САГРАДА - ИДИОТ
Голубь пролетел под куполом сельского храма,
Утром рано он наблюдал за ним обрадовано,
Выйдя за церковную ограду, он ждал чудес,
Под синевой небес звал его отец-лес.
Запах тех мест: рощи, луга и пашни,
Его рука их соберёт в наброски карандашные,
Русские сказки в народе полны дремучих тайн,
И по полям их бродит чёрная жуть, читая...
Федя любил литературу,
Много пил чай, много курил и много думал,
Он вспоминал, как мама умирала от чахотки,
Вот от чего её лицо запомнилось так чётко.
Снова зачёркнуто, то что писал с весны,
И... отца наверное убили крепостные,
Мимо прохожие плыли по мостовым,
Сквозь густой морозный дым, в лапы беды.
Тут очень пьют под музыку вечерних вьюг,
Вечный порочных круг, Санкт-Петербург,
Бедные люди, белые ночи,
Звуки прелюдий, россыпи многоточий...
И вдруг всё кончилось, сорок девятый год,
И кто-то тянет, кто-то ведёт на эшафот,
Ещё живой, но ветер смело хлещет по лицу,
Он ждал расстрела на Семёновском плацу.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога, Крест — это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
Там где нары в два этажа, среди каторжан,
Где взгляд людей ничего не выражал,
Он ждал, он жадно вглядывался в лица с чёрным ртом,
Потом он вспомнит и запишет всё про мёртвый дом.
О том бездонном горе клеймённых и отверженных,
Лишившихся имён, вцепившихся в надежду,
О том, что между ними есть способные простить,
О том, что белые одежды нужно уметь носить.
Осилит этот путь идущий,
И пусть в конце он упадёт в приступе падучий,
Поручик Достоевский узнает свой народ,
Тот кто идёт этой дорогой для мира Идиот.
И Родион потом пришьёт петлю к подкладке,
Украдкой глядя, как старуха возится с укладкой,
Уплаты требует долги, черный потолки,
Её намёки колки, её руки так тонки.
Игрок поставит всё и потеряет на рулетке,
Своей рукой оставит на полях пометки,
Даст медную монетку озябшей попрошайке,
В одном шаге от счастья вдруг произнесёт: «Прощайте!»
И вальс ветров приподнимет полы пальто,
Не оглянувшись даже он скажет: «Всё не то...»
И он пойдёт разглядывать тот потолок и трещины,
В огромной комнате вдвоём у трупа женщины.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога, Крест — это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
Голубь пролетел под куполом сельского храма,
Утром рано он наблюдал за ним обрадовано,
Выйдя за церковную ограду, он ждал чудес,
Под синевой небес звал его отец-лес.
Запах тех мест: рощи, луга и пашни,
Его рука их соберёт в наброски карандашные,
Русские сказки в народе полны дремучих тайн,
И по полям их бродит чёрная жуть, читая...
Федя любил литературу,
Много пил чай, много курил и много думал,
Он вспоминал, как мама умирала от чахотки,
Вот от чего её лицо запомнилось так чётко.
Снова зачёркнуто, то что писал с весны,
И... отца наверное убили крепостные,
Мимо прохожие плыли по мостовым,
Сквозь густой морозный дым, в лапы беды.
Тут очень пьют под музыку вечерних вьюг,
Вечный порочных круг, Санкт-Петербург,
Бедные люди, белые ночи,
Звуки прелюдий, россыпи многоточий...
И вдруг всё кончилось, сорок девятый год,
И кто-то тянет, кто-то ведёт на эшафот,
Ещё живой, но ветер смело хлещет по лицу,
Он ждал расстрела на Семёновском плацу.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога, Крест — это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
Там где нары в два этажа, среди каторжан,
Где взгляд людей ничего не выражал,
Он ждал, он жадно вглядывался в лица с чёрным ртом,
Потом он вспомнит и запишет всё про мёртвый дом.
О том бездонном горе клеймённых и отверженных,
Лишившихся имён, вцепившихся в надежду,
О том, что между ними есть способные простить,
О том, что белые одежды нужно уметь носить.
Осилит этот путь идущий,
И пусть в конце он упадёт в приступе падучий,
Поручик Достоевский узнает свой народ,
Тот кто идёт этой дорогой для мира Идиот.
И Родион потом пришьёт петлю к подкладке,
Украдкой глядя, как старуха возится с укладкой,
Уплаты требует долги, черный потолки,
Её намёки колки, её руки так тонки.
Игрок поставит всё и потеряет на рулетке,
Своей рукой оставит на полях пометки,
Даст медную монетку озябшей попрошайке,
В одном шаге от счастья вдруг произнесёт: «Прощайте!»
И вальс ветров приподнимет полы пальто,
Не оглянувшись даже он скажет: «Всё не то...»
И он пойдёт разглядывать тот потолок и трещины,
В огромной комнате вдвоём у трупа женщины.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога, Крест — это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
Sagrada - an idiot
A dove flew under the dome of a rural temple,
Early in the morning he watched him delighted,
Leaving the church fence, he waited for miracles,
Under the blue sky, the forest father called him.
