушарья:
закрыть глаза, донырнуть до дна,
где орёт стихи безумная иностранка.
здесь хорошо ловится рыбка-бананка.
и не только она.
[* * *]
на побережье – город, понятый
по возвращеньи, через год:
пивбары, привкус съёмной комнаты,
салака, водоросли, йод,
географические трещины
на потолке и на стене,
и пальцы, пахнущие женщиной,
совсем не нравившейся мне.
* * *
Through a crack in gray asphalt grows your flexible body. The newcomer in our city - and it seems we have known the century. Viola in your voice, violin, and flute and cello ... Some Italian figlar, it is possible that Paisiello wrote scores for you, love obeying the law. And here we go near the house where the confused critic lived, and I cannot tear myself away from you on this asphalt - I cannot ... Thirst quenching water - wandering in the desert, water, treat the misguided - a science that knows many tricks, and I will drown in these everyday life, then gray, then from yellow to blue. I measured this city with you, as the most recent measure, and with lines of newspaper chronicles, with the eternal housing problem, and you remained, as before, in his zoo - a panther, behind the gray bars of a cage bearing a lazy body, a fine, flexible body with all syrym, and Nahim, and barefoot ... That's how I admire you, not hiding my insomnia, seeing underground waters through the thickness of the Moscow soil. But there is, among the dark and muddy, here, in our free city, other water is key, and, obeying it timidly, your flexible body grows through a crack in the gray asphalt.
[* * *]
- is your music blues? - Dr. Aldo Uomo asks.
& nbsp; what an idiotic question - "our" and "your" does not happen.
& nbsp; slow love in the morning, when there is no need to hurry,
& nbsp; sadness in the corners of everything, clean napkin, early snow.
nothing, nothing, then everything - so always in this blues.
& nbsp; throw a random look to the side - after a year you will return, and then it's empty again.
& nbsp; only digital technology puts the world into squares.
& nbsp; small blues squares, if you haven't figured it out yet.
the third floor of the city mall, an exhibition of random photographs.
& nbsp; the second floor of the office center, she kisses with a former boyfriend.
& nbsp; first floor burger king, voices, artificial marble,
& nbsp; horizontal suburb, delta music, amen.
write this verse, standing in the corner of the car,
& nbsp; standing in the corner of the apartment, standing on the staircase.
& nbsp; the main thing, remember - standing. angles plus angles in minor.
& nbsp; Is our music blues? - of course, ours, be silent, be silent.
[blade]
you know this: wooden sidewalks,
clay bridges, roosters before dawn.
"Good morning," Samara tells you,
"Good evening," - Saratov,
and somewhere on the side - the edge of the Volga,
cutting off a piece of you.
very soon there will be only bones.
very soon people will see everything
and their eyes will disappear as unnecessary.
and when your skull is found in the basement
on the edge of the ravine,
archaeologists will say, feeling: "in front of -
two bullet-like holes.
apparently shot
and control shot. "
* * *
snow clogs the arrow in my country.
white waxing down on december.
“Is it emptiness?” You say to me.
“This is not complete yet,” I say.
snow clogs the arrow. the clock is worth it.
imported woodchuck predictor - dead.
we will return to the same cozy hell
in our subpolar nuclear town.
snow comes, rolls ahead.
every day we go under the wheel.
ticking, ticking tenderness standard
in the white chamber of time and weights.
here we are alive until they come from the outside,
Do not block the gas, do not cut off the light.
“Is it emptiness?” You say to me.
“Yes, now she’s”, I say in response.
[cardboard]
you will be life, I will be misery
& nbsp; and we still give birth to someone
& nbsp; and on the edge of the bed will be the city:
& nbsp; the cardboard likeness of the Kremlin,
& nbsp; match bridges,
& nbsp; metro
& nbsp; under the blanket.
& nbsp; I'll be begging
& nbsp; in the underpass
& nbsp; under the pillow
& nbsp; and all day you will draw
& nbsp; my face on the matchbox
& nbsp; so as not to forget:
& nbsp; me so just confused
& nbsp; with other beggars
& nbsp; while you - life
[bay]
I'll be the last one to mess with you
& nbsp; read you books, fought at twenty-one.
& nbsp; when I am kicked out of here,
& nbsp; the hatches will open and the vessel will sink to the bottom.
& nbsp; blurred letters will pop up from distant compartments,
& nbsp; salted fish and death tight reserve,
& nbsp; and if someone writes a "catcher of men"
& nbsp; it will not be about me - about you.
and here you stand in front of me as if
& nbsp; from step to step - clear silence.
& nbsp; you run your fingers through the clouds above the bay
& nbsp; and their whole chain becomes inanimate.
& nbsp; walked up to the wind. powder was kept dry.
& nbsp; keep your arms crossed out of trouble.
& nbsp; (landscape. photo flash. sound. cockroach rustle.
& nbsp; wells of light. stone gardens)
* * *
E.T.
