Деревенщина
Раньше я жила в деревне на юге. В этой деревне на улице все узнавали друг друга в лицо и знали, что у соседей племянник поступил в институт, и сколько дали ректору, чтобы этого балбеса читать-писать научили, и какую плазму этот ректор на эти деньги купил, и как Овик с Красной Поляны, который эту плазму пер из Москвы, под Ростовом съел шаурму в кафе у Тигранчика и все дорогу потом так животом мучился, что, как маму зовут, забыл, и поэтому теперь Овика родня Тигранчика родню на дочки свадьбу не пригласила.
А теперь я живу в деревне на севере. И что толку? Что толку, что в Москве я сменила уже пять квартир и ни разу не знала по имени ни одного соседа? Ведь теперь все равно на улицах постоянно встречаются люди, которые знают меня в лицо. Однажды я шла мимо милицейского оцепления и услышала, как один мент сказал другому менту:
— Ой! А по телевизору такая красивая.
И как здесь можно после этого жить? Какой же это большой город? Это большой офис, где мы — гастарбайтеры из деревень — подметаем полы и моем чужие грязные чашки.
У моей знакомой было хуже. Она — слегка известная телеведущая, тоже из деревни — изменяла мужу. Муж был богатый и кислый — квашня дрожжевая, а любовник — вообще никто, но сочен, упруг и заборист, как сваренные с красным перцем голяшки дагестанских баранов. Моя прабабка про таких с восхищением говорила: могуч, вонюч и волосат. Прабабка, к слову, не умела читать, но смыслом жизни и другими ключевыми вопросами ведала профессионально. Мою знакомую телеведущую она бы не одобрила.
Как-то раз эта знакомая с мужем выходят под утро из казино. И дверь им открывает такой типичный московский то ли швейцар, то ли браток, которых положено ставить на входе во все московские заведения. И этот браток вдруг с придыханием говорит ведущей: «Анна! (ну, допустим, Анна) Это вы! Это правда вы! Я ваш поклонник! Я восхищаюсь! Ваша фотография у меня висит на кухне! Я жене показываю и говорю: учись, говорю, какая женщина! Настоящий ангел!»
Аня уныло улыбается, муж тоже доволен, Аня из вежливости говорит:
— Да-да, спасибо, а это вот мой супруг, и вашей супруге большой привет. И уходят.
На следующий день у Ани ночной эфир. Это муж так думает. А Аня моя глубоко заполночь в пластмассовом магазинчике где-то в Алтуфьево со своим неотразимым бараном покупает какую-то хрень для еды и питья, чтоб утащить в бараново темное съемное логово и там предаться всему.
Баран был, к слову, гордый, и Анину «Азбуку вкуса» сразу пресек — не разрешал ей приезжать со своими пакетами. Она еще жаловалась, что если б баран не тупил, оба пили бы мужнин «Кристаль Розе» и закусывали эскарго, а так пьют «Мартини», как в девятом классе. Горло дерет, голова кружится, наутро еле ходишь. Зато и секс теперь, как в девятом классе: тоже дерет и кружится, и наутро еле ходишь, хвасталась Аня.
Помимо прочего, покупают и презервативы. Аня, наглухо прирученная дагестанским бараном, забыв про то, что она небожитель и даже однажды ее фотографию напечатали в светской хронике какого-то глянца, послушно сгребает с кассы микояновские передержанные нарезки, сыр «Хохланд» (не к столу будет сказано) и прочую среднеалтуфьевскую снедь. Баран ее лыбится и норовит ухватить ниже «Дольче Габбаны». Мужик, стоявший за ними в очереди, ставит на кассу свои макароны и чай.
И вдруг этот мужик поднимает глаза. И видит раскрасневшуюся счастливую Аню. Ангела и кумира. А также видит барана, его волосатые пальцы на обтянутой попе ангела и дешевые презервативы в ухоженных пальчиках кумира. Приглядывается к барану и не находит в нем ни единой черты вчерашнего мужа, с которым Аня выходила из казино. Естественно, этим мужиком оказался тот самый швейцар-охранник из казино. Разве такое может случиться где-нибудь, кроме деревни?
