Умерла Кира Муратова.
Ее интервью 2015 года.
"Кира Муратова — один из самых значительных режиссеров нашего времени — больше не снимает кино. Для автора таких шедевров, как «Короткие встречи», «Долгие проводы», «Астенический синдром», подобное решение сродни самоотречению. Для всех остальных — невосполнимая потеря. Весь ее огромный и парадоксальный ум отныне направлен не на созидание, а на созерцание.
Интервью:
Режиссер превратился в зрителя — причем самого благодарного, какого только можно представить. Закрывшись в удивительной одесской квартире, больше похожей на музей (здесь же расположена мастерская ее мужа и соавтора — художника Евгения Голубенко), она практически не выходит в свет. Более того, Муратова отказывается писать мемуары и со вздохом встречает любое предложение дать интервью. Тем ценнее каждое ее слово, которое удается высвободить из этого плена.
Отшельники
Мы живем отшельниками. Абсолютно. Когда случается, что приходят гости, это очень мило, бывает интересно. А так, чтобы собирать посиделки, — нет. Когда день рождения, то куда уж денешься, но я не люблю все это устройство. В гости не хожу, Женя (Евгений Голубенко — Н.К.) как-то тоже. Теперь еще и болезни наступили. Но это не от болезней.
Бухарест
После войны мне было 12 лет. Мама работала в министерстве культуры, у них даже было помещение, где смотрели иностранные фильмы и принимали решение: покупать или не покупать. Как-то мама дала мне пропуск, с которым я могла пройти в любой кинотеатр города Бухареста, и я часто там бывала после школы. В перерывах в фойе происходило маленькое шоу: пели, показывали фокусы. Так я впервые увидела Петра Лещенко. Запомнила, как он пел с девушкой: «Я тоскую по родине, по родной своей стороне». Лещенко был уже совсем старый, когда переехал в Румынию, где открыл свой ресторан. Там он и погиб. Его посадили в тюрьму и, в общем, сгноили.
Одесса
Приехала я в Одессу — нравится она мне, не нравится — я стала ее рассматривать, пытаться понять, раскусить. В Одессе часто бывает — встретят на улице, узнают: «Ой, мы вас так любим!» Я их спрашиваю: «А вы какой мой фильм смотрели?» Молчание. У них же убеждение, что в Одессе все рождаются талантливыми, а потом отсюда разъезжаются. Их не интересует собственно существо, произносят какие-то дежурные слова. Я от этого зверею внутренне. Говорю: «Спасибо, до свидания». Бывает, женщины руки целуют. Когда целуют мужчины — это как бы ничего. Но есть такие восторженные дамы, которые хотят что-то выразить, но не умеют, а оттого повторяют: «Боже, ну как мне нравится!» Да я уже поняла, что вам нравится, может быть, вы хотите что-то уточнить? А они опять: «Ну мне очень нравится!» И ты думаешь: ну хватит, что ты пристала. А вот когда человеку нравится и он тебя понимает — это приятно, если недолго. Ругайте недолго, хвалите недолго. Что-то интересное скажите, а так — что повторять?
Цензура
Я стала советской гражданкой, а потом украинской только к концу перестройки, потому что нужно было решить какой-то квартирный вопрос. До этого я всегда была советским режиссером с румынским паспортом и постоянным видом на жительство в СССР. Это означало, что, если я куда-то еду, я должна зайти в ОВИР и поставить штамп. А больше на моей жизни это никак не сказывалось. Разве что когда возникали какие-нибудь мелочи, скажем, когда меня преследовали за фильмы, то кто-нибудь мог встать и сказать: «А что эта фифа приехала к нам из Румынии и позволяет себе сопротивляться начальству?». Но это было несущественным. Существенным было то, что я не снимала то, что они хотели.
Дорогая киношка
Иногда зримое в кино перевешивает что-то другое. Когда в глаза бросается, как много народу в массовке, сколько одежды сшили. И только ты это заметишь, сразу думаешь: а, это киношка. Дорогая киношка. У меня мания: делать как можно проще и как можно дешевле, чтобы всем угодить, чтобы мне разрешили это делать. Это уже стало любовью, своим пристрастием, своей гордостью. Честолюбием ничего не стоящего действа, которое имеет результат. Есть много фильмов, очень хорошо сделанных, на которых я думаю: сколько же это стоит? Даже «Андрея Рублева» я смотрю так же. Недавно случайно включила и вижу: боже, это так дорого! Зачем?