The smell of those places: groves, meadows and arable lands,
His hand will collect them into pencil sketches,
Russian fairy tales among the people are full of deep secrets,
And a black horror wanders through their fields, reading ...
Fedya loved literature,
I drank a lot of tea, smoked a lot and thought a lot,
He remembered his mother dying of consumption
That's why her face was so clearly remembered.
Strikethrough again, what I wrote since spring,
And ... the father was probably killed by serfs,
Passers-by sailed past on the pavements
Through the thick frosty smoke, into the paws of trouble.
They drink a lot to the music of the evening blizzards,
Eternal vicious circle, St. Petersburg,
Poor people, white nights
Sounds of preludes, scattering of dots ...
And suddenly it was over, in the forty-ninth year,
And someone pulls, someone leads to the scaffold,
Still alive, but the wind whips boldly across the face,
He was awaiting execution on the Semyonovsky parade ground.
In shackles, ahead of the Siberian highway,
Where love burns, fear recedes
To Siberia, to the prison, the Cross is the road,
Boys on the streets will find and lose God.
Where the bunks are two stories high, among the convicts,
Where the eyes of the people expressed nothing,
He waited, he gazed hungrily into faces with black mouths,
Then he will remember and write down everything about the dead house.
About that bottomless grief of the branded and rejected,
Lost names, clinging to hope
That between them there are those who are able to forgive,
That white clothes need to be able to wear.
Will master this path walking,
And may at the end he fall in an epileptic fit,
Lieutenant Dostoevsky recognizes his people,
The one who walks this road for the world Idiot.
And then Rodion will sew a loop to the lining,
Furtively watching the old woman tinker with the styling,
Debts demand payment, black ceilings,
Her hints of tuners, her hands are so thin
The player bets everything and loses on roulette
With his hand he will leave marks in the margins,
Will give a copper coin to a chilled beggar,
One step away from happiness he will suddenly say: "Goodbye!"
And the waltz of the winds will lift the hem of the coat,
Without looking back, even he will say: "It's not that ..."
And he'll go to look at that ceiling and cracks
In a huge room together with the corpse of a woman.
In shackles, ahead of the Siberian highway,
Where love burns, fear recedes
To Siberia, to the prison, the Cross is the road,
Boys on the streets will find and lose God.
A dove flew under the dome of a rural temple,
Early in the morning he watched him delighted,
Leaving the church fence, he waited for miracles,
Under the blue sky, the forest father called him.
The smell of those places: groves, meadows and arable lands,
His hand will collect them into pencil sketches,
Russian fairy tales among the people are full of deep secrets,
And a black horror wanders through their fields, reading ...
Fedya loved literature,
I drank a lot of tea, smoked a lot and thought a lot,
He remembered his mother dying of consumption
That's why her face was so clearly remembered.
Strikethrough again, what I wrote since spring,
And ... the father was probably killed by serfs,
Passers-by sailed past on the pavements
Through the thick frosty smoke, into the paws of trouble.
They drink a lot to the music of the evening blizzards,
Eternal vicious circle, St. Petersburg,
Poor people, white nights
Sounds of preludes, scattering of dots ...
And suddenly it was over, in the forty-ninth year,
And someone pulls, someone leads to the scaffold,
Still alive, but the wind whips boldly across the face,
He was awaiting execution on the Semyonovsky parade ground.
In shackles, ahead of the Siberian highway,
Where love burns, fear recedes
To Siberia, to the prison, the Cross is the road,
Boys on the streets will find and lose God.
Where the bunks are two stories high, among the convicts,
Where the eyes of the people expressed nothing,
He waited, he gazed hungrily into faces with black mouths,
Then he will remember and write down everything about the dead house.
About that bottomless grief of the branded and rejected,
Lost names, clinging to hope
That between them there are those who are able to forgive,
That white clothes need to be able to wear.
Will master this path walking,
And may at the end he fall in an epileptic fit,
Lieutenant Dostoevsky recognizes his people,
The one who walks this road for the world Idiot.
And then Rodion will sew a loop to the lining,
Furtively watching the old woman tinker with the styling,
Debts demand payment, black ceilings,
Her hints of tuners, her hands are so thin
The player bets everything and loses on roulette
With his hand he will leave marks in the margins,
Will give a copper coin to a chilled beggar,
One step away from happiness he will suddenly say: "Goodbye!"
And the waltz of the winds will lift the hem of the coat,
Without looking back, even he will say: "It's not that ..."
And he'll go to look at that ceiling and cracks
In a huge room together with the corpse of a woman.
In shackles, ahead of the Siberian highway,
Where love burns, fear recedes
To Siberia, to the prison, the Cross is the road,
Boys on the streets will find and lose God.
У записи 2 лайков,
0 репостов,
286 просмотров.
0 репостов,
286 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анастасий Байков