— Ой, здравствуйте! — говорит ему Аня.
— Иди куда шла, — хрипло отвечает охранник, глядя на барана так, что очевидно: еще минута и одному из них не жить. Поворачивается к кассирше и говорит: — Я еще водки возьму. Нажрусь сегодня, раз так.
Вот и хочу спросить: чего нас сюда несет, деревенских? Чего нам в этой Москве будто медом намазано? Правильно сказал новый мэр — пусть в Москве живут и работают москвичи! Пусть они работают, а мы посмотрим. А то что же — мы приезжаем за карьерами, славами, мерседесами, женихами. Нам кажется, что в Москве — возможности и интересные люди. Там хорошо, там чай растет. Ну приезжаем. Ну делаем карьеру. Денег заработаем, квартиру купим, детей родим. Глядь, а Москва-то — такая же деревня, как те Выдропужски, из которых мы сюда так рвались. И тогда мы понимаем, что едем сюда не за счастьем, не за покоем и даже не за сбычей мечт. Мы едем только за тем, чтоб закидать пресной жрачкой немытые пасти своих оголтелых тщеславий. За понтами мы сюда едем. Тупо за понтами. Давайте смотреть правде в глаза, даже если на этих глазах — ошметки копеечной туши. А раз уж мы едем сюда за понтами и живем здесь, понтуясь, то и блюдо у меня сегодня — сплошные понты.
В этом году я не была ни на одной презентации, награждении, форуме или крестинах, где на столах за обедом не стояло бы главное блюдо понтовой Москвы сезона 2010. Вителло тонато — телятина в соусе из тунца. Если вы в этом году умудрились ни разу не съесть вителло тонато, значит, вам есть еще что покорять. А если ели его каждые, почитай, выходные — значит, жизнь удалась и можно двигать домой, обратно в свои Выдропужски — философствовать и солить корнеплоды.
Чтобы приготовить эти феерические новомосковские понты, купите баночку консервированного тунца, каперсы, анчоусы и телячью ногу. Остальное найдется дома. Дальше надо эту ногу сварить. Можно сварить ее в белом вине. А можно не понтоваться и просто сварить в воде с луком, морковкой и сельдереем, пока мясо не станет совсем мягким. Потом надо сделать соус. Можно взбить яичные желтки с оливковым маслом, солью и лимонным соком. А можно не понтоваться и просто взять хорошего майонеза. Этот майонез в блендере мешаем с тунцом из банки, одним скользким соленым анчоусом и несколькими каперсами. После чего телятину нарезаем исключительно тонкими ломтиками, как на карпаччо, укладываем внахлест на тарелке и заливаем тунцовым соусом, чтобы все мясо было покрыто. Вот, собственно, и весь сыр-бор. А понту столько, как будто на целую свадьбу чучвары налепили.
Раз уж речь зашла о понтах, расскажу напоследок, как я на заре очередного этапа юности очень смешно понтанулась. Это история, про которую один мой знакомый заместитель министра (оцените понты!) уже лет пять говорит: «Да что ты заладила про зоны вещания! Расскажи лучше про дядю Ашота! Умру от смеха!»
Рассказываю. Я тогда только-только переехала в Москву, буквально пару месяцев. Целыми днями я клепала карьеру, а вечерами изнывала от холода и одиночества, мерзла на незнакомых улицах и пугалась шорохов в съемной квартире. Свет моей жизни, огонь моих чресел помог мне дотащить до четвертого этажа безлифтовой хрущобы гладильную доску и снова куда-то слился, что он и раньше делал не раз.
