От хассидус.ру
Леви-Ицхак Бердичевский
Рабби смотрит на кучера, который, чтобы не терять времени, смазывая повозку, бормочет утренние молитвы. Рабби не бранит его. Напротив, обратив взор к небесам, он зовет их в свидетели: “Воззри на народ Свой и гордись, Бог Израиля. Что делает этот человек, занимаясь своей телегой? Он молится. Найдется ли еще один народ, который столь неотступно думает о Тебе?”
По дороге в синагогу, где он должен руководить субботней службой, рабби встречает “просвещенного” молодого человека, который с вызывающим видом достает трубку и закуривает. Рабби останавливается, чтобы напомнить ему:
– Ты, верно, забыл, что сегодня суббота?
– Нет, не забыл.
– Гм, тогда, должно быть, ты не знаешь о законе, запрещающем курить в субботу?
– Вовсе нет, я знаю все ваши законы, – дерзко отвечает курильщик.
Рабби оглядывает молодого человека с головы до ног. Он не поддается на провокацию. Вместо этого он обращается к Тому, Кому этот юноша бросает вызов: “Ты слышишь? Верно, он попирает кое-какие Твои заповеди. Но ты должен признать одно: никто не вынудит его солгать”.
Герой этих анекдотов, конечно, не кто иной, как рабби Леви-Ицхак Дербаремдикер (Милосердный), чаще его, впрочем, называют по имени города Леви-Ицхак из Бердичева. Его рассказы, диалоги и проповеди невозможно приписать никому другому. Его монологи – это поэмы, его поэмы – это легенды, а все вместе живое свидетельство в пользу человека. И всегда он оставался нашим предстателем перед Господом.
Современник Великого Маггида из Межирича, он занимает уникальное место в хасидском движении, так же как и в жизни каждого хасида. Его популярность равна популярности Баал-Шема. Даже сегодня – пожалуй, сегодня даже больше, чем в прошлом, – он вызывает у нас уважение и любовь. Ни один учитель европейской диаспоры со времен Баал-Шема не оставил такого глубокого следа в еврейском воображении.
В детстве я представлял себе его могучим, непобедимым защитником слабых, исполненным милосердия, готовым на все ради торжества правды и справедливости. Он был моим героем тогда, остается и сейчас. Часто, предпринимая путешествие во времени в поисках своих духовных истоков, я вспоминаю его песни и молитвы. И когда мы помышляем о преграде между жертвой и преследователем, между умирающим и смертью, его имя вспоминается первым. Призывать его имя, согласно хасидской традиции, значит сформулировать пожелание и заручиться его исполнением. “В чем величие Леви-Ицхака из Бердичева?” – спрашивал мой дед. И отвечал: – Он был борцом”.
Однако он не был рабби в общепринятом смысле этого слова. Он не добивался распространения своей собственной доктрины, не нуждался в учениках, последователях, поклонниках. Бердичевский хасидизм возник и исчез вместе с ним. Он не основал ни школы, ни династии. Воздвигнутое им здание он носил в себе.
Возможно, этим, главным образом, и объясняется то единодушное уважение, с которым относились к нем? другие великие вожди движения. Он не был ничьим соперником. Шмелке из Никольсбурга называл его своим учеником в “Нигла” (устной традиции), и учителем в “Нистар” (эзотерической традиции). Шнеур-Залман из Ляд говорил так: “Бог – цадик наверху, а Леви-Ицхак – здесь, внизу”. Барух из Меджибожа утверждал, что ангелы и серафимы завидуют его душевному жару. Нахман из Брацлава, сам рьяный бунтовщик, воздал ему хвалу, узрев свет Израиля в его свете. Другой нонконформист, Менахем-Мендл из Коц-ка, безапелляционно заявлял, что врата святилища любви были открыты Леви-Ицхаком. После его смерти они вновь сомкнулись.