Внушение
Не могу сказать, что я гурман, но люблю вкусно поесть. Обычную пищу, совсем простую. В последнее время больше не хочу есть мясо. Стала его почти не любить. Я склонна к вегетарианству и пытаюсь его осуществлять, но не всегда успешно. Меня легко убедить в правильности определенного образа физической жизни. Если мне что-то говорят гипнотическим врачебным голосом: нужно так питаться или вот так жить, — я чувствую, что легко поддаюсь внушению.
Алла Демидова и Олег Табаков в фильме «Вечное возвращение». Кадр из фильма.
Отчуждение
Есть существо профессии: репетиция, съемки, монтаж. А есть то, что все время вертится около: деньги, погода, которая может испортиться, общение с людьми, от которых ты все время зависишь — даже от того, что они заболеют или умрут. Масса вещей, которые я называю аксессуарами кино. Я их всегда не любила, но могла выносить, а сейчас перестала. Мне так отвратительны эти вещи стали, что я решила: не хочу больше терпеть. Не хочу ничего вообще. Уйдите, отстаньте, не буду. Даже то, что уже написано, — не хочу снимать. Я его начинаю критиковать, разрушать, еще не сделавши. Считать, что оно не стоит того моего усилия, которое нужно к нему приложить. Или вдруг начинаю вспоминать, как моя ассистентка когда-то нехорошо себя повела, испортила мне настроение. Это же глупость, я никогда этим не занималась: мне было плевать, плевать, плевать. Так этого хотелось, что я перла как танк. Но последний фильм закончился, и стало происходить отчуждение от кино. Все можно сказать: что на меня влияет состояние мира, война. На самом деле нельзя назвать одну причину, а много причин сливается вместе. А в основе все равно лежит нездоровье. Такое простое нездоровье — не какое-то там.
Чудаки
Кто же не любит чудаков? Я не обижаюсь, если они меня ругают. С удовольствием и с интересом слушаю. Конечно, есть и совсем сумасшедшие, которые будут звонить тебе по телефону, настойчиво требовать внимания. У нас есть такой — из числа тех, кого мы снимали. Он пострадал во время войны, еще ребенком. Когда сожгли его семью, был сильно контужен, заболел совсем. Ну сумасшедший. Ужасный в общении, все время повторяет одно и то же. Не может смириться с тем, что кончились съемки — и все. Превращается в навязчивую манию режиссера, считает, что мы подружились и теперь должны общаться. Отвязаться от него уже невозможно, это пожизненное. Но в какой-то момент он был мне нужен, казался уместным. Я же не знала последствий, во что это превратится. Да даже если бы мне рассказали, я не обратила бы внимания. Нужен — значит, нужен. А то, что случилось после, — ну так все мы живые люди. И сумасшедшие, и актеры, и режиссеры.
Сумасшествие
Есть такой род сумасшествия, когда больные начинают постоянно рисовать. И чем дальше продвигается болезнь, тем сложнее становятся узоры. Сперва это кошка, а к десятому рисунку уже ковер. Ты не увидишь кошку, если посмотришь первую, а потом сразу десятую картинку. Но если проследить узор с первого по десятый, заметно, как он разветвлялся, становился похож то на дерево, то на цветок. Ты видишь фазы и понимаешь, что это все та же кошка. А потом больной выздоравливает и перестает уметь вообще что-либо нарисовать. Значит, это где-то там, в голове, очень связано — безумие и искусство. Но не всегда.
Распад
Со многими режиссерами в конце что-то механистическое происходит: я привык снимать кино, я только это и умею, я буду делать это до конца, я превращаюсь в механизм, я режиссер механистический. Такой разврат, страсть — делать это. И постоянное усложнение — как у того, кто рисует кошку. Иногда он красиво ее рисует, и получается абстрактная картина. А иногда просто уродство, просто распад.