И я пошла в магазин за шампанским. Сопьюсь, думаю, от тоски, им же всем хуже будет. И вдруг в магазине ко мне подходит солидный армянский дядька. А за спиной у него парочка чуть менее солидных армянских дядек. Типа родственники.
— Ахчи-джан, — говорит, — ты наша?
— Ну, — говорю, — в каком-то смысле ваша. То, что я ваша, у меня на лбу написано. Чтобы не сказать — на носу. А в чем суть дела, граждане армяне?
В общем, мы разговорились, они оказались приличной армянской семьей, и я от холода и одиночества оставила дяде Ашоту свой телефон.
Дядя Ашот позвонил в тот же вечер. Спросил, что я делаю. Я сказала, что сижу на полу, смотрю «Секс в большом городе», реву и пью шампанское одна.
— Вот это молодец, — сказал дядя Ашот. — Я просто звонил проверить, дома ты или нет.
На следующий день он позвонил со следующим спичем:
— Мы понял, что ты девочка хороший, а у нас племянник давно неженатый, давай завтра всем семьем пойдем культурно пообедать.
Я говорю:
— Дядя Ашот, не могу обедать, только ужинать. Днем на работе очень занята.
— Да ты что? — удивляется дядя. — Какой работа? Мы думал, ты только школу закончил, поступать приехал.
— Да нет, я уже и университет закончила и работаю давно.
— А где тебя работать взяли?
— Да на телевидении, — говорю. — В «Вестях».
— Да ты что! — говорит дядя Ашот с придыханием. — В «Вестях»! Ай-ай-ай, а ты, может, тогда знаешь — там в «Вестях» работает одна наша землячка, большой журналистка, такой хороший женщина, все время про политику рассказывает, с Путином ездит — Маргарита Симоньян.
Я давлюсь шампанским и намеренно ровным голосом сообщаю:
— Дядя Ашот, вы только не расстраивайтесь. Маргарита Симоньян — это я.
— Э-э-э, — кривится в трубку дядя. — Ну я же тебе объясняю: взрослый женщина, серьезный журналистка, про Путина рассказывает.
— Дяда Ашот, ну я правду вам говорю. Это я Маргарита Симоньян, я работаю в президентском пуле, езжу за Путиным, потом рассказываю по телевизору, где он был.
Дядя Ашот задумывается. И говорит сомневающимся голосом:
— А вообще ты похож немножко. Честно скажи, тетя твоя, да? Родственница?
А, я понял! Это она тебя на телевидение устроила, да?
— Дядя Ашот, — уже ною я. — Ну это я Маргарита Симоньян. Журналистка. В «Вестях». С Путиным. Честное слово! Ну так уж и быть, мамой клянусь! Ну как же мне вам доказать?
— Никак не надо доказывать! — неожиданно злым и
обиженным голосом говорит дядя Ашот. — Не надо нам! Мы думал, ты хорошая девочка, а ты какая-то глупая!
Бросил трубку и больше никогда не звонил. Вот так я из-за нелепых понтов упустила свое армянское счастье. Зато через пару лет опять объявился свет моей жизни, огонь моих чресел, и теперь мы живем вместе. Сидим у окошка по вечерам, смотрим на дождик, цепляем на вилку вителло тонато и удивляемся, какая же все-таки большая деревня Москва и чего нам тут, деревенским, будто медом намазано.
Раньше я жила в деревне на юге. В этой деревне на улице все узнавали друг друга в лицо и знали, что у соседей племянник поступил в институт, и сколько дали ректору, чтобы этого балбеса читать-писать научили, и какую плазму этот ректор на эти деньги купил, и как Овик с Красной Поляны, который эту плазму пер из Москвы, под Ростовом съел шаурму в кафе у Тигранчика и все дорогу потом так животом мучился, что, как маму зовут, забыл, и поэтому теперь Овика родня Тигранчика родню на дочки свадьбу не пригласила.