Будучи другом всех рабби и рабби всех их учеников, он не принадлежал ни к одному клану. Он был выше соперничества и отказался от участия в бесчисленных сварах, раздиравших движение. Защитник Израиля, он ходатайствовал за каждого несправедливо униженного, осужденного еврея в отдельности и за всех вместе. Его самые чудесные приключения, самые прекрасные истории об этих приключениях показывают Леви-Ицхака в роли защитника, противостоящего Судии. Я любил их в детстве, не видел в них ничего, кроме рассказов о любви и дружбе. Сегодня я чувствую, что они отягощены отчаянием, духом мятежа – и люблю их еще больше. Я часто обращаюсь к ним. Я обязан им многим. И бывает, перед тем как писать, я наведываюсь в их сокровищницу.
Кем же он был? Его жизнь прослеживается лишь в общих чертах. О его детстве известно очень мало, почти ничего. Мы знаем, что он родился в Галиции в 1740 году, что он обладал острым, пытливым умом, что очень рано стал ученым-талмудистом и что женился весьма молодым. Когда Баал-Шем умер, Леви-Ицхаку было двадцать лет. Он мог бы встречаться с ним, но не повстречался. Возможно, все это его не занимало – недавно основанное движение не привлекало его. Он отправился к Шмелке в Никольсбург изучать Талмуд и комментарии, а не хасидизм. Рабби Шмелке, впечатленный его ученостью и жаждой знаний, уделял Леви-Ицхаку пристальное внимание. Это был ученик в его вкусе: экономный в движениях и скупой на слова.
“Он ни разу не произнес ни одного слова понапрасну”, – позднее сказал рабби Шмелке. И он послал Леви-Ицхака в Межирич, к Маггиду, где ему довелось открыть,
что исходные принципы иудаизма надо переживать, а не изучать.
Сразу после женитьбы Леви-Ицхак пришел провести праздники к своему тестю – влиятельному члену общины. Накануне Симхат-Тора он был приглашен прочесть молитву, открывающую торжественное шествие и пляски. Польщенный Леви-Ицхак взобрался на кафедру, обернул плечи ритуальным покрывалом и – снял его. Минутой позже он завернулся в него, но лишь с тем, чтобы снова снять. Это продолжалось довольно долго, на глазах у изумленных прихожан. Наконец Леви-Ицхак решительно сорвал талит, гневно прокричав: “Так если ты сразу и хасид, и талмудист, можешь читать молитву сам!” – и вернулся на свое место.
В тот же вечер за обеденным столом тесть возмущенно обратился к нему:
– Ты осрамил меня перед всей общиной, так уж позволь узнать почему?
– Я объясню вам, что случилось, – мягко сказал Леви-Ицхак. – Когда я завернулся в талит, йецер ха-ра, зловредный искуситель, предложил мне совместно читать молитву. “С тобой? – спросил я. – А ты достоин этого?” “А ты?” – отпарировал он. “Да, – сказал я, – ведь я изучаю Талмуд”. – “И я”. – “Ты изучаешь Талмуд? Где?” – “С тобой”. – “Но ведь я – не ты. Я хасид”. – “И я”. – “Кто же твой рабби?” – “Тот же, что и твой”. – “Великий Маггид из Межирича?” – “Он самый. Каждый раз, когда ты направляешься к нему, я сопровождаю тебя”. И тут, – добавил Леви-Ицхак, – гнев обуял меня. “Ну, раз ты взыскан столькими достоинствами и столь добродетелен, во мне ты не нуждаешься. На тебе талит и читай молитву без меня”.
Этот анекдот позволяет убедиться в силе его темперамента и полнейшем безразличии к общественному мнению. Как бы то ни было, если, говоря и поступая таким образом, он надеялся сделать своего тестя хасидом, приходится признать, что он потерпел неудачу. Тесть запретил ему возвращаться к Учителю. Чтобы вернуть себе свободу, Леви-Ицхак начал поститься, и эта первая в анналах хасидизма голодовка увенчалась успехом.