Эгоизм
Раньше я участвовала во встречах со зрителями, потому что чувствовала обязанность и удовольствие оттого, что этих людей, которые пришли, я удовлетворила своим поведением. А также, что это, может, повлияет на судьбу фильма. Такое корыстное чувство. А теперь я больше не снимаю кино и отвечать на их вопросы мне ни к чему. Я много где была, и теперь мне не хочется никуда. Я не хочу лететь самолетом, да и поездом тоже. Мне приятно, что прошлые фильмы показывают, но я не хочу там присутствовать. И не поеду ни в Киев, ни в Бразилию — никуда. Улыбаться, кланяться, общаться — мне это неинтересно на самом деле. Эгоистическая такая черта, но люди этой профессии вообще эгоисты.
Графомания
Вся литература — графомания. В семье Толстого все сестры и братья писали дневники и письма. А сам Толстой умер, сложив пальцы так, будто держит перо. Это и есть графомания. Просто у кого-то получается, а у кого-то нет. Вот в последнее время Бунина разлюбила немножко, Набокова. Только «Лолиту» могу читать. А в остальном, мне кажется, много снобизма, каких-то дежурных вещей, свойственных довольно умным людям, и которые их убивают. Они поддаются дешевкам, высокомерности, начинают перевершивать.
Лимонов
Лимонов как человек вообще негодный, распадающийся, но писатель гениальный. Все, о чем он подумает, даже если ты с этим не согласен, он умеет выразить так, что ты понимаешь: никто и никогда это так выразить не сможет. Разве что Пушкин мог — но в стихах, не в прозе.
Искусство
Любое искусство может развеселить. Даже мрачное искусство, если оно красиво сделано, если есть форма. Форма всегда веселая, если получилась. Это очень важно: форма и содержание — и слитно, и раздельно. И слитно, и раздельно.
Петрушевская
Петрушевская — самый лучший писатель для меня сейчас. Хотя у нее тоже есть ерунда, но это все мизерно. Не могу ни Сорокина с ней сравнить, которого очень люблю, — никого. Недавно перечитывала небольшой ее сборник, так там подряд все рассказы гениальные. И страшно, и так красиво написано, что никуда не денешься от восторга. Я с ней знакома, но она как человек меня не устроила. Мне показалось, что она прикидывается немножко дурочкой. Ну не ду
Ее интервью 2015 года.
"Кира Муратова — один из самых значительных режиссеров нашего времени — больше не снимает кино. Для автора таких шедевров, как «Короткие встречи», «Долгие проводы», «Астенический синдром», подобное решение сродни самоотречению. Для всех остальных — невосполнимая потеря. Весь ее огромный и парадоксальный ум отныне направлен не на созидание, а на созерцание.
Интервью:
Режиссер превратился в зрителя — причем самого благодарного, какого только можно представить. Закрывшись в удивительной одесской квартире, больше похожей на музей (здесь же расположена мастерская ее мужа и соавтора — художника Евгения Голубенко), она практически не выходит в свет. Более того, Муратова отказывается писать мемуары и со вздохом встречает любое предложение дать интервью. Тем ценнее каждое ее слово, которое удается высвободить из этого плена.
Отшельники
Мы живем отшельниками. Абсолютно. Когда случается, что приходят гости, это очень мило, бывает интересно. А так, чтобы собирать посиделки, — нет. Когда день рождения, то куда уж денешься, но я не люблю все это устройство. В гости не хожу, Женя (Евгений Голубенко — Н.К.) как-то тоже. Теперь еще и болезни наступили. Но это не от болезней.
Бухарест
После войны мне было 12 лет. Мама работала в министерстве культуры, у них даже было помещение, где смотрели иностранные фильмы и принимали решение: покупать или не покупать. Как-то мама дала мне пропуск, с которым я могла пройти в любой кинотеатр города Бухареста, и я часто там бывала после школы. В перерывах в фойе происходило маленькое шоу: пели, показывали фокусы. Так я впервые увидела Петра Лещенко. Запомнила, как он пел с девушкой: «Я тоскую по родине, по родной своей стороне». Лещенко был уже совсем старый, когда переехал в Румынию, где открыл свой ресторан. Там он и погиб. Его посадили в тюрьму и, в общем, сгноили.