А теперь я живу в деревне на севере. И что толку? Что толку, что в Москве я сменила уже пять квартир и ни разу не знала по имени ни одного соседа? Ведь теперь все равно на улицах постоянно встречаются люди, которые знают меня в лицо. Однажды я шла мимо милицейского оцепления и услышала, как один мент сказал другому менту:
— Ой! А по телевизору такая красивая.
И как здесь можно после этого жить? Какой же это большой город? Это большой офис, где мы — гастарбайтеры из деревень — подметаем полы и моем чужие грязные чашки.
У моей знакомой было хуже. Она — слегка известная телеведущая, тоже из деревни — изменяла мужу. Муж был богатый и кислый — квашня дрожжевая, а любовник — вообще никто, но сочен, упруг и заборист, как сваренные с красным перцем голяшки дагестанских баранов. Моя прабабка про таких с восхищением говорила: могуч, вонюч и волосат. Прабабка, к слову, не умела читать, но смыслом жизни и другими ключевыми вопросами ведала профессионально. Мою знакомую телеведущую она бы не одобрила.
Как-то раз эта знакомая с мужем выходят под утро из казино. И дверь им открывает такой типичный московский то ли швейцар, то ли браток, которых положено ставить на входе во все московские заведения. И этот браток вдруг с придыханием говорит ведущей: «Анна! (ну, допустим, Анна) Это вы! Это правда вы! Я ваш поклонник! Я восхищаюсь! Ваша фотография у меня висит на кухне! Я жене показываю и говорю: учись, говорю, какая женщина! Настоящий ангел!»
Аня уныло улыбается, муж тоже доволен, Аня из вежливости говорит:
— Да-да, спасибо, а это вот мой супруг, и вашей супруге большой привет. И уходят.
На следующий день у Ани ночной эфир. Это муж так думает. А Аня моя глубоко заполночь в пластмассовом магазинчике где-то в Алтуфьево со своим неотразимым бараном покупает какую-то хрень для еды и питья, чтоб утащить в бараново темное съемное логово и там предаться всему.
Баран был, к слову, гордый, и Анину «Азбуку вкуса» сразу пресек — не разрешал ей приезжать со своими пакетами. Она еще жаловалась, что если б баран не тупил, оба пили бы мужнин «Кристаль Розе» и закусывали эскарго, а так пьют «Мартини», как в девятом классе. Горло дерет, голова кружится, наутро еле ходишь. Зато и секс теперь, как в девятом классе: тоже дерет и кружится, и наутро еле ходишь, хвасталась Аня.
Помимо прочего, покупают и презервативы. Аня, наглухо прирученная дагестанским бараном, забыв про то, что она небожитель и даже однажды ее фотографию напечатали в светской хронике какого-то глянца, послушно сгребает с кассы микояновские передержанные нарезки, сыр «Хохланд» (не к столу будет сказано) и прочую среднеалтуфьевскую снедь. Баран ее лыбится и норовит ухватить ниже «Дольче Габбаны». Мужик, стоявший за ними в очереди, ставит на кассу свои макароны и чай.
И вдруг этот мужик поднимает глаза. И видит раскрасневшуюся счастливую Аню. Ангела и кумира. А также видит барана, его волосатые пальцы на обтянутой попе ангела и дешевые презервативы в ухоженных пальчиках кумира. Приглядывается к барану и не находит в нем ни единой черты вчерашнего мужа, с которым Аня выходила из казино. Естественно, этим мужиком оказался тот самый швейцар-охранник из казино. Разве такое может случиться где-нибудь, кроме деревни?
— Ой, здравствуйте! — говорит ему Аня.
— Иди куда шла, — хрипло отвечает охранник, глядя на барана так, что очевидно: еще минута и одному из них не жить. Поворачивается к кассирше и говорит: — Я еще водки возьму. Нажрусь сегодня, раз так.