Леви-Ицхак вернулся к Маггиду, где снискал репутацию прекрасного талмудиста. Несколько общин предложили ему раввинские посты. Однако ему не везло: куда бы он ни приходил, везде его встречала оппозиция митнагедов, провоцировавших и третировавших его – не потому, что они питали ненависть к нему лично, просто таков был обычай.
Это было время яростных схваток между хасидами и их противниками, сохранявшими верность строгому, консервативному толкованию иудаизма. Совсем недавно Виленский Гаон опубликовал свой первый указ об отлучении, который читали во всех общинах. Ученики Маггида ответили тем же. Фанатизм процветал в обоих лагерях. Ни один еврей не мог оставаться в стороне. Если одна сторона поддерживала того или иного учителя – другая немедленно его отвергала. Синагоги превратились в театр военных действий, улицы оглашались бранью из-за пропущенных или добавленных стихов. Евреи, особенно на Украине, дошли до того, что апеллировали к властям, дабы принудить канторов совершать богослужение в консервативной манере. Хуже того, рабби Шнеур-Залман из Ляд был арестован по обвинению в государственной измене.
“Это они донесли на него”, – возмущались хасиды. Иррациональная ненависть, обуявшая антагонистов, приобретала черты массовой истерии.
Леви-Ицхак по мере сил уклонялся от схватки. Его вера в Бога и в человека (а для него это взаимосвязанные понятия) была слишком велика, слишком неподдельна, чтобы углублять различия между людьми. С его убеждениями и темпераментом он мог лишь оплакивать сектанство в любой форме. Пользы однако же в этом не было: куда бы он ни пришел, он попадал в самую гущу схватки.
Его пригласили сменить рабби Шмелке в Ригволе, и он немедленно подвергся там испытаниям: интриги, клевета, издевательства, насмешки – и никого, кто бы пришел на помощь.
Измученный и выдохшийся, он сбежал. Это случилось в канун Симхат-Тора.
Пребывание в Злочеве, где на двадцать шестом году жизни он занял пост раввина, оставило у него не менее горькие воспоминания.
Спустя шесть лет он вновь лишился должности. Леви-Ицхак принял приглашение обосноваться в Минске – и столкнулся с теми же нападками, с той же оскорбительной и злобной клеветой. Однажды, когда он навешал своего Учителя в Межириче, минские евреи ворвались в его дом, вдребезги разбив все, что попалось им под руку. Это был полный разгром. Более того, вернувшись домой, Леви-Ицхак обнаружил, что его место занял другой рабби.
В конце концов, после долгих странствий, он застрял в Бердичеве. Будучи 45 лет от роду, он наконец получил возможность начать работу в довольно стабильной, если и не вполне мирной обстановке. Здесь тоже нашлись митнагеды (правда, их было немного), столь же громогласные и деятельные, как везде. Их присутствие никак не облегчало жизнь новому рабби.
Однако с годами враждебность мало-помалу ослабла. Благодаря рабби Бердичев стал святилищем хасидизма. Он умер через 25 лет после прибытия в город, совет общины отказался нанять преемника: Леви-Ицхаку невозможно наслед
Леви-Ицхак Бердичевский
Рабби смотрит на кучера, который, чтобы не терять времени, смазывая повозку, бормочет утренние молитвы. Рабби не бранит его. Напротив, обратив взор к небесам, он зовет их в свидетели: “Воззри на народ Свой и гордись, Бог Израиля. Что делает этот человек, занимаясь своей телегой? Он молится. Найдется ли еще один народ, который столь неотступно думает о Тебе?”
По дороге в синагогу, где он должен руководить субботней службой, рабби встречает “просвещенного” молодого человека, который с вызывающим видом достает трубку и закуривает. Рабби останавливается, чтобы напомнить ему:
– Ты, верно, забыл, что сегодня суббота?