Одесса
Приехала я в Одессу — нравится она мне, не нравится — я стала ее рассматривать, пытаться понять, раскусить. В Одессе часто бывает — встретят на улице, узнают: «Ой, мы вас так любим!» Я их спрашиваю: «А вы какой мой фильм смотрели?» Молчание. У них же убеждение, что в Одессе все рождаются талантливыми, а потом отсюда разъезжаются. Их не интересует собственно существо, произносят какие-то дежурные слова. Я от этого зверею внутренне. Говорю: «Спасибо, до свидания». Бывает, женщины руки целуют. Когда целуют мужчины — это как бы ничего. Но есть такие восторженные дамы, которые хотят что-то выразить, но не умеют, а оттого повторяют: «Боже, ну как мне нравится!» Да я уже поняла, что вам нравится, может быть, вы хотите что-то уточнить? А они опять: «Ну мне очень нравится!» И ты думаешь: ну хватит, что ты пристала. А вот когда человеку нравится и он тебя понимает — это приятно, если недолго. Ругайте недолго, хвалите недолго. Что-то интересное скажите, а так — что повторять?
Цензура
Я стала советской гражданкой, а потом украинской только к концу перестройки, потому что нужно было решить какой-то квартирный вопрос. До этого я всегда была советским режиссером с румынским паспортом и постоянным видом на жительство в СССР. Это означало, что, если я куда-то еду, я должна зайти в ОВИР и поставить штамп. А больше на моей жизни это никак не сказывалось. Разве что когда возникали какие-нибудь мелочи, скажем, когда меня преследовали за фильмы, то кто-нибудь мог встать и сказать: «А что эта фифа приехала к нам из Румынии и позволяет себе сопротивляться начальству?». Но это было несущественным. Существенным было то, что я не снимала то, что они хотели.
Дорогая киношка
Иногда зримое в кино перевешивает что-то другое. Когда в глаза бросается, как много народу в массовке, сколько одежды сшили. И только ты это заметишь, сразу думаешь: а, это киношка. Дорогая киношка. У меня мания: делать как можно проще и как можно дешевле, чтобы всем угодить, чтобы мне разрешили это делать. Это уже стало любовью, своим пристрастием, своей гордостью. Честолюбием ничего не стоящего действа, которое имеет результат. Есть много фильмов, очень хорошо сделанных, на которых я думаю: сколько же это стоит? Даже «Андрея Рублева» я смотрю так же. Недавно случайно включила и вижу: боже, это так дорого! Зачем?
Внушение
Не могу сказать, что я гурман, но люблю вкусно поесть. Обычную пищу, совсем простую. В последнее время больше не хочу есть мясо. Стала его почти не любить. Я склонна к вегетарианству и пытаюсь его осуществлять, но не всегда успешно. Меня легко убедить в правильности определенного образа физической жизни. Если мне что-то говорят гипнотическим врачебным голосом: нужно так питаться или вот так жить, — я чувствую, что легко поддаюсь внушению.
Алла Демидова и Олег Табаков в фильме «Вечное возвращение». Кадр из фильма.
Отчуждение
Есть существо профессии: репетиция, съемки, монтаж. А есть то, что все время вертится около: деньги, погода, которая может испортиться, общение с людьми, от которых ты все время зависишь — даже от того, что они заболеют или умрут. Масса вещей, которые я называю аксессуарами кино. Я их всегда не любила, но могла выносить, а сейчас перестала. Мне так отвратительны эти вещи стали, что я решила: не хочу больше терпеть. Не хочу ничего вообще. Уйдите, отстаньте, не буду. Даже то, что уже написано, — не хочу снимать. Я его начинаю критиковать, разрушать, еще не сделавши. Считать, что оно не стоит того моего усилия, которое нужно к нему приложить. Или вдруг начинаю вспоминать, как моя ассистентка когда-то нехорошо себя повела, испортила мне настроение. Это же глупость, я никогда этим не занималась: мне было плевать, плевать, плевать. Так этого хотелось, что я перла как танк. Но последний фильм закончился, и стало происходить отчуждение от кино. Все можно сказать: что на меня влияет состояние мира, война. На самом деле нельзя назвать одну причину, а много причин сливается вместе. А в основе все равно лежит нездоровье. Такое простое нездоровье — не какое-то там.
