Хулио Кортасар. Захваченный дом Рассказ (Из книги "Зверинец") - Запись на стене пользователя Желто-Зеленое Свечение в Вконтакте. Комментарии и лайки к записи.

Желто-Зеленое Свечение

Хулио Кортасар. Захваченный дом

Рассказ
(Из книги "Зверинец")

Перевод Н. Трауберг

Дом нравился нам. Он был и просторен, и стар (а это встретишь не часто теперь, когда старые дома разбирают выгоды ради), но главное — он хранил память о наших предках, о дедушке с отцовской стороны, о матери, об отце и о нашем детстве.
Мы с Ирене привыкли жить одни, и это было глупо, конечно, — ведь места в нашем доме хватило бы на восьмерых. Вставали мы в семь, прибирали, а часам к одиннадцати я уходил к плите, оставляя на сестру последние две-три комнаты. Ровно в полдень мы завтракали, и больше у нас дел не было, разве что помыть тарелки. Нам нравилось думать за столом о большом тихом доме и о том, как мы сами, без помощи, хорошо его ведем. Иногда нам казалось, что из-за дома мы остались одинокими. Ирене отказала без всякого повода двум женихам, а моя Мария Эстер умерла до помолвки. Мы приближались к сорока и верили, каждый про себя, что тихим, простым содружеством брата и сестры должен завершиться род, поселившийся в этом доме. Когда-нибудь, думалось нам, мы тут умрем; неприветливые родичи завладеют домом, разрушат его, чтоб использовать камни и землю, — а может, мы сами его прикончим, пока не поздно.
Ирене отроду не побеспокоила ни одного человека. После утренней уборки она садилась на тахту и до ночи вязала у себя в спальне. Не знаю, зачем она столько вязала. Мне кажется, женщины вяжут, чтоб ничего не делать под этим предлогом. Женщины — но не Ирене; она вязала все нужные вещи, что-то зимнее, носки для меня, кофты — для себя самой. Если ей что-нибудь не нравилось, она распускала только что связанный свитер, и я любил смотреть, как шерсть в корзине сохраняет часами прежнюю форму. По субботам я ходил в центр за шерстью; сестра доверяла мне, я хорошо подбирал цвета, и нам не пришлось менять ни клубочка. Пользуясь этими вылазками, я заходил в библиотеку и спрашивал — всегда безуспешно, — нет ли чего нового из Франции. С 1939 года ничего стоящего к нам в Аргентину не приходило.
Но я хотел поговорить о доме, о доме и о сестре, потому что сам я ничем не интересен. Не знаю, что было бы с Ирене без вязания. Можно перечитывать книги, но перевязать пуловер — это уже происшествие. Как-то я нашел в нижнем ящике комода, где хранились зимние вещи, массу белых, зеленых, сиреневых косынок, пересыпанных нафталином и сложенных стопками, как в лавке. Я так и не решился спросить, зачем их столько. В деньгах мы не нуждались, они каждый месяц приходили из деревни, и состояние наше росло. По-видимому, сестре просто нравилось вязание, и вязала она удивительно — я мог часами глядеть на ее руки, подобные серебряным ежам, на проворное мелькание спиц и шевеление клубков на полу, в корзинках. Красивое было зрелище.
Никогда не забуду расположения комнат. Столовая, зал с гобеленами, библиотека и три большие спальни были в другой части дома, и окна их выходили на Родригес-Пенья ; туда вел коридор, отделенный от нас дубовой дверью, а тут у нас была кухня, ванная, наши комнаты и гостиная, из которой можно было попасть и к нам, и в коридор, и — через маленький тамбур — в украшенную майоликой переднюю. Войдешь в эту переднюю, откроешь дверь и попадешь в холл, а уж оттуда — и к себе, и, если пойдешь коридором, в дальнюю часть дома, отделенную от нас другой дверью, дубовой. Если же перед этой дверью свернешь направо, в узкий проходик, попадешь на кухню и в ванную.