– Нет, не забыл.
– Гм, тогда, должно быть, ты не знаешь о законе, запрещающем курить в субботу?
– Вовсе нет, я знаю все ваши законы, – дерзко отвечает курильщик.
Рабби оглядывает молодого человека с головы до ног. Он не поддается на провокацию. Вместо этого он обращается к Тому, Кому этот юноша бросает вызов: “Ты слышишь? Верно, он попирает кое-какие Твои заповеди. Но ты должен признать одно: никто не вынудит его солгать”.
Герой этих анекдотов, конечно, не кто иной, как рабби Леви-Ицхак Дербаремдикер (Милосердный), чаще его, впрочем, называют по имени города Леви-Ицхак из Бердичева. Его рассказы, диалоги и проповеди невозможно приписать никому другому. Его монологи – это поэмы, его поэмы – это легенды, а все вместе живое свидетельство в пользу человека. И всегда он оставался нашим предстателем перед Господом.
Современник Великого Маггида из Межирича, он занимает уникальное место в хасидском движении, так же как и в жизни каждого хасида. Его популярность равна популярности Баал-Шема. Даже сегодня – пожалуй, сегодня даже больше, чем в прошлом, – он вызывает у нас уважение и любовь. Ни один учитель европейской диаспоры со времен Баал-Шема не оставил такого глубокого следа в еврейском воображении.
В детстве я представлял себе его могучим, непобедимым защитником слабых, исполненным милосердия, готовым на все ради торжества правды и справедливости. Он был моим героем тогда, остается и сейчас. Часто, предпринимая путешествие во времени в поисках своих духовных истоков, я вспоминаю его песни и молитвы. И когда мы помышляем о преграде между жертвой и преследователем, между умирающим и смертью, его имя вспоминается первым. Призывать его имя, согласно хасидской традиции, значит сформулировать пожелание и заручиться его исполнением. “В чем величие Леви-Ицхака из Бердичева?” – спрашивал мой дед. И отвечал: – Он был борцом”.
Однако он не был рабби в общепринятом смысле этого слова. Он не добивался распространения своей собственной доктрины, не нуждался в учениках, последователях, поклонниках. Бердичевский хасидизм возник и исчез вместе с ним. Он не основал ни школы, ни династии. Воздвигнутое им здание он носил в себе.
Возможно, этим, главным образом, и объясняется то единодушное уважение, с которым относились к нем? другие великие вожди движения. Он не был ничьим соперником. Шмелке из Никольсбурга называл его своим учеником в “Нигла” (устной традиции), и учителем в “Нистар” (эзотерической традиции). Шнеур-Залман из Ляд говорил так: “Бог – цадик наверху, а Леви-Ицхак – здесь, внизу”. Барух из Меджибожа утверждал, что ангелы и серафимы завидуют его душевному жару. Нахман из Брацлава, сам рьяный бунтовщик, воздал ему хвалу, узрев свет Израиля в его свете. Другой нонконформист, Менахем-Мендл из Коц-ка, безапелляционно заявлял, что врата святилища любви были открыты Леви-Ицхаком. После его смерти они вновь сомкнулись.
Будучи другом всех рабби и рабби всех их учеников, он не принадлежал ни к одному клану. Он был выше соперничества и отказался от участия в бесчисленных сварах, раздиравших движение. Защитник Израиля, он ходатайствовал за каждого несправедливо униженного, осужденного еврея в отдельности и за всех вместе. Его самые чудесные приключения, самые прекрасные истории об этих приключениях показывают Леви-Ицхака в роли защитника, противостоящего Судии. Я любил их в детстве, не видел в них ничего, кроме рассказов о любви и дружбе. Сегодня я чувствую, что они отягощены отчаянием, духом мятежа – и люблю их еще больше. Я часто обращаюсь к ним. Я обязан им многим. И бывает, перед тем как писать, я наведываюсь в их сокровищницу.