Вот и хочу спросить: чего нас сюда несет, деревенских? Чего нам в этой Москве будто медом намазано? Правильно сказал новый мэр — пусть в Москве живут и работают москвичи! Пусть они работают, а мы посмотрим. А то что же — мы приезжаем за карьерами, славами, мерседесами, женихами. Нам кажется, что в Москве — возможности и интересные люди. Там хорошо, там чай растет. Ну приезжаем. Ну делаем карьеру. Денег заработаем, квартиру купим, детей родим. Глядь, а Москва-то — такая же деревня, как те Выдропужски, из которых мы сюда так рвались. И тогда мы понимаем, что едем сюда не за счастьем, не за покоем и даже не за сбычей мечт. Мы едем только за тем, чтоб закидать пресной жрачкой немытые пасти своих оголтелых тщеславий. За понтами мы сюда едем. Тупо за понтами. Давайте смотреть правде в глаза, даже если на этих глазах — ошметки копеечной туши. А раз уж мы едем сюда за понтами и живем здесь, понтуясь, то и блюдо у меня сегодня — сплошные понты.
В этом году я не была ни на одной презентации, награждении, форуме или крестинах, где на столах за обедом не стояло бы главное блюдо понтовой Москвы сезона 2010. Вителло тонато — телятина в соусе из тунца. Если вы в этом году умудрились ни разу не съесть вителло тонато, значит, вам есть еще что покорять. А если ели его каждые, почитай, выходные — значит, жизнь удалась и можно двигать домой, обратно в свои Выдропужски — философствовать и солить корнеплоды.
Чтобы приготовить эти феерические новомосковские понты, купите баночку консервированного тунца, каперсы, анчоусы и телячью ногу. Остальное найдется дома. Дальше надо эту ногу сварить. Можно сварить ее в белом вине. А можно не понтоваться и просто сварить в воде с луком, морковкой и сельдереем, пока мясо не станет совсем мягким. Потом надо сделать соус. Можно взбить яичные желтки с оливковым маслом, солью и лимонным соком. А можно не понтоваться и просто взять хорошего майонеза. Этот майонез в блендере мешаем с тунцом из банки, одним скользким соленым анчоусом и несколькими каперсами. После чего телятину нарезаем исключительно тонкими ломтиками, как на карпаччо, укладываем внахлест на тарелке и заливаем тунцовым соусом, чтобы все мясо было покрыто. Вот, собственно, и весь сыр-бор. А понту столько, как будто на целую свадьбу чучвары налепили.
Раз уж речь зашла о понтах, расскажу напоследок, как я на заре очередного этапа юности очень смешно понтанулась. Это история, про которую один мой знакомый заместитель министра (оцените понты!) уже лет пять говорит: «Да что ты заладила про зоны вещания! Расскажи лучше про дядю Ашота! Умру от смеха!»
Рассказываю. Я тогда только-только переехала в Москву, буквально пару месяцев. Целыми днями я клепала карьеру, а вечерами изнывала от холода и одиночества, мерзла на незнакомых улицах и пугалась шорохов в съемной квартире. Свет моей жизни, огонь моих чресел помог мне дотащить до четвертого этажа безлифтовой хрущобы гладильную доску и снова куда-то слился, что он и раньше делал не раз.
И я пошла в магазин за шампанским. Сопьюсь, думаю, от тоски, им же всем хуже будет. И вдруг в магазине ко мне подходит солидный армянский дядька. А за спиной у него парочка чуть менее солидных армянских дядек. Типа родственники.
— Ахчи-джан, — говорит, — ты наша?
— Ну, — говорю, — в каком-то смысле ваша. То, что я ваша, у меня на лбу написано. Чтобы не сказать — на носу. А в чем суть дела, граждане армяне?
В общем, мы разговорились, они оказались приличной армянской семьей, и я от холода и одиночества оставила дяде Ашоту свой телефон.
Дядя Ашот позвонил в тот же вечер. Спросил, что я делаю. Я сказала, что сижу на полу, смотрю «Секс в большом городе», реву и пью шампанское одна.