Когда дубовая дверь стояла открытой, видно было, что дом очень велик; когда ее закрывали, казалось, что вы — в нынешней тесной квартирке. Мы с Ирене жили здесь, до двери, и туда ходили только убирать — прямо диву даешься, как липнет к мебели пыль! Буэнос-Айрес — город чистый, но благодарить за это надо горожан. Воздух полон пыли — земля сухая, и стоит подуть ветру, она садится на мрамор консолей и узорную ткань скатертей. Никак с ней не сладишь, она повсюду; смахнешь метелочкой — а она снова окутает и кресла, и рояль.
Я всегда буду помнить это, потому что все было очень просто. Ирене вязала у себя, пробило восемь, и мне захотелось выпить мате. Я дошел по коридору до приоткрытой двери и, сворачивая к кухне, услышал шум в библиотеке или в столовой. Шум был глухой, неясный, словно там шла беседа или падали кресла на ковер. И тут же или чуть позже зашумело в той, другой части коридора. Я поскорей толкнул дверь, захлопнул, припер собой. К счастью, ключ был с этой стороны; а еще для верности я задвинул засов.
Потом я пошел в кухню, сварил мате, принес сестре и сказал:
— Пришлось дверь закрыть. Те комнаты заняли. Она опустила вязанье и подняла на меня серьезный усталый взор.
— Ты уверен?
Я кивнул.
— Что ж, — сказала она, вновь принимаясь за работу, — будем жить тут.
Я осторожно потягивал мате. Ирене чуть замешкалась, прежде чем взяться за вязанье. Помню, вязала она серый жилет; он мне очень нравился.
Первые дни было трудно — за дверью осталось много любимых вещей. Мои французские книги стояли в библиотеке. Сестре недоставало салфеток и теплых домашних туфель. Я скучал по можжевеловой трубке, а сестра, быть может, хотела достать бутылку старого вина. Мы то и дело задвигали какой-нибудь ящик и, не доискавшись еще одной нужной вещи, говорили, грустно переглядываясь:
— Нет, не здесь.
Правда, кое-что мы выгадали. Легче стало убирать: теперь, вставши поздно, в десятом часу, мы управлялись к одиннадцати. Ирене ходила со мной на кухню. Мы подумали и решили, что, пока я стряпаю полдник, она будет готовить на ужин что-нибудь холодное. Всегда ведь лень под вечер выползать к плите! А теперь мы просто ставили закуски на Иренин столик.
У сестры, к большой радости, оставалось больше времени на работу. Я радовался чуть меньше, из-за книг; но, чтоб не расстраиваться, стал приводить в порядок отцовскую коллекцию марок и кое-как убивал время. Мы жили хорошо, оба не скучали. Сидели мы больше у сестры, там было уютней, и она говорила иногда:
— Смотри, какая петля! Прямо трилистник.
А я показывал ей бумажный квадратик, и она любовалась заморскою маркой. Нам было хорошо, но мало-помалу мы отвыкали от мыслей. Можно жить и без них.
Писать было бы не о чем, если б не конец. Как-то вечером, перед сном, мне захотелось пить, и я сказал, что пойду попить на кухню. Переступая порог, я услышал шум то ли в кухне, то ли в ванной (коридорчик шел вбок, и различить было трудно). Сестра — она вязала — заметила, что я остановился, и вышла ко мне. Мы стали слушать вместе. Шумело, без сомнения, не за дверью, а тут — в коридоре, в кухне или в ванной.
Мы не глядели друг на друга. Я схватил сестру за руку и, не оглядываясь, потащил к передней. Глухие звуки за нашей спиной становились все громче. Я захлопнул дверь. В передней было тихо.
— И эту часть захватили, — сказала сестра. Шерсть волочилась по полу, уходила под дверь. Увидев, что клубки там, за дверью, Ирене равнодушно выронила вязанье.
— Ты ничего не унесла? — глупо спросил я.
— Ничего.
Мы ушли в чем стояли. Я вспомнил, что у меня в шкафу пятнадцать тысяч песо. Но брать их было поздно.
Часы были тут, на руке, и я увидел, что уже одиннадцать. Я обнял сестру (кажется, она плакала), и мы вышли из дома. Мне стало грустно; я запер покрепче дверь и бросил ключ в водосток. Вряд ли, подумал я, какому-нибудь бедняге вздумается воровать в такой час; да и дом ведь занят.