Кем же он был? Его жизнь прослеживается лишь в общих чертах. О его детстве известно очень мало, почти ничего. Мы знаем, что он родился в Галиции в 1740 году, что он обладал острым, пытливым умом, что очень рано стал ученым-талмудистом и что женился весьма молодым. Когда Баал-Шем умер, Леви-Ицхаку было двадцать лет. Он мог бы встречаться с ним, но не повстречался. Возможно, все это его не занимало – недавно основанное движение не привлекало его. Он отправился к Шмелке в Никольсбург изучать Талмуд и комментарии, а не хасидизм. Рабби Шмелке, впечатленный его ученостью и жаждой знаний, уделял Леви-Ицхаку пристальное внимание. Это был ученик в его вкусе: экономный в движениях и скупой на слова.
“Он ни разу не произнес ни одного слова понапрасну”, – позднее сказал рабби Шмелке. И он послал Леви-Ицхака в Межирич, к Маггиду, где ему довелось открыть,
что исходные принципы иудаизма надо переживать, а не изучать.
Сразу после женитьбы Леви-Ицхак пришел провести праздники к своему тестю – влиятельному члену общины. Накануне Симхат-Тора он был приглашен прочесть молитву, открывающую торжественное шествие и пляски. Польщенный Леви-Ицхак взобрался на кафедру, обернул плечи ритуальным покрывалом и – снял его. Минутой позже он завернулся в него, но лишь с тем, чтобы снова снять. Это продолжалось довольно долго, на глазах у изумленных прихожан. Наконец Леви-Ицхак решительно сорвал талит, гневно прокричав: “Так если ты сразу и хасид, и талмудист, можешь читать молитву сам!” – и вернулся на свое место.
В тот же вечер за обеденным столом тесть возмущенно обратился к нему:
– Ты осрамил меня перед всей общиной, так уж позволь узнать почему?
– Я объясню вам, что случилось, – мягко сказал Леви-Ицхак. – Когда я завернулся в талит, йецер ха-ра, зловредный искуситель, предложил мне совместно читать молитву. “С тобой? – спросил я. – А ты достоин этого?” “А ты?” – отпарировал он. “Да, – сказал я, – ведь я изучаю Талмуд”. – “И я”. – “Ты изучаешь Талмуд? Где?” – “С тобой”. – “Но ведь я – не ты. Я хасид”. – “И я”. – “Кто же твой рабби?” – “Тот же, что и твой”. – “Великий Маггид из Межирича?” – “Он самый. Каждый раз, когда ты направляешься к нему, я сопровождаю тебя”. И тут, – добавил Леви-Ицхак, – гнев обуял меня. “Ну, раз ты взыскан столькими достоинствами и столь добродетелен, во мне ты не нуждаешься. На тебе талит и читай молитву без меня”.
Этот анекдот позволяет убедиться в силе его темперамента и полнейшем безразличии к общественному мнению. Как бы то ни было, если, говоря и поступая таким образом, он надеялся сделать своего тестя хасидом, приходится признать, что он потерпел неудачу. Тесть запретил ему возвращаться к Учителю. Чтобы вернуть себе свободу, Леви-Ицхак начал поститься, и эта первая в анналах хасидизма голодовка увенчалась успехом.
Леви-Ицхак вернулся к Маггиду, где снискал репутацию прекрасного талмудиста. Несколько общин предложили ему раввинские посты. Однако ему не везло: куда бы он ни приходил, везде его встречала оппозиция митнагедов, провоцировавших и третировавших его – не потому, что они питали ненависть к нему лично, просто таков был обычай.