Чудаки
Кто же не любит чудаков? Я не обижаюсь, если они меня ругают. С удовольствием и с интересом слушаю. Конечно, есть и совсем сумасшедшие, которые будут звонить тебе по телефону, настойчиво требовать внимания. У нас есть такой — из числа тех, кого мы снимали. Он пострадал во время войны, еще ребенком. Когда сожгли его семью, был сильно контужен, заболел совсем. Ну сумасшедший. Ужасный в общении, все время повторяет одно и то же. Не может смириться с тем, что кончились съемки — и все. Превращается в навязчивую манию режиссера, считает, что мы подружились и теперь должны общаться. Отвязаться от него уже невозможно, это пожизненное. Но в какой-то момент он был мне нужен, казался уместным. Я же не знала последствий, во что это превратится. Да даже если бы мне рассказали, я не обратила бы внимания. Нужен — значит, нужен. А то, что случилось после, — ну так все мы живые люди. И сумасшедшие, и актеры, и режиссеры.
Сумасшествие
Есть такой род сумасшествия, когда больные начинают постоянно рисовать. И чем дальше продвигается болезнь, тем сложнее становятся узоры. Сперва это кошка, а к десятому рисунку уже ковер. Ты не увидишь кошку, если посмотришь первую, а потом сразу десятую картинку. Но если проследить узор с первого по десятый, заметно, как он разветвлялся, становился похож то на дерево, то на цветок. Ты видишь фазы и понимаешь, что это все та же кошка. А потом больной выздоравливает и перестает уметь вообще что-либо нарисовать. Значит, это где-то там, в голове, очень связано — безумие и искусство. Но не всегда.
Распад
Со многими режиссерами в конце что-то механистическое происходит: я привык снимать кино, я только это и умею, я буду делать это до конца, я превращаюсь в механизм, я режиссер механистический. Такой разврат, страсть — делать это. И постоянное усложнение — как у того, кто рисует кошку. Иногда он красиво ее рисует, и получается абстрактная картина. А иногда просто уродство, просто распад.
Эгоизм
Раньше я участвовала во встречах со зрителями, потому что чувствовала обязанность и удовольствие оттого, что этих людей, которые пришли, я удовлетворила своим поведением. А также, что это, может, повлияет на судьбу фильма. Такое корыстное чувство. А теперь я больше не снимаю кино и отвечать на их вопросы мне ни к чему. Я много где была, и теперь мне не хочется никуда. Я не хочу лететь самолетом, да и поездом тоже. Мне приятно, что прошлые фильмы показывают, но я не хочу там присутствовать. И не поеду ни в Киев, ни в Бразилию — никуда. Улыбаться, кланяться, общаться — мне это неинтересно на самом деле. Эгоистическая такая черта, но люди этой профессии вообще эгоисты.
Графомания
Вся литература — графомания. В семье Толстого все сестры и братья писали дневники и письма. А сам Толстой умер, сложив пальцы так, будто держит перо. Это и есть графомания. Просто у кого-то получается, а у кого-то нет. Вот в последнее время Бунина разлюбила немножко, Набокова. Только «Лолиту» могу читать. А в остальном, мне кажется, много снобизма, каких-то дежурных вещей, свойственных довольно умным людям, и которые их убивают. Они поддаются дешевкам, высокомерности, начинают перевершивать.
Лимонов
Лимонов как человек вообще негодный, распадающийся, но писатель гениальный. Все, о чем он подумает, даже если ты с этим не согласен, он умеет выразить так, что ты понимаешь: никто и никогда это так выразить не сможет. Разве что Пушкин мог — но в стихах, не в прозе.
Искусство
Любое искусство может развеселить. Даже мрачное искусство, если оно красиво сделано, если есть форма. Форма всегда веселая, если получилась. Это очень важно: форма и содержание — и слитно, и раздельно. И слитно, и раздельно.
Петрушевская
Петрушевская — самый лучший писатель для меня сейчас. Хотя у нее тоже есть ерунда, но это все мизерно. Не могу ни Сорокина с ней сравнить, которого очень люблю, — никого. Недавно перечитывала небольшой ее сборник, так там подряд все рассказы гениальные. И страшно, и так красиво написано, что никуда не денешься от восторга. Я с ней знакома, но она как человек меня не устроила. Мне показалось, что она прикидывается немножко дурочкой. Ну не ду
Kira Muratova died.
Her 2015 interview.