Julio Cortazar. Captured house

Story
(From the book "Menagerie")

Translation N. Trauberg

We liked the house. It was both spacious and old (and this is not often found now that old houses are taking benefits for the sake of it), but most importantly - he kept the memory of our ancestors, of the paternal grandfather, of the mother, of the father and of our childhood.
Irena and I were used to living alone, and that was stupid, of course, because there would be enough room for eight in our house. We got up at seven, cleaned, and by eleven o'clock I went to the stove, leaving my sister for the last two or three rooms. We had breakfast at exactly noon, and we had no more business, except to wash the dishes. We liked to think at the table about a big quiet house and about how we ourselves, without help, conduct it well. Sometimes it seemed to us that because of the house we were left alone. Irena refused without any reason two grooms, and my Maria Esther died before the engagement. We approached forty and believed, each to ourselves, that the clan living in this house should end with a quiet, simple community of a brother and sister. Someday, we thought, we would die here; unfriendly relatives take possession of the house, destroy it in order to use stones and land, or maybe we ourselves will finish it before it is too late.
Irene did not bother a single person. After morning cleaning, she sat down on the couch and knitted in her bedroom until night. I don’t know why she knitted so much. It seems to me that women knit so as not to do anything under this pretext. Women - but not Irene; she knitted all the necessary things, something winter, socks for me, sweaters - for herself. If she didn’t like something, she would open a sweater that was just knitted, and I liked to watch the wool in the basket keep its shape for hours. On Saturdays I went to the center for wool; my sister trusted me, I picked the colors well, and we didn’t have to change a ball. Using these sorties, I went into the library and asked - always unsuccessfully - if there was anything new from France. Since 1939, nothing worthwhile has come to us in Argentina.
But I wanted to talk about the house, about the house and about my sister, because I myself am not interested in anything. I don’t know what would happen to Irene without knitting. You can re-read books, but bandaging a pullover is already an incident. Once I found in the bottom drawer of a chest of drawers where winter things were stored, a lot of white, green, lilac scarves, sprinkled with mothballs and stacked in piles, as in a shop. I did not dare to ask why there are so many of them. We did not need money, they came from the village every month, and our condition grew. Apparently, my sister just liked knitting, and she knitted amazingly - I could spend hours looking at her hands, like silver hedgehogs, at the quick flickering of knitting needles and the movement of balls on the floor, in baskets. It was a beautiful sight.
I will never forget the location of the rooms. The dining room, tapestry room, library and three large bedrooms were in another part of the house, and their windows looked onto Rodriguez Pena; there led a corridor, separated from us by an oak door, and here we had a kitchen, a bathroom, our rooms and a living room, from which it was possible to get to us, and into the corridor, and - through a small vestibule - into the front hall decorated with majolica. You will go into this front door, open the door and enter the hall, and from there - to yourself, and if you go through the corridor, to the back of the house, which is separated from us by another oak door. If in front of this door you turn right, into a narrow aisle, you will find yourself in the kitchen and bathroom.
When the oak door stood open, it was evident that the house was very large; when it was closed, it seemed that you were in the current cramped apartment. Irene and I lived here, up to the door, and we only went to clean it - you wonder right away how dust clings to furniture! Buenos Aires is a clean city, but the citizens have to thank for this. The air is full of dust - the earth is dry, and when the wind blows, it sits on marble consoles and patterned tablecloths. You can’t get along with her, she is everywhere; sweep a whisk - and she again will envelop both the chairs and the piano.
I will always remember this because everything was very simple. Irena knitted at home, struck eight, and I wanted to drink a mate. I walked down the corridor to the ajar door and, turning towards the kitchen, I heard a noise in the library or in the dining room. The noise was dull, unclear, as if there was a conversation or armchairs fell on the carpet. And then, or a little later, it rustled in that other part of the corridor. I quickly pushed the door, slammed it shut, locked it against me. Fortunately, the key was on this side; and for the sake of fidelity, I pushed the bolt.
Then I went to the kitchen, cooked the mate, brought it to my sister and said:
- I had to close the door. Those rooms are occupied. She lowered her knitting and looked at me with a serious, tired look.
- Are you sure?
I nodded.
“Well,” she said, getting back to work, “we will live here.”
I carefully sipped the mate. Irene lingered a bit before taking up the knitting. I remember she knitted a gray vest; I really liked him.
The first days were difficult - many favorite things remained behind the door. My French books were in the library. The sister lacked napkins and warm slippers. I missed the juniper tube

У записи 6 лайков,
0 репостов.

Эту запись оставил(а) на своей стене Желто-Зеленое Свечение