Это было время яростных схваток между хасидами и их противниками, сохранявшими верность строгому, консервативному толкованию иудаизма. Совсем недавно Виленский Гаон опубликовал свой первый указ об отлучении, который читали во всех общинах. Ученики Маггида ответили тем же. Фанатизм процветал в обоих лагерях. Ни один еврей не мог оставаться в стороне. Если одна сторона поддерживала того или иного учителя – другая немедленно его отвергала. Синагоги превратились в театр военных действий, улицы оглашались бранью из-за пропущенных или добавленных стихов. Евреи, особенно на Украине, дошли до того, что апеллировали к властям, дабы принудить канторов совершать богослужение в консервативной манере. Хуже того, рабби Шнеур-Залман из Ляд был арестован по обвинению в государственной измене.
“Это они донесли на него”, – возмущались хасиды. Иррациональная ненависть, обуявшая антагонистов, приобретала черты массовой истерии.
Леви-Ицхак по мере сил уклонялся от схватки. Его вера в Бога и в человека (а для него это взаимосвязанные понятия) была слишком велика, слишком неподдельна, чтобы углублять различия между людьми. С его убеждениями и темпераментом он мог лишь оплакивать сектанство в любой форме. Пользы однако же в этом не было: куда бы он ни пришел, он попадал в самую гущу схватки.
Его пригласили сменить рабби Шмелке в Ригволе, и он немедленно подвергся там испытаниям: интриги, клевета, издевательства, насмешки – и никого, кто бы пришел на помощь.
Измученный и выдохшийся, он сбежал. Это случилось в канун Симхат-Тора.
Пребывание в Злочеве, где на двадцать шестом году жизни он занял пост раввина, оставило у него не менее горькие воспоминания.
Спустя шесть лет он вновь лишился должности. Леви-Ицхак принял приглашение обосноваться в Минске – и столкнулся с теми же нападками, с той же оскорбительной и злобной клеветой. Однажды, когда он навешал своего Учителя в Межириче, минские евреи ворвались в его дом, вдребезги разбив все, что попалось им под руку. Это был полный разгром. Более того, вернувшись домой, Леви-Ицхак обнаружил, что его место занял другой рабби.
В конце концов, после долгих странствий, он застрял в Бердичеве. Будучи 45 лет от роду, он наконец получил возможность начать работу в довольно стабильной, если и не вполне мирной обстановке. Здесь тоже нашлись митнагеды (правда, их было немного), столь же громогласные и деятельные, как везде. Их присутствие никак не облегчало жизнь новому рабби.
Однако с годами враждебность мало-помалу ослабла. Благодаря рабби Бердичев стал святилищем хасидизма. Он умер через 25 лет после прибытия в город, совет общины отказался нанять преемника: Леви-Ицхаку невозможно наслед
From Hassidus.ru
Levi-Yitzhak Berdichevsky
Rabbi looks at the coachman, who, in order not to waste time, lubricating the wagon, mutters the morning prayers. Rabbi does not scold him. On the contrary, turning his gaze to heaven, he calls them to witness: “Look at your people and be proud, God of Israel. What does this person do while doing his cart? He is praying. Will there be another people who thinks of you so relentlessly? ”
On the way to the synagogue, where he should lead the Sabbath service, the rabbi meets a “enlightened” young man who defiantly takes out his pipe and lights a cigarette. The rabbi stops to remind him:
“Did you forget that today is Saturday?”
- No, I didn’t forget.
“Um, then you must not know about the law prohibiting smoking on Saturday?”
“Not at all, I know all your laws,” the smoker defiantly answers.
Rabbi looks the young man from head to toe. He does not give in to provocation. Instead, he turns to the One to whom this youth challenges: “Do you hear? That's right, he tramples on some of your commandments. But you have to admit one thing: no one will force him to lie. ”
The hero of these jokes, of course, is none other than Rabbi Levi-Yitzhak Derbaremdiker (Merciful), more often, however, he is called by the name of the city of Levi-Yitzhak from Berdichev. His stories, dialogues and sermons cannot be attributed to anyone else. His monologues are poems, his poems are legends, and all together living evidence in favor of man. And he always remained our representative before the Lord.