"Kira Muratova - one of the most significant directors of our time - no longer makes films. For the author of such masterpieces as" Short meetings "," Long farewell "," Asthenic syndrome ", such a decision is akin to self-denial. For everyone else, it is an irreparable loss. Her entire huge and paradoxical mind is now directed not at creation, but at contemplation.
Interview:
The director has become a spectator - and the most grateful one can imagine. Locked in an amazing Odessa apartment, more like a museum (the studio of her husband and co-author, artist Yevgeny Golubenko, is also located here), it practically never appears. Moreover, Muratova refuses to write her memoirs and with a sigh meets any offer to give an interview. The more valuable is her every word that can be freed from this captivity.
Hermits
We live as hermits. Absolutely. When it happens that guests come, it's very nice, it can be interesting. And so, to collect gatherings - no. When it's birthday, then where to get to, but I do not like this whole device. I don't go to visit, Zhenya (Evgeny Golubenko - N.K.) somehow too. Now the disease has also come. But this is not from disease.
Bucharest
After the war I was 12 years old. Mom worked in the Ministry of Culture, they even had a room where they watched foreign films and made a decision: to buy or not to buy. Once my mother gave me a pass with which I could go to any cinema in the city of Bucharest, and I often went there after school. During the breaks, a small show took place in the foyer: they sang, showed tricks. This is how I first saw Pyotr Leshchenko. I remembered how he sang with the girl: "I miss my homeland, my native side." Leshchenko was already quite old when he moved to Romania, where he opened his own restaurant. There he died. They put him in jail and, in general, rotted away.
Odessa
I came to Odessa - I like it, I don’t like it - I began to examine it, try to understand, figure out. It often happens in Odessa - they will meet you on the street, learn: "Oh, we love you so much!" I ask them: "What movie have you watched?" Silence. They are also convinced that in Odessa everyone is born talented, and then they leave from here. They are not interested in the actual being, they say some kind of duty words. This makes me angry internally. I say, "Thank you, goodbye." It happens that women kiss hands. When men kiss - it's like nothing. But there are such enthusiastic ladies who want to express something, but do not know how, and therefore repeat: "God, how I like it!" Yes, I already understood what you like, maybe you want to clarify something? And they again: "Well, I really like it!" And you think: well, it's enough that you stuck. But when a person likes and understands you - it's nice, if not for long. Swear not for long, praise not for long. Tell me something interesting, but what to repeat?
Censorship
I became a Soviet citizen, and then Ukrainian only towards the end of perestroika, because some housing issue had to be resolved. Before that, I had always been a Soviet director with a Romanian passport and a permanent residence permit in the USSR. This meant that if I was going somewhere, I had to go to the OVIR and put a stamp. And it didn't affect my life anymore. Unless when there were some trifles, for example, when I was persecuted for films, then someone could stand up and say: “Why did this fifa come to us from Romania and allow herself to resist the authorities?”. But that was irrelevant. The essential thing was that I didn't shoot what they wanted.
Dear movie
Sometimes what is visible in cinema outweighs something else. When it catches the eye, how many people are in the crowd, how many clothes have been made. And as soon as you notice it, you immediately think: ah, this is a movie. Dear filmmaker. I have a mania: make it as easy as possible and as cheaply as possible, to please everyone, to be allowed to do it. It has already become love, its passion, its pride. The ambition of a worthless action that has a result. There are many films, very well done, on which I think: how much does it cost? I even watch Andrei Rublev the same way. Recently I accidentally turned it on and I see: God, it's so expensive! What for?
Suggestion
I cannot say that I am a gourmet, but I like to eat delicious food. Regular food, very simple. I don't want to eat meat anymore lately. I began to almost dislike him. I am inclined towards vegetarianism and try to implement it, but not always successfully. I am easily convinced of the correctness of a certain way of physical life. If they tell me something in a hypnotic doctor's voice: I need to eat like this or live like this, I feel that I easily succumb to suggestion.
Alla Demidova and Oleg Tabakov in the film "Eternal Return". Still from the film.
Alienation
There is the essence of the profession: rehearsal, filming, editing. And there is something that revolves around all the time: money, the weather, which can deteriorate, communication with people on whom you depend all the time - even from the fact that they get sick or die. Lots of things that I call ki accessories
Her 2015 interview.
