Режиссер Семён Винокур:
ЛЮБОВЬ
В день памяти жертв Холокоста хочется говорить о Любви.
Шел 1998 год. Я уже восемь лет жил в Израиле. Делал фильмы. Все время судорожно искал, где подзаработать. Не брезговал и выборами.
И тут в руки мне попадает дневник. Читаю. И не могу остановиться. Вокруг бушуют страсти, сталкиваются лидеры, самое время зарабатывать деньги, а я лежу на диване, отключив телефон и плачу.
Пишет 12-летняя девочка Маут 24-летнему Герману.
«Увидеть тебя! – пишет, – быть все время рядом!.. Не могу и дня прожить, чтобы не думать о тебе… только ты держишь меня на этом свете… живу тобой… и тем единственным поцелуем…».
Я чувствовал себя неловко, заглядывая в чужую жизнь, но не мог остановиться.
Дело в том, что дневник этот был датирован 1941-1943 годами.
И вела его Маут в концлагере.
Подруг ее увозили в Освенцим, и они уже не возвращались никогда, другие кончали с собой, отчаявшись, а она, Маут, писала и писала своему любимому Герману. И только благодаря этому выжила. Ухватилась за искорку любви и держалась за нее изо всех сил.
Пока в 1943 году Германа не отправили в лагерь уничтожения Треблинку.
Она думала, что не выживет.
Выжила.
Дневник этот мне подкинула Лена Макарова – писатель и друг. Я завелся. Тут же появился продюсер, лучший продюсер в моей жизни – Сюзанна. Неимоверно быстро Лена сварганила заявку, быстро получили первые деньги из фонда, небольшие, но все-таки.
И пошли к Маут домой. Я нервничал.
Боялся, а вдруг откажется сниматься.
Приходим. Встречает нас женщина с милым детским лицом.
Начинаю говорить с ней.
Улыбается, но абсолютно закрыта.
Приветлива, но это все очень внешнее.
Рассказывает, но не так, как я хотел бы.
В общем, все плохо.
Решаю брать ее «измором». За три дня «выливаю» всю пленку, сидя напротив нее.
Это называется – съемка на привыкание.
Пленка дорогая, – это все наши деньги.
В конце третьего дня, к вечеру, она раскрывается.
Вдруг приходит доверие.
Вдруг она понимает, что я не ищу дешевку.
И мы становимся друзьями.
И она становится прежней Маут.
Смеется, да так звонко, как та Маут, 12-летняя.
Плачет. Тоскует. Поет. Говорит с ним, с Германом, как будто он сидит здесь, рядом с ней.
И уже не обращает никакого внимания на камеру.
Так начинается наш с ней кинороман…
Тем временем деньги заканчиваются. Но великая Сюзанна выбивает нам поездку по лагерям уничтожения, через которые прошли Маут и Герман.
Едем в Чехию и Польшу. Группа малипусенькая.
Я, Фима – звукач, Лена Макарова, Иржи – чешский оператор и, конечно, Маут.
Едем… снимаем…
Маут проживает снова этот роман…
И снова я понимаю, не будь этой любви – не было бы Маут.
Так подходит наш последний съемочный день (так мы думали).
Снимаем на кладбище. Маленький чешский городок Простьев.
На камне выбиты фамилии погибших и не вернувшихся.
Маут объясняет нам: эта погибла там-то, этот – там-то, тот был адвокатом, и вся семья его не вернулась.
– А это – Герман, – говорит.
Спрашиваю:
– Твой, Герман?…
– Да, мой Герман, – отвечает.
И тут что-то меня подталкивает, и я спрашиваю дальше:
– Но были же случаи, когда считали людей погибшими, а они выжили?
Она говорит:
– Были, – и добавляет, – вот, например, Вальтер Бреслер, здесь написано, что он погиб, а он вернулся… живой.
Тогда я спрашиваю:
– А что написал тебе Герман в последнем письме?
Она смотрит на меня… и вдруг отвечает:
– Он написал из поезда уже, когда его увозили в Треблинку…
– Что? – спрашиваю.
– Он написал, – она вдруг говорит медленно и даже удивленно, – что будет ждать меня после войны, в Берлине, по адресу
Арвайлештрассе, 3.