A contemporary of the Great Maggid from Mezhirich, he occupies a unique place in the Hasidic movement, as well as in the life of every Hasid. Its popularity is equal to the popularity of the Baal Shem. Even today - perhaps today even more than in the past - it inspires respect and love from us. Not a single teacher of the European diaspora from the time of the Baal Shem left such a deep trace in the Jewish imagination.
As a child, I imagined him to be a powerful, invincible defender of the weak, full of mercy, ready for anything for the triumph of truth and justice. He was my hero then, remains now. Often, taking a journey through time in search of my spiritual origins, I recall his songs and prayers. And when we think about the barrier between the victim and the persecutor, between the dying and death, his name is remembered first. To call his name, according to Hasidic tradition, means to formulate a wish and enlist its fulfillment. “What is the greatness of Levi Yitzchak from Berdichev?” My grandfather asked. And he answered: “He was a fighter.”
However, he was not a rabbi in the generally accepted sense of the word. He did not seek the spread of his own doctrine, did not need disciples, followers, fans. Berdichev Hasidism arose and disappeared with it. He founded neither a school nor a dynasty. He carried the building he erected in himself.
Perhaps this mainly explains the unanimous respect with which they treated him? other great leaders of the movement. He was no one's rival. Schmelke from Nicholsburg called him his pupil in the Nigla (oral tradition), and the teacher in Nistar (the esoteric tradition). Schneur-Zalman from Lyad said: “God is a tzaddik above, and Levi Yitzchak is here below.” Baruch from Medzhibozh claimed that angels and seraphim envy his spiritual heat. Nachman of Bratslav, a zealous rebel himself, praised him when he saw the light of Israel in his light. Another nonconformist, Menahem-Mendl of Kock, peremptorily declared that the gates of the sanctuary of love were opened by Levi-Yitzchak. After his death, they again closed.
As a friend of all the rabbis and rabbis of all their students, he did not belong to any clan. He was superior to rivalry and refused to participate in countless swaras, tearing apart the movement. Defender of Israel, he interceded for each unjustly humiliated, convicted Jew individually and for all together. His most wonderful adventures, the most beautiful stories of these adventures, show Levi-Yitzhak as a defender opposing the Judge. I loved them in childhood, I did not see anything in them, except stories about love and friendship. Today I feel that they are weighed down by despair, the spirit of rebellion - and I love them even more. I often turn to them. I owe them a lot. And it happens, before writing, I visit their treasury.
Who was he? His life can be traced only in general terms. Very little is known about his childhood, almost nothing. We know that he was born in Galicia in 1740, that he had a sharp, inquiring mind, that he very early became a Talmudist scientist, and that he married very young. When the Baal Shem died, Levi Yitzchak was twenty years old. He could have met him, but he did not. Perhaps all this did not interest him - the recently founded movement did not appeal to him. He went to Bumblebee in Nicholsburg to study the Talmud and commentary, rather than Hasidism. Rabbi Shmelke, impressed by his scholarship and thirst for knowledge, paid close attention to Levi-Yitzhak. This was a student in his taste: economical in movements and mean to words.
“He never uttered a single word in vain”,
Levi-Yitzhak Berdichevsky
Rabbi looks at the coachman, who, in order not to waste time, lubricating the wagon, mutters the morning prayers. Rabbi does not scold him. On the contrary, turning his gaze to heaven, he calls them to witness: “Look at your people and be proud, God of Israel. What does this person do while doing his cart? He is praying. Will there be another people who thinks of you so relentlessly? ”
On the way to the synagogue, where he should lead the Sabbath service, the rabbi meets a “enlightened” young man who defiantly takes out his pipe and lights a cigarette. The rabbi stops to remind him:
“Did you forget that today is Saturday?”
- No, I didn’t forget.
“Um, then you must not know about the law prohibiting smoking on Saturday?”