I play the violin, raising light dust. I am not Byron - just wounded on the Kolchak fronts, and leaning on the wounded leg, all pale, so I play a little, I earn here. And the motive is sentimental with cheap stuff: about the outcome I sing a lethal fireman on the seas, sing about Tiglis singing with tension and live singing ... And at one time - in English, and - served in the gymnasium. But not a word, ts-ss, not a word, the commissioner in a jacket already follows me, like a good root tooth. In black skin, face - white. He was in my gymnasium, it was a business - he was spoiling the girls, the money-changer changed for the pigeons, but he got up, a second-year-old, and now he is taking revenge for the deuces. Byron, Byron, d
Through a crack in gray asphalt grows your flexible body. The newcomer in our city - and it seems we have known the century. Viola in your voice, violin, and flute and cello ... Some Italian figlar, it is possible that Paisiello wrote scores for you, love obeying the law. And here we go near the house where the confused critic lived, and I cannot tear myself away from you on this asphalt - I cannot ... Thirst quenching water - wandering in the desert, water, treat the misguided - a science that knows many tricks, and I will drown in these everyday life, then gray, then from yellow to blue. I measured this city with you, as the most recent measure, and with lines of newspaper chronicles, with the eternal housing problem, and you remained, as before, in his zoo - a panther, behind the gray bars of a cage bearing a lazy body, a fine, flexible body with all syrym, and Nahim, and barefoot ... That's how I admire you, not hiding my insomnia, seeing underground waters through the thickness of the Moscow soil. But there is, among the dark and muddy, here, in our free city, other water is key, and, obeying it timidly, your flexible body grows through a crack in the gray asphalt.
[* * *]
- is your music blues? - Dr. Aldo Uomo asks.
& nbsp; what an idiotic question - "our" and "your" does not happen.
& nbsp; slow love in the morning, when there is no need to hurry,
& nbsp; sadness in the corners of everything, clean napkin, early snow.
nothing, nothing, then everything - so always in this blues.
& nbsp; throw a random look to the side - after a year you will return, and then it's empty again.
& nbsp; only digital technology puts the world into squares.
& nbsp; small blues squares, if you haven't figured it out yet.
the third floor of the city mall, an exhibition of random photographs.
& nbsp; the second floor of the office center, she kisses with a former boyfriend.
& nbsp; first floor burger king, voices, artificial marble,
& nbsp; horizontal suburb, delta music, amen.
write this verse, standing in the corner of the car,
& nbsp; standing in the corner of the apartment, standing on the staircase.
& nbsp; the main thing, remember - standing. angles plus angles in minor.
& nbsp; Is our music blues? - of course, ours, be silent, be silent.
[blade]
you know this: wooden sidewalks,
clay bridges, roosters before dawn.
"Good morning," Samara tells you,
"Good evening," - Saratov,
and somewhere on the side - the edge of the Volga,
cutting off a piece of you.
very soon there will be only bones.
very soon people will see everything
and their eyes will disappear as unnecessary.
and when your skull is found in the basement
on the edge of the ravine,
archaeologists will say, feeling: "in front of -
two bullet-like holes.
apparently shot
and control shot. "
* * *
snow clogs the arrow in my country.
white waxing down on december.
“Is it emptiness?” You say to me.
“This is not complete yet,” I say.
snow clogs the arrow. the clock is worth it.
imported woodchuck predictor - dead.
we will return to the same cozy hell
in our subpolar nuclear town.
snow comes, rolls ahead.
every day we go under the wheel.
ticking, ticking tenderness standard
in the white chamber of time and weights.
here we are alive until they come from the outside,
Do not block the gas, do not cut off the light.
“Is it emptiness?” You say to me.
“Yes, now she’s”, I say in response.
[cardboard]
you will be life, I will be misery
& nbsp; and we still give birth to someone
& nbsp; and on the edge of the bed will be the city:
& nbsp; the cardboard likeness of the Kremlin,
& nbsp; match bridges,
& nbsp; metro
& nbsp; under the blanket.
& nbsp; I'll be begging
& nbsp; in the underpass
& nbsp; under the pillow
& nbsp; and all day you will draw
& nbsp; my face on the matchbox
& nbsp; so as not to forget:
& nbsp; me so just confused
& nbsp; with other beggars
& nbsp; while you - life
[bay]
I'll be the last one to mess with you
& nbsp; read you books, fought at twenty-one.
& nbsp; when I am kicked out of here,
& nbsp; the hatches will open and the vessel will sink to the bottom.
& nbsp; blurred letters will pop up from distant compartments,
& nbsp; salted fish and death tight reserve,
& nbsp; and if someone writes a "catcher of men"
& nbsp; it will not be about me - about you.
and here you stand in front of me as if
& nbsp; from step to step - clear silence.
& nbsp; you run your fingers through the clouds above the bay
& nbsp; and their whole chain becomes inanimate.
& nbsp; walked up to the wind. powder was kept dry.
& nbsp; keep your arms crossed out of trouble.
& nbsp; (landscape. photo flash. sound. cockroach rustle.
& nbsp; wells of light. stone gardens)
* * *
E.T.
I play the violin, raising light dust. I am not Byron - just wounded on the Kolchak fronts, and leaning on the wounded leg, all pale, so I play a little, I earn here. And the motive is sentimental with cheap stuff: about the outcome I sing a lethal fireman on the seas, sing about Tiglis singing with tension and live singing ... And at one time - in English, and - served in the gymnasium. But not a word, ts-ss, not a word, the commissioner in a jacket already follows me, like a good root tooth. In black skin, face - white. He was in my gymnasium, it was a business - he was spoiling the girls, the money-changer changed for the pigeons, but he got up, a second-year-old, and now he is taking revenge for the deuces. Byron, Byron, d
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Сергей Курушкин