И тогда я снова спрашиваю ее:
– А ты была там после войны?
– Нет, – говорит и запинается… И смотрит на меня. И я вижу, как она, вдруг, меняется на глазах. – Не была, - произносит еле слышно.
В общем, что вам говорить, мы думали, что это наш последний съемочный день. Деньги практически закончились…
Но мы не могли так уехать.
И на последние деньги едем в Берлин…
Даже не проверяем, есть эта улица, или нет ее, едем!
Приезжаем. Находим эту улицу.
И я прошу Маут идти по улице к дому.
И снова не проверяю, есть ли этот дом вообще. Специально не проверяю.
Оператора прошу снимать все время…
И не промахнуться, потому что будет один дубль…
Она идет.
Она идет, еле дышит… К ней вдруг возвращается надежда…
К ней, уже замужней, 70-летней, с тремя детьми, восемью внуками, вдруг возвращается надежда. А вдруг он там?!
И ждет ее все это время…
Она идет, как на ватных ногах. Каждый шаг – еще надежда.
И мы страшно переживаем за нее. Идем за ней.
И дрожащий оператор снимает, как в последний раз.
И вот она приближается к этому дому… к этому подъезду…
И вот он список квартир… и вот уже ее палец зависает над кнопкой… Сейчас она позвонит…
И может быть он откроет ей дверь, ее Герман.
Это почти конец фильма. Очень долгие кадры замедленной съемки.
Ожидания чуда…
Которое, конечно, не происходит.
Германа убили в Треблинке.
Но мы очень надеялись. До последнего мгновения. А вдруг он выжил?!
Этот фильм взял несколько хороших фестивалей, включая нью-йоркский.
Но запомнился мне маленький, еле заметный фестиваль в Греции, в Каламате.
Время было антиизраильское. Все газеты против нас. Мне в открытую говорят, как нас не любят. Спрашивают, – для чего приехал?! Забегая вперед, скажу: первый приз получил Иранский фильм, второй – фильм Палестинской автономии…
Ну, и далее, в том же роде.
И вот показывают наш фильм.
Кто-то демонстративно выходит из зала еще до показа.
Я не жду победы. Но смотрю, как реагируют.
И вижу, что делает любовь с людьми.
Настроенные абсолютно анти, поначалу переговариваются полушепотом и вслух, они вдруг начинают смотреть…
Вдруг слушают…
Вдруг перестают шевелиться…
Не могут оторвать взгляда, когда Маут бежит по улице, чтобы увидеть Германа в последний раз…
И потом, когда идет вся эта концовка: она идет по Берлину, в ожидании чуда…
Это их просто сшибает…
И вот уже кто-то плачет в зале.
И я понимаю, что есть то, что объединяет всех. Есть!
И для того только я пишу, чтобы сказать это еще раз.
Любовь!
Вы скажете, - «банально»
Нет!
Я говорю сейчас не о любви между нами, которая насквозь эгоистична.
А о Любви, которая над нами. Вокруг нас.
Я говорю о Законе Любви, который держит этот несчастный мир.
Держит в прямом смысле слова, как мать.
Все мы внутри этой Матери.
Нам бы захотеть только приблизиться к Ней.
Мы бы массу проблем так решили.
И не было бы Катастрофы, если бы мы понимали, что самое важное, - это этот закон, - великий, единственный Закон Любви!
Поймем это – придет новая пора.
А с Маут мы большие друзья.
Она была на многих моих премьерах. И на свадьбе сына.
Давно не звонил ей. Ей уже за 80.
Написал и понял, что стосковался. Позвоню обязательно.
ЛЮБОВЬ
В день памяти жертв Холокоста хочется говорить о Любви.
Шел 1998 год. Я уже восемь лет жил в Израиле. Делал фильмы. Все время судорожно искал, где подзаработать. Не брезговал и выборами.
И тут в руки мне попадает дневник. Читаю. И не могу остановиться. Вокруг бушуют страсти, сталкиваются лидеры, самое время зарабатывать деньги, а я лежу на диване, отключив телефон и плачу.
Пишет 12-летняя девочка Маут 24-летнему Герману.