— Вот это молодец, — сказал дядя Ашот. — Я просто звонил проверить, дома ты или нет.
На следующий день он позвонил со следующим спичем:
— Мы понял, что ты девочка хороший, а у нас племянник давно неженатый, давай завтра всем семьем пойдем культурно пообедать.
Я говорю:
— Дядя Ашот, не могу обедать, только ужинать. Днем на работе очень занята.
— Да ты что? — удивляется дядя. — Какой работа? Мы думал, ты только школу закончил, поступать приехал.
— Да нет, я уже и университет закончила и работаю давно.
— А где тебя работать взяли?
— Да на телевидении, — говорю. — В «Вестях».
— Да ты что! — говорит дядя Ашот с придыханием. — В «Вестях»! Ай-ай-ай, а ты, может, тогда знаешь — там в «Вестях» работает одна наша землячка, большой журналистка, такой хороший женщина, все время про политику рассказывает, с Путином ездит — Маргарита Симоньян.
Я давлюсь шампанским и намеренно ровным голосом сообщаю:
— Дядя Ашот, вы только не расстраивайтесь. Маргарита Симоньян — это я.
— Э-э-э, — кривится в трубку дядя. — Ну я же тебе объясняю: взрослый женщина, серьезный журналистка, про Путина рассказывает.
— Дяда Ашот, ну я правду вам говорю. Это я Маргарита Симоньян, я работаю в президентском пуле, езжу за Путиным, потом рассказываю по телевизору, где он был.
Дядя Ашот задумывается. И говорит сомневающимся голосом:
— А вообще ты похож немножко. Честно скажи, тетя твоя, да? Родственница?
А, я понял! Это она тебя на телевидение устроила, да?
— Дядя Ашот, — уже ною я. — Ну это я Маргарита Симоньян. Журналистка. В «Вестях». С Путиным. Честное слово! Ну так уж и быть, мамой клянусь! Ну как же мне вам доказать?
— Никак не надо доказывать! — неожиданно злым и
обиженным голосом говорит дядя Ашот. — Не надо нам! Мы думал, ты хорошая девочка, а ты какая-то глупая!
Бросил трубку и больше никогда не звонил. Вот так я из-за нелепых понтов упустила свое армянское счастье. Зато через пару лет опять объявился свет моей жизни, огонь моих чресел, и теперь мы живем вместе. Сидим у окошка по вечерам, смотрим на дождик, цепляем на вилку вителло тонато и удивляемся, какая же все-таки большая деревня Москва и чего нам тут, деревенским, будто медом намазано.
Countryman
I used to live in a village in the south. In this village, on the street, everyone recognized each other's faces and knew that their nephew went to college at the neighbors, and how much they gave to the rector, to teach this dunce to read and write, and what plasma this rector bought with this money, and how Hovik and Red Glades, who had eaten this plasma from Moscow, near Rostov, eaten shawarma at a cafe near Tigranchik and then suffered all the way so that he forgot his mother's name, and therefore Ovik did not invite her relatives to her daughter.
And now I live in a village in the north. And what's the point? What is the sense that in Moscow I have already changed five apartments and have never once known a single neighbor? After all, now all the same on the streets there are constantly people who know my face. Once I walked past a police cordon and heard one cop say to another cop:
- Oh! And on TV so beautiful.
And how can you live after this? What is this big city? This is a big office, where we - migrant workers from the villages - are sweeping the floors and washing other people's dirty cups.
My friend was worse. She - a slightly famous TV presenter, also from the village - cheated on her husband. The husband was rich and sour - yeast dairy, and a lover - no one at all, but juicy, supple and fit, like Dagestan rams cooked with red pepper. My great-grandmother spoke about with such admiration: mighty, smelly and hairy. Great-grandmother, by the way, did not know how to read, but she knew professionally about the meaning of life and other key issues. She would not approve of my familiar TV host.
