Меня целует девчонка. Страстная, в губы, под ее...

Меня целует девчонка. Страстная, в губы, под ее зонтом, который я держу в руках так, что в нем нет никакого смысла, но держу. Я очень медленно моргаю, потому что лучше держать глаза закрытыми: так лучше чувствуешь вкус и трещинки ее губ, так лучше чувствуешь ее мокрые щеки.


Хорошо, что идет дождь. Так не понять, плачет она или нет. Мне необходимо думать, что она не плачет. Ее язык проникает куда то до самого сердца, лижет его ласково, а зубы покусывают страстно и несчадно, но никогда, никогда не делают больно. Медленно моргаю, чтобы не упустить самый сладкий плод этой мокрой от слюней и дождя страсти. Мимо проходят, замечают и не замечают, ловлю взгляд какой-то девушки, пристальный, тоскливый. Чуть улыбаюсь ей краешками глаз, мол и у тебя будет. Снова ныряю в слизистую и около ротовую симфонию эмоций, ассоциативный ряд воспоминаний, как моего собирательного опыта, так и связанных только с ней событий. Она обнимает, ее движения становятся порывистыми, словно танцер в редких всполохах стробоскопа. Моргаю опять, потому что страшно утонуть за ее щеками. Оранжевый меняется на красный, множество автомобилей притормаживают, пешеходы делают первые шаги, кто то раскрывает, кто то закрывает зонтики, мальчик падает на коленки, мама набирает воздух в рот для возмущенного нравоучения, голуби намокли и не взлетают, даже в опасных ситуациях, ветер колышит флаг нашей страны, нет звука почему-то.


Я отстраняюсь, она держит. Мне приходится приложить усилие, чтобы сделать шаг назад. И кажется, что мы фактически срослись губами на молекулярном уровне. Кажется, что все это происходит не с тобой, слишком похоже на кино, но ты не теле звезда. Я отварачиваюсь и иду в сторону дома. ТАк надо. ТАк надо. ТАк надо. Так надо. Так надо. Не оборачивайся. “Дима!”. ТАк надо. Иди. “Дима, постой!” Звуки возвращаются все разом: капли, шорохи ботинок, (“Дима!”) шум зонтов, порывы автомобилей, возгласы птиц, визг тормозов велосипедов, (“Дима!”) трепет флага, цокот ногоктов голубиных лапок, материнская матерная забота об упавшем малыше. “Дима!”. Так надо. Продолжай идти. Дождь набирает силу. Все еще чувствую как болят мои обветренные, красные губы. Словно вся кровь моего тела сейчас в этих двух вратах из плоти, что оберегают мой рот. Уж лучше им иногда не выпускать из него некоторые слова, фразы, мысли.   “Ди… мааа”.


Знаете почему я люблю дождь? Не ливень, а такой немного нудный, непостоянно плотный дождь, как сейчас. Дело в том, что когда Петроград накрывает, то с улиц резко исчезают люди, а если это еще и поздний вечер, то ты находишься в новом для тебя городе. Спокойный Казанский собор, великолепный Спас на крови, скользкий Невский проспект. Улицы открываются по-новому. Все как в первый раз… Все как в последний раз… Есть ты, город и дождь. Эти грязные бары на думской, превращаются в почти что желанное пребежище. И уже не кажутся жуткими жуткие пьяницы и сальными сальные диваны около барных стоек. Бармены теряют свою надменность и просто наливают тебе водки или удивленно молока, пока весь воздух нополнен изменившимися, преломившимися звуками Петрограда, в котором идет дождь. Дождь, который обещает перемены, по крайней мере лично тебе. Как буд то весь город с высокого трамплина нырнул в несоленое море.


Чья то рука рывком разовачивает тебя, и ты снова путаешь соленые капли на щеках с дождем, а любовь с вязкими слюнями и шершавым языком.


© Pier Pesso