"Kira Muratova - one of the most significant directors of our time - no longer makes films. For the author of such masterpieces as" Short meetings "," Long farewell "," Asthenic syndrome ", such a decision is akin to self-denial. For everyone else, it is an irreparable loss. Her entire huge and paradoxical mind is now directed not at creation, but at contemplation.
Interview:
The director has become a spectator - and the most grateful one can imagine. Locked in an amazing Odessa apartment, more like a museum (the studio of her husband and co-author, artist Yevgeny Golubenko, is also located here), it practically never appears. Moreover, Muratova refuses to write her memoirs and with a sigh meets any offer to give an interview. The more valuable is her every word that can be freed from this captivity.
Hermits
We live as hermits. Absolutely. When it happens that guests come, it's very nice, it can be interesting. And so, to collect gatherings - no. When it's birthday, then where to get to, but I do not like this whole device. I don't go to visit, Zhenya (Evgeny Golubenko - N.K.) somehow too. Now the disease has also come. But this is not from disease.
Bucharest
After the war I was 12 years old. Mom worked in the Ministry of Culture, they even had a room where they watched foreign films and made a decision: to buy or not to buy. Once my mother gave me a pass with which I could go to any cinema in the city of Bucharest, and I often went there after school. During the breaks, a small show took place in the foyer: they sang, showed tricks. This is how I first saw Pyotr Leshchenko. I remembered how he sang with the girl: "I miss my homeland, my native side." Leshchenko was already quite old when he moved to Romania, where he opened his own restaurant. There he died. They put him in jail and, in general, rotted away.
Odessa
I came to Odessa - I like it, I don’t like it - I began to examine it, try to understand, figure out. It often happens in Odessa - they will meet you on the street, learn: "Oh, we love you so much!" I ask them: "What movie have you watched?" Silence. They are also convinced that in Odessa everyone is born talented, and then they leave from here. They are not interested in the actual being, they say some kind of duty words. This makes me angry internally. I say, "Thank you, goodbye." It happens that women kiss hands. When men kiss - it's like nothing. But there are such enthusiastic ladies who want to express something, but do not know how, and therefore repeat: "God, how I like it!" Yes, I already understood what you like, maybe you want to clarify something? And they again: "Well, I really like it!" And you think: well, it's enough that you stuck. But when a person likes and understands you - it's nice, if not for long. Swear not for long, praise not for long. Tell me something interesting, but what to repeat?
Censorship
I became a Soviet citizen, and then Ukrainian only towards the end of perestroika, because some housing issue had to be resolved. Before that, I had always been a Soviet director with a Romanian passport and a permanent residence permit in the USSR. This meant that if I was going somewhere, I had to go to the OVIR and put a stamp. And it didn't affect my life anymore. Unless when there were some trifles, for example, when I was persecuted for films, then someone could stand up and say: “Why did this fifa come to us from Romania and allow herself to resist the authorities?”. But that was irrelevant. The essential thing was that I didn't shoot what they wanted.
Dear movie
Sometimes what is visible in cinema outweighs something else. When it catches the eye, how many people are in the crowd, how many clothes have been made. And as soon as you notice it, you immediately think: ah, this is a movie. Dear filmmaker. I have a mania: make it as easy as possible and as cheaply as possible, to please everyone, to be allowed to do it. It has already become love, its passion, its pride. The ambition of a worthless action that has a result. There are many films, very well done, on which I think: how much does it cost? I even watch Andrei Rublev the same way. Recently I accidentally turned it on and I see: God, it's so expensive! What for?
Suggestion
I cannot say that I am a gourmet, but I like to eat delicious food. Regular food, very simple. I don't want to eat meat anymore lately. I began to almost dislike him. I am inclined towards vegetarianism and try to implement it, but not always successfully. I am easily convinced of the correctness of a certain way of physical life. If they tell me something in a hypnotic doctor's voice: I need to eat like this or live like this, I feel that I easily succumb to suggestion.
Alla Demidova and Oleg Tabakov in the film "Eternal Return". Still from the film.
Alienation
There is the essence of the profession: rehearsal, filming, editing. And there is something that revolves around all the time: money, the weather, which can deteriorate, communication with people on whom you depend all the time - even from the fact that they get sick or die. Lots of things that I call ki accessories
У записи 9 лайков,
10 репостов,
1776 просмотров.
10 репостов,
1776 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Максим Козырев