Once this acquaintance with her husband leaves the casino in the morning. And the door opens to them such a typical Moscow, whether the porter, or mate, who are supposed to be put at the entrance to all Moscow institutions. And this brother suddenly says with a breathing to the leader: “Anna! (well, let's say, Anna) It's you! It is true you! I'm your fan! I admire! Your picture is hanging in my kitchen! I show my wife and say: study, say what a woman! Real Angel! ”
Anya smiles sadly, her husband is also pleased, Anya out of politeness says:
- Yes, yes, thank you, and this is my husband, and your wife a big hello. And go.
The next day, Anya has a night air. That husband thinks so. And my Anya deeply into the plastic shop somewhere in Altufyevo with her irresistible ram buys some crap for eating and drinking, in order to drag off a dark, removable den to the ram and there to indulge in everything.
Baran was, by the way, proud, and Aninu “The Alphabet of Taste” immediately stopped - did not allow her to come with their packages. She also complained that if the sheep were not stupid, both of them would drink the man’s “Crystal Rose” and have a snack on the escargos, as well as drink “Martini”, as in the ninth grade. His throat is torn up, his head is spinning, in the morning he barely walk. But then sex is now like in the ninth grade: it is also twitching and spinning, and in the morning it is barely walking, Anya boasted.
Among other things, buy condoms. Anya, tightly tamed by a Dagestan ram, having forgotten that she is a celestial being and even once her photo was printed in the gossip of some luster, obediently raking up the Mikoyan overexposed cuts from the cash register, Hohland cheese (not the table will be said) and other Middle-Tufian eat away Baran her lybitsya and strives to grab below the "Dolce Gabbana." The guy behind them in the queue, puts his pasta and tea on the cash register.
And suddenly this man looks up. And he sees a flushed, happy Anya. Angela and idol. He also sees a ram, his hairy fingers on an angel's tight ass and cheap condoms in his idol's well-groomed fingers. She gazes at the ram and does not find in it a single feature of yesterday’s husband, with whom Anya left the casino. Naturally, this guy turned out to be the same doorman from the casino. How can this happen anywhere other than the village?
- Oh, hello! - Anya tells him.
“Go where you were,” the guard replies hoarsely, looking at the ram in such a way that it is obvious: one more minute and not to live for one of them. He turns to the cashier and says: - I'll take more vodka. Get drunk today, if so.
So I want to ask: what brings us here, the village? What we like in this Moscow like honey smeared? Correctly said the new mayor - let Muscovites live and work in Moscow! Let them work, and we will see. And then what - we come for careers, fame, Mercedes, grooms. It seems to us that in Moscow there are opportunities and interesting people. There is good, there is tea growing. Well, we come. Well, we make a career. Earn money, buy an apartment, give birth to children. Look, and Moscow is the same village as those of Vydropuzhsky, from which we were so torn here. And then we understand that we are going here not for happiness, not for peace, and not even for selling dreams. We are only going to shower unwashed mouths of our frantic vanities with a fresh zhrachka. For ponte, we're going here. Stupidly for Ponte. Let's face it, even if these eyes are scraps of penny ink. And since we go here for ponts and live here, pontayus, then the dish I have today is solid Ponte.
This year I was not in any presentation, award, forum or christening
I used to live in a village in the south. In this village, on the street, everyone recognized each other's faces and knew that their nephew went to college at the neighbors, and how much they gave to the rector, to teach this dunce to read and write, and what plasma this rector bought with this money, and how Hovik and Red Glades, who had eaten this plasma from Moscow, near Rostov, eaten shawarma at a cafe near Tigranchik and then suffered all the way so that he forgot his mother's name, and therefore Ovik did not invite her relatives to her daughter.
And now I live in a village in the north. And what's the point? What is the sense that in Moscow I have already changed five apartments and have never once known a single neighbor? After all, now all the same on the streets there are constantly people who know my face. Once I walked past a police cordon and heard one cop say to another cop:
- Oh! And on TV so beautiful.