«Увидеть тебя! – пишет, – быть все время рядом!.. Не могу и дня прожить, чтобы не думать о тебе… только ты держишь меня на этом свете… живу тобой… и тем единственным поцелуем…».
Я чувствовал себя неловко, заглядывая в чужую жизнь, но не мог остановиться.
Дело в том, что дневник этот был датирован 1941-1943 годами.
И вела его Маут в концлагере.
Подруг ее увозили в Освенцим, и они уже не возвращались никогда, другие кончали с собой, отчаявшись, а она, Маут, писала и писала своему любимому Герману. И только благодаря этому выжила. Ухватилась за искорку любви и держалась за нее изо всех сил.
Пока в 1943 году Германа не отправили в лагерь уничтожения Треблинку.
Она думала, что не выживет.
Выжила.
Дневник этот мне подкинула Лена Макарова – писатель и друг. Я завелся. Тут же появился продюсер, лучший продюсер в моей жизни – Сюзанна. Неимоверно быстро Лена сварганила заявку, быстро получили первые деньги из фонда, небольшие, но все-таки.
И пошли к Маут домой. Я нервничал.
Боялся, а вдруг откажется сниматься.
Приходим. Встречает нас женщина с милым детским лицом.
Начинаю говорить с ней.
Улыбается, но абсолютно закрыта.
Приветлива, но это все очень внешнее.
Рассказывает, но не так, как я хотел бы.
В общем, все плохо.
Решаю брать ее «измором». За три дня «выливаю» всю пленку, сидя напротив нее.
Это называется – съемка на привыкание.
Пленка дорогая, – это все наши деньги.
В конце третьего дня, к вечеру, она раскрывается.
Вдруг приходит доверие.
Вдруг она понимает, что я не ищу дешевку.
И мы становимся друзьями.
И она становится прежней Маут.
Смеется, да так звонко, как та Маут, 12-летняя.
Плачет. Тоскует. Поет. Говорит с ним, с Германом, как будто он сидит здесь, рядом с ней.
И уже не обращает никакого внимания на камеру.
Так начинается наш с ней кинороман…
Тем временем деньги заканчиваются. Но великая Сюзанна выбивает нам поездку по лагерям уничтожения, через которые прошли Маут и Герман.
Едем в Чехию и Польшу. Группа малипусенькая.
Я, Фима – звукач, Лена Макарова, Иржи – чешский оператор и, конечно, Маут.
Едем… снимаем…
Маут проживает снова этот роман…
И снова я понимаю, не будь этой любви – не было бы Маут.
Так подходит наш последний съемочный день (так мы думали).
Снимаем на кладбище. Маленький чешский городок Простьев.
На камне выбиты фамилии погибших и не вернувшихся.
Маут объясняет нам: эта погибла там-то, этот – там-то, тот был адвокатом, и вся семья его не вернулась.
– А это – Герман, – говорит.
Спрашиваю:
– Твой, Герман?…
– Да, мой Герман, – отвечает.
И тут что-то меня подталкивает, и я спрашиваю дальше:
– Но были же случаи, когда считали людей погибшими, а они выжили?
Она говорит:
– Были, – и добавляет, – вот, например, Вальтер Бреслер, здесь написано, что он погиб, а он вернулся… живой.
Тогда я спрашиваю:
– А что написал тебе Герман в последнем письме?
Она смотрит на меня… и вдруг отвечает:
– Он написал из поезда уже, когда его увозили в Треблинку…
– Что? – спрашиваю.
– Он написал, – она вдруг говорит медленно и даже удивленно, – что будет ждать меня после войны, в Берлине, по адресу
Арвайлештрассе, 3.
И тогда я снова спрашиваю ее:
– А ты была там после войны?
– Нет, – говорит и запинается… И смотрит на меня. И я вижу, как она, вдруг, меняется на глазах. – Не была, - произносит еле слышно.
В общем, что вам говорить, мы думали, что это наш последний съемочный день. Деньги практически закончились…
Но мы не могли так уехать.
И на последние деньги едем в Берлин…
Даже не проверяем, есть эта улица, или нет ее, едем!
Приезжаем. Находим эту улицу.
И я прошу Маут идти по улице к дому.
И снова не проверяю, есть ли этот дом вообще. Специально не проверяю.