“Not at all, I know all your laws,” the smoker defiantly answers.
Rabbi looks the young man from head to toe. He does not give in to provocation. Instead, he turns to the One to whom this youth challenges: “Do you hear? That's right, he tramples on some of your commandments. But you have to admit one thing: no one will force him to lie. ”
The hero of these jokes, of course, is none other than Rabbi Levi-Yitzhak Derbaremdiker (Merciful), more often, however, he is called by the name of the city of Levi-Yitzhak from Berdichev. His stories, dialogues and sermons cannot be attributed to anyone else. His monologues are poems, his poems are legends, and all together living evidence in favor of man. And he always remained our representative before the Lord.
A contemporary of the Great Maggid from Mezhirich, he occupies a unique place in the Hasidic movement, as well as in the life of every Hasid. Its popularity is equal to the popularity of the Baal Shem. Even today - perhaps today even more than in the past - it inspires respect and love from us. Not a single teacher of the European diaspora from the time of the Baal Shem left such a deep trace in the Jewish imagination.
As a child, I imagined him to be a powerful, invincible defender of the weak, full of mercy, ready for anything for the triumph of truth and justice. He was my hero then, remains now. Often, taking a journey through time in search of my spiritual origins, I recall his songs and prayers. And when we think about the barrier between the victim and the persecutor, between the dying and death, his name is remembered first. To call his name, according to Hasidic tradition, means to formulate a wish and enlist its fulfillment. “What is the greatness of Levi Yitzchak from Berdichev?” My grandfather asked. And he answered: “He was a fighter.”
However, he was not a rabbi in the generally accepted sense of the word. He did not seek the spread of his own doctrine, did not need disciples, followers, fans. Berdichev Hasidism arose and disappeared with it. He founded neither a school nor a dynasty. He carried the building he erected in himself.
Perhaps this mainly explains the unanimous respect with which they treated him? other great leaders of the movement. He was no one's rival. Schmelke from Nicholsburg called him his pupil in the Nigla (oral tradition), and the teacher in Nistar (the esoteric tradition). Schneur-Zalman from Lyad said: “God is a tzaddik above, and Levi Yitzchak is here below.” Baruch from Medzhibozh claimed that angels and seraphim envy his spiritual heat. Nachman of Bratslav, a zealous rebel himself, praised him when he saw the light of Israel in his light. Another nonconformist, Menahem-Mendl of Kock, peremptorily declared that the gates of the sanctuary of love were opened by Levi-Yitzchak. After his death, they again closed.
As a friend of all the rabbis and rabbis of all their students, he did not belong to any clan. He was superior to rivalry and refused to participate in countless swaras, tearing apart the movement. Defender of Israel, he interceded for each unjustly humiliated, convicted Jew individually and for all together. His most wonderful adventures, the most beautiful stories of these adventures, show Levi-Yitzhak as a defender opposing the Judge. I loved them in childhood, I did not see anything in them, except stories about love and friendship. Today I feel that they are weighed down by despair, the spirit of rebellion - and I love them even more. I often turn to them. I owe them a lot. And it happens, before writing, I visit their treasury.
Who was he? His life can be traced only in general terms. Very little is known about his childhood, almost nothing. We know that he was born in Galicia in 1740, that he had a sharp, inquiring mind, that he very early became a Talmudist scientist, and that he married very young. When the Baal Shem died, Levi Yitzchak was twenty years old. He could have met him, but he did not. Perhaps all this did not interest him - the recently founded movement did not appeal to him. He went to Bumblebee in Nicholsburg to study the Talmud and commentary, rather than Hasidism. Rabbi Shmelke, impressed by his scholarship and thirst for knowledge, paid close attention to Levi-Yitzhak. This was a student in his taste: economical in movements and mean to words.
“He never uttered a single word in vain”,
У записи 3 лайков,
2 репостов,
364 просмотров.
2 репостов,
364 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Хаим Толочинский