And how can you live after this? What is this big city? This is a big office, where we - migrant workers from the villages - are sweeping the floors and washing other people's dirty cups.
My friend was worse. She - a slightly famous TV presenter, also from the village - cheated on her husband. The husband was rich and sour - yeast dairy, and a lover - no one at all, but juicy, supple and fit, like Dagestan rams cooked with red pepper. My great-grandmother spoke about with such admiration: mighty, smelly and hairy. Great-grandmother, by the way, did not know how to read, but she knew professionally about the meaning of life and other key issues. She would not approve of my familiar TV host.
Once this acquaintance with her husband leaves the casino in the morning. And the door opens to them such a typical Moscow, whether the porter, or mate, who are supposed to be put at the entrance to all Moscow institutions. And this brother suddenly says with a breathing to the leader: “Anna! (well, let's say, Anna) It's you! It is true you! I'm your fan! I admire! Your picture is hanging in my kitchen! I show my wife and say: study, say what a woman! Real Angel! ”
Anya smiles sadly, her husband is also pleased, Anya out of politeness says:
- Yes, yes, thank you, and this is my husband, and your wife a big hello. And go.
The next day, Anya has a night air. That husband thinks so. And my Anya deeply into the plastic shop somewhere in Altufyevo with her irresistible ram buys some crap for eating and drinking, in order to drag off a dark, removable den to the ram and there to indulge in everything.
Baran was, by the way, proud, and Aninu “The Alphabet of Taste” immediately stopped - did not allow her to come with their packages. She also complained that if the sheep were not stupid, both of them would drink the man’s “Crystal Rose” and have a snack on the escargos, as well as drink “Martini”, as in the ninth grade. His throat is torn up, his head is spinning, in the morning he barely walk. But then sex is now like in the ninth grade: it is also twitching and spinning, and in the morning it is barely walking, Anya boasted.
Among other things, buy condoms. Anya, tightly tamed by a Dagestan ram, having forgotten that she is a celestial being and even once her photo was printed in the gossip of some luster, obediently raking up the Mikoyan overexposed cuts from the cash register, Hohland cheese (not the table will be said) and other Middle-Tufian eat away Baran her lybitsya and strives to grab below the "Dolce Gabbana." The guy behind them in the queue, puts his pasta and tea on the cash register.
And suddenly this man looks up. And he sees a flushed, happy Anya. Angela and idol. He also sees a ram, his hairy fingers on an angel's tight ass and cheap condoms in his idol's well-groomed fingers. She gazes at the ram and does not find in it a single feature of yesterday’s husband, with whom Anya left the casino. Naturally, this guy turned out to be the same doorman from the casino. How can this happen anywhere other than the village?
- Oh, hello! - Anya tells him.
“Go where you were,” the guard replies hoarsely, looking at the ram in such a way that it is obvious: one more minute and not to live for one of them. He turns to the cashier and says: - I'll take more vodka. Get drunk today, if so.
So I want to ask: what brings us here, the village? What we like in this Moscow like honey smeared? Correctly said the new mayor - let Muscovites live and work in Moscow! Let them work, and we will see. And then what - we come for careers, fame, Mercedes, grooms. It seems to us that in Moscow there are opportunities and interesting people. There is good, there is tea growing. Well, we come. Well, we make a career. Earn money, buy an apartment, give birth to children. Look, and Moscow is the same village as those of Vydropuzhsky, from which we were so torn here. And then we understand that we are going here not for happiness, not for peace, and not even for selling dreams. We are only going to shower unwashed mouths of our frantic vanities with a fresh zhrachka. For ponte, we're going here. Stupidly for Ponte. Let's face it, even if these eyes are scraps of penny ink. And since we go here for ponts and live here, pontayus, then the dish I have today is solid Ponte.
This year I was not in any presentation, award, forum or christening
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Юлия Глушкова