Оператора прошу снимать все время…
И не промахнуться, потому что будет один дубль…
Она идет.
Она идет, еле дышит… К ней вдруг возвращается надежда…
К ней, уже замужней, 70-летней, с тремя детьми, восемью внуками, вдруг возвращается надежда. А вдруг он там?!
И ждет ее все это время…
Она идет, как на ватных ногах. Каждый шаг – еще надежда.
И мы страшно переживаем за нее. Идем за ней.
И дрожащий оператор снимает, как в последний раз.
И вот она приближается к этому дому… к этому подъезду…
И вот он список квартир… и вот уже ее палец зависает над кнопкой… Сейчас она позвонит…
И может быть он откроет ей дверь, ее Герман.
Это почти конец фильма. Очень долгие кадры замедленной съемки.
Ожидания чуда…
Которое, конечно, не происходит.
Германа убили в Треблинке.
Но мы очень надеялись. До последнего мгновения. А вдруг он выжил?!
Этот фильм взял несколько хороших фестивалей, включая нью-йоркский.
Но запомнился мне маленький, еле заметный фестиваль в Греции, в Каламате.
Время было антиизраильское. Все газеты против нас. Мне в открытую говорят, как нас не любят. Спрашивают, – для чего приехал?! Забегая вперед, скажу: первый приз получил Иранский фильм, второй – фильм Палестинской автономии…
Ну, и далее, в том же роде.
И вот показывают наш фильм.
Кто-то демонстративно выходит из зала еще до показа.
Я не жду победы. Но смотрю, как реагируют.
И вижу, что делает любовь с людьми.
Настроенные абсолютно анти, поначалу переговариваются полушепотом и вслух, они вдруг начинают смотреть…
Вдруг слушают…
Вдруг перестают шевелиться…
Не могут оторвать взгляда, когда Маут бежит по улице, чтобы увидеть Германа в последний раз…
И потом, когда идет вся эта концовка: она идет по Берлину, в ожидании чуда…
Это их просто сшибает…
И вот уже кто-то плачет в зале.
И я понимаю, что есть то, что объединяет всех. Есть!
И для того только я пишу, чтобы сказать это еще раз.
Любовь!
Вы скажете, - «банально»
Нет!
Я говорю сейчас не о любви между нами, которая насквозь эгоистична.
А о Любви, которая над нами. Вокруг нас.
Я говорю о Законе Любви, который держит этот несчастный мир.
Держит в прямом смысле слова, как мать.
Все мы внутри этой Матери.
Нам бы захотеть только приблизиться к Ней.
Мы бы массу проблем так решили.
И не было бы Катастрофы, если бы мы понимали, что самое важное, - это этот закон, - великий, единственный Закон Любви!
Поймем это – придет новая пора.
А с Маут мы большие друзья.
Она была на многих моих премьерах. И на свадьбе сына.
Давно не звонил ей. Ей уже за 80.
Написал и понял, что стосковался. Позвоню обязательно.
Director Semyon Vinokur:
LOVE
On the day of remembrance for the victims of the Holocaust, I want to talk about Love.
It was 1998. I have lived in Israel for eight years. Made films. All the time I was frantically looking for where to earn extra money. He did not disdain the elections either.
And then a diary falls into my hands. I am reading. And I can't stop. Passions are raging around, leaders clash, it's time to make money, and I lie on the couch, disconnecting my phone and crying.
Maut, 12, writes to Herman, 24.
"To see you! - writes, - to be near all the time! .. I can't live a day without thinking about you ... only you keep me in this world ... I live with you ... and that only kiss ... ".
I felt uncomfortable looking into someone else's life, but I couldn't stop.
The fact is that this diary was dated 1941-1943.
And Maut led him in a concentration camp.
Her friends were taken to Auschwitz, and they never returned, others committed suicide in despair, and she, Maut, wrote and wrote to her beloved Herman. And only thanks to this she survived. She grabbed a spark of love and held on to it with all her might.
Until in 1943, Herman was sent to the Treblinka extermination camp.
She thought she would not survive.
She survived.
Lena Makarova, a writer and friend, gave me this diary. I'm wound up. A producer immediately appeared, the best producer in my life - Suzanne. Incredibly quickly, Lena bungled the application, quickly received the first money from the fund, small, but still.
