"Конечно, не всякому из российских граждан выпадает на долю такое неприкрашенное и ничем не смягченное знакомство с условиями жизни, уясняющими подлинное положение дела "о правах человека" на Руси. Но как бы эти подлинные условия ни были смягчены богатством, положением, связями, образованием — сущность их непременно знакома каждому. По крайней мере ни в жизни, ни в литературе я не знаю типа, в нравственном складе которого, хотя бы даже в слабой степени, была приметна какая-нибудь черта, говорящая о том, что тип не чужд уверенности в неизбежности для "личности" человеческой каких-то прав...
Вообще, если не всякому приходилось приобретать первые сведения насчет отсутствия "правов" в той же мере жестоко, как выпало на мою долю, то всякий должен был неизбежно познакомиться с ними в школе.
Школа была для всех одна.
Подробно я не буду вспоминать этой душной, старой школы, этих мертвых годов, проведенных в ее стенах; но тон, царствовавший в ее нравах и звучавший в ее ненавистных "кратких" учебниках, будет достаточно ясен из следующего незначительного эпизода.
Инспектор в нашей гимназии был человек совершенно типический по тогдашнему времени — человек мертвого сердца и мертвого ума. Тишина, молчание, фронт (тогда военное время внесло и в гражданские учебные заведения военные приемы), стрижка под гребенку, аккуратно всех поголовно, всех в известный день и час, вот материал, на котором он практиковал свое мертвое сердце. Он даже не мог переносить разнообразия в фамилиях учеников. Что это такое в самом деле — один Кузнецов, а другой Прокопенко, третий Бруевич, а четвертый Кульчицкий? Одни окончания на "ко", "цкий", "ский", "ов", "вич" — и то уж казалось ему каким-то безобразием, своевольством, беспорядком и полным отсутствием стройности и гармонии; он хотел, чтобы даже и в этом отношении все были "под гребенку" — и вследствие этого выдумал вот что, — целый класс у него носил одну какую-нибудь фамилию. Первый класс весь сплошь был "Иванов" — а для отличия одного из Ивановых от другого были номера: Иванов 1-й, Иванов 13-й и т. д. Второй — Кузнецов и т. д. И все фамилии были на ов непременно" (Глеб Успенский. Волей-неволей. Отрывки из записок Тяпушкина).
Вообще, если не всякому приходилось приобретать первые сведения насчет отсутствия "правов" в той же мере жестоко, как выпало на мою долю, то всякий должен был неизбежно познакомиться с ними в школе.
Школа была для всех одна.
Подробно я не буду вспоминать этой душной, старой школы, этих мертвых годов, проведенных в ее стенах; но тон, царствовавший в ее нравах и звучавший в ее ненавистных "кратких" учебниках, будет достаточно ясен из следующего незначительного эпизода.
Инспектор в нашей гимназии был человек совершенно типический по тогдашнему времени — человек мертвого сердца и мертвого ума. Тишина, молчание, фронт (тогда военное время внесло и в гражданские учебные заведения военные приемы), стрижка под гребенку, аккуратно всех поголовно, всех в известный день и час, вот материал, на котором он практиковал свое мертвое сердце. Он даже не мог переносить разнообразия в фамилиях учеников. Что это такое в самом деле — один Кузнецов, а другой Прокопенко, третий Бруевич, а четвертый Кульчицкий? Одни окончания на "ко", "цкий", "ский", "ов", "вич" — и то уж казалось ему каким-то безобразием, своевольством, беспорядком и полным отсутствием стройности и гармонии; он хотел, чтобы даже и в этом отношении все были "под гребенку" — и вследствие этого выдумал вот что, — целый класс у него носил одну какую-нибудь фамилию. Первый класс весь сплошь был "Иванов" — а для отличия одного из Ивановых от другого были номера: Иванов 1-й, Иванов 13-й и т. д. Второй — Кузнецов и т. д. И все фамилии были на ов непременно" (Глеб Успенский. Волей-неволей. Отрывки из записок Тяпушкина).
"Of course, not every Russian citizen has such an unadorned and unfettered acquaintance with the living conditions that clarify the true state of affairs of" human rights "in Russia. - their essence is certainly familiar to everyone.At least, neither in life, nor in literature, I do not know of a type in whose moral warehouse, even to a weak degree, some feature was noticeable, indicating that the type is not alien to confidence in the inevitability for the human "personality" of some rights ...
In general, if not everyone had to acquire the first information about the absence of "rights" as cruelly as it fell to my lot, then everyone had to inevitably get to know them at school.
The school was one for everyone.
I will not recall in detail this stuffy, old school, these dead years spent within its walls; but the tone that reigned in her morals and sounded in her hated "short" textbooks will be clear enough from the next insignificant episode.
The inspector in our gymnasium was a completely typical man for that time - a man of a dead heart and a dead mind. Silence, silence, the front (then wartime introduced military techniques to civilian educational institutions), a combed haircut, neatly for everyone, everyone on a certain day and hour, this is the material on which he practiced his dead heart. He could not even bear the diversity in the names of the students. What is it really - one Kuznetsov, and the other Prokopenko, the third Bruevich, and the fourth Kulchitsky? Some of the endings in "ko", "tskiy", "sky", "ov", "vich" - and even then it seemed to him some kind of disgrace, willfulness, disorder and a complete lack of harmony and harmony; even in this respect, he wanted everyone to be "on the same line" - and as a result of this he invented this: - the whole class bore one surname. The first class was entirely "Ivanov" - and to distinguish one of the Ivanovs from the other there were numbers: Ivanov 1st, Ivanov 13th, etc. The second - Kuznetsov, etc. And all the names were inevitably " (Gleb Uspensky. Willy-nilly. Excerpts from Tyapushkin's notes).
In general, if not everyone had to acquire the first information about the absence of "rights" as cruelly as it fell to my lot, then everyone had to inevitably get to know them at school.
The school was one for everyone.
I will not recall in detail this stuffy, old school, these dead years spent within its walls; but the tone that reigned in her morals and sounded in her hated "short" textbooks will be clear enough from the next insignificant episode.
The inspector in our gymnasium was a completely typical man for that time - a man of a dead heart and a dead mind. Silence, silence, the front (then wartime introduced military techniques to civilian educational institutions), a combed haircut, neatly for everyone, everyone on a certain day and hour, this is the material on which he practiced his dead heart. He could not even bear the diversity in the names of the students. What is it really - one Kuznetsov, and the other Prokopenko, the third Bruevich, and the fourth Kulchitsky? Some of the endings in "ko", "tskiy", "sky", "ov", "vich" - and even then it seemed to him some kind of disgrace, willfulness, disorder and a complete lack of harmony and harmony; even in this respect, he wanted everyone to be "on the same line" - and as a result of this he invented this: - the whole class bore one surname. The first class was entirely "Ivanov" - and to distinguish one of the Ivanovs from the other there were numbers: Ivanov 1st, Ivanov 13th, etc. The second - Kuznetsov, etc. And all the names were inevitably " (Gleb Uspensky. Willy-nilly. Excerpts from Tyapushkin's notes).
У записи 6 лайков,
1 репостов,
276 просмотров.
1 репостов,
276 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Аня Удьярова