And they went to Maut's house. I was nervous.
I was afraid that he would suddenly refuse to act.
We come. We are met by a woman with a lovely childish face.
I start talking to her.
Smiling, but completely closed.
Friendly, but this is all very external.
Tells, but not the way I would like.
In general, everything is bad.
I decide to starve it out. For three days I "pour out" the entire film, sitting opposite it.
This is called addictive shooting.
The film is expensive - it's all our money.
At the end of the third day, towards evening, it opens up.
Trust suddenly comes.
Suddenly she realizes that I'm not looking for cheap stuff.
And we become friends.
And she becomes the same Maut.
Laughs, so loudly, like that Maut, 12-year-old.
Crying. Years. Sings. Talking to him, to Herman, as if he was sitting here next to her.
And no longer pays any attention to the camera.
This is how our cinematic novel begins with her ...
Meanwhile, the money runs out. But the great Suzanne knocks us a trip to the extermination camps that Maut and Herman went through.
We are going to the Czech Republic and Poland. The group is very small.
Me, Fima - zvukovach, Lena Makarova, Jiri - Czech operator and, of course, Maut.
Let's go ... we shoot ...
Maut lives this romance again ...
And again I understand, if it weren't for this love, there wouldn't be Maut.
So our last day of shooting is coming up (so we thought).
We shoot at the cemetery. The small Czech town of Prostyev.
The names of the dead and those who did not return are engraved on the stone.
Maut explains to us: this one died there, this one died there, that one was a lawyer, and his whole family did not return.
“And this is Herman,” he says.
I ask:
- Yours, Herman? ...
- Yes, my Herman, - answers.
And then something pushes me, and I ask further:
- But there were cases when people were considered dead, but they survived?
She says:
- There were, - and adds, - here, for example, Walter Bresler, it says here that he died, and he returned ... alive.
Then I ask:
- And what did Herman write to you in the last letter?
She looks at me ... and suddenly answers:
- He wrote from the train already when he was taken to Treblinka ...
- What? - I ask.
- He wrote, - she suddenly says slowly and even in surprise, - that he will wait for me after the war, in Berlin, at the address
Arweilestrasse, 3.
And then I ask her again:
- Have you been there after the war?
- No, - he says and stumbles ... And looks at me. And I see how she, suddenly, changes before our eyes. “I wasn't,” he says, barely audible.
In general, what can I say, we thought this was our last day of shooting. The money is almost out ...
But we couldn't leave like that.
And with the last money we go to Berlin ...
We don't even check whether this street exists or not, we go!
We are coming. We find this street.
And I ask Maut to walk down the street to the house.
And again I don’t check if this house exists at all. I do not check it specifically.
I ask the operator to shoot all the time ...
And don't miss, because there will be one take ...
She goes.
She walks, barely breathing ... Hope suddenly returns to her ...
Hope suddenly returns to her, already married, 70, with three children and eight grandchildren. What if he's there ?!
And waiting for her all this time ...
She walks like on cotton feet. Each step is still hope.
And we are terribly worried about her. We follow her.
And the trembling operator shoots like the last time.
And now she is approaching this house ... this entrance ...
And here is the list of apartments ... and now her finger is hovering over the button ... Now she will call ...
And maybe he will open the door for her, her Herman.
It's almost the end of the movie. Very long time-lapse footage.
Expectations of a miracle ...
Which, of course, doesn't happen.
Herman was killed at Treblinka.
But we really hoped. Until the last moment. What if he survived ?!
This film took some good festivals
LOVE
On the day of remembrance for the victims of the Holocaust, I want to talk about Love.
It was 1998. I have lived in Israel for eight years. Made films. All the time I was frantically looking for where to earn extra money. He did not disdain the elections either.
And then a diary falls into my hands. I am reading. And I can't stop. Passions are raging around, leaders clash, it's time to make money, and I lie on the couch, disconnecting my phone and crying.
Maut, 12, writes to Herman, 24.
"To see you! - writes, - to be near all the time! .. I can't live a day without thinking about you ... only you keep me in this world ... I live with you ... and that only kiss ... ".
I felt uncomfortable looking into someone else's life, but I couldn't stop.
The fact is that this diary was dated 1941-1943.
And Maut led him in a concentration camp.
Her friends were taken to Auschwitz, and they never returned, others committed suicide in despair, and she, Maut, wrote and wrote to her beloved Herman. And only thanks to this she survived. She grabbed a spark of love and held on to it with all her might.
Until in 1943, Herman was sent to the Treblinka extermination camp.
She thought she would not survive.
She survived.
Lena Makarova, a writer and friend, gave me this diary. I'm wound up. A producer immediately appeared, the best producer in my life - Suzanne. Incredibly quickly, Lena bungled the application, quickly received the first money from the fund, small, but still.
And they went to Maut's house. I was nervous.
I was afraid that he would suddenly refuse to act.
We come. We are met by a woman with a lovely childish face.
I start talking to her.
Smiling, but completely closed.
Friendly, but this is all very external.
Tells, but not the way I would like.
In general, everything is bad.
I decide to starve it out. For three days I "pour out" the entire film, sitting opposite it.
This is called addictive shooting.
The film is expensive - it's all our money.
At the end of the third day, towards evening, it opens up.
Trust suddenly comes.
Suddenly she realizes that I'm not looking for cheap stuff.
And we become friends.
And she becomes the same Maut.
Laughs, so loudly, like that Maut, 12-year-old.
Crying. Years. Sings. Talking to him, to Herman, as if he was sitting here next to her.
And no longer pays any attention to the camera.
This is how our cinematic novel begins with her ...
Meanwhile, the money runs out. But the great Suzanne knocks us a trip to the extermination camps that Maut and Herman went through.
We are going to the Czech Republic and Poland. The group is very small.
Me, Fima - zvukovach, Lena Makarova, Jiri - Czech operator and, of course, Maut.
Let's go ... we shoot ...
Maut lives this romance again ...
And again I understand, if it weren't for this love, there wouldn't be Maut.
So our last day of shooting is coming up (so we thought).
We shoot at the cemetery. The small Czech town of Prostyev.
The names of the dead and those who did not return are engraved on the stone.
Maut explains to us: this one died there, this one died there, that one was a lawyer, and his whole family did not return.
“And this is Herman,” he says.
I ask:
- Yours, Herman? ...
- Yes, my Herman, - answers.
And then something pushes me, and I ask further:
- But there were cases when people were considered dead, but they survived?
She says:
- There were, - and adds, - here, for example, Walter Bresler, it says here that he died, and he returned ... alive.
Then I ask:
- And what did Herman write to you in the last letter?
She looks at me ... and suddenly answers:
- He wrote from the train already when he was taken to Treblinka ...
- What? - I ask.
- He wrote, - she suddenly says slowly and even in surprise, - that he will wait for me after the war, in Berlin, at the address
Arweilestrasse, 3.
And then I ask her again:
- Have you been there after the war?
- No, - he says and stumbles ... And looks at me. And I see how she, suddenly, changes before our eyes. “I wasn't,” he says, barely audible.
In general, what can I say, we thought this was our last day of shooting. The money is almost out ...
But we couldn't leave like that.
And with the last money we go to Berlin ...
We don't even check whether this street exists or not, we go!
We are coming. We find this street.
And I ask Maut to walk down the street to the house.
And again I don’t check if this house exists at all. I do not check it specifically.
I ask the operator to shoot all the time ...
And don't miss, because there will be one take ...
She goes.
She walks, barely breathing ... Hope suddenly returns to her ...
Hope suddenly returns to her, already married, 70, with three children and eight grandchildren. What if he's there ?!
And waiting for her all this time ...
She walks like on cotton feet. Each step is still hope.
And we are terribly worried about her. We follow her.
And the trembling operator shoots like the last time.
And now she is approaching this house ... this entrance ...
And here is the list of apartments ... and now her finger is hovering over the button ... Now she will call ...
And maybe he will open the door for her, her Herman.
It's almost the end of the movie. Very long time-lapse footage.
Expectations of a miracle ...
Which, of course, doesn't happen.
Herman was killed at Treblinka.
But we really hoped. Until the last moment. What if he survived ?!
This film took some good festivals
У записи 8 лайков,
1 репостов,
272 просмотров.
1 репостов,
272 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Марон
