Выпустить зверя.
Я пришла в больницу мыть бабушку. Медсестры делают это только за деньги. Хотела вызвать врача, которого никто не мог найти, поговорить, как там с сосудами мозга, почему нарушение речи, почему проблемы со зрением. Мне предложили пройти по всем палатам отделения, чтобы все-таки понять, где врач. Медсестра на рецепции говорила с кем-то по телефону. Назвала знакомые имя и отчество лечащего врача, я сразу прилипла к ней, мол позвоните еще раз, узнайте, как ее найти, вы же с ней разговаривали. Она подняла на меня глаза «Вы же понимаете, что это стОит?» Я догадалась и кивнула ей головой. Она набрала номер, выяснилось, что врач не в палатах, и придет откуда-то через 20 минут. Я достала сотку, и хотела сунуть ей, но рядом оказались свидетели, и она с визгами отпрыгнула от моих денег. «Тем лучше» - подумалось мне.
Я везу бабушку на коляске по коридору и чувствую, что появляется зверь. Он медленно приходит из неведомого пространства в мою грудь. Я ощущаю его как ком, как дикое желание орать и реветь, потому что этот человек в коляске… Ему 90 лет… Никто не знает отчего не работает рука, не видят глаза, почему каша вместо речи. Никто не знает, и не хочет знать, хотя для всех очевидно, что ей пора умирать. Но… Зверь внутри меня против. Мы заезжаем в просторное помещение душевой, я закрываю окно, чтобы не простудить ее на сквозняке, жду пока она разденется. Она еще может делать это сама, и я считаю, что она крута. НЕРЕАЛЬНО крута. Она отдает мне постирать свои треники и лифчик, и заявляет, что ее нужно довести до сиденья, открыть воду, и она сама все себе помоет. Я прошу, чтобы без меня никуда не вставала. Зверь во мне все больше, он пульсирует в моем горле, дерет меня изнутри, я обещаю ему, что «позже» и застирываю в раковине бабушкино белье. Я вижу голое тело очень старой женщины, прошедшей блокаду, никогда не занимавшейся фитнесом и не качавшей ягодицы. В этой картине для меня открывается многое, страшное, не названное словами. Бабушка кайфует. В свои 90-то она не пахнет старостью, мочой и прочим. Она до сих пор чистоплотна, и если ей не удается вымыться, то она обтирается в палате мокрыми тряпками. Ей хорошо, я вижу это по ее лицу, по закрытым глазам. В ее жизни было мало прикосновений, мало ласки, мало оргазмов, мало внимания. И я знаю, что она жалеет об этом. Она очень чувственная, и сейчас только вода может заменить ей нереализованные желания.
Я выжимаю белье, выключаю воду, помогаю ей, держась за подоконник, доползти до кушетки. Она натягивает чистые носки и халат, погружается в каталку, и мы едем обратно. Я вижу, что она счастлива этой чистоте, это влаге, медленно испаряющейся с кожи, моему присутствию, и главное тому, что она еще живет. Ее жажда жизни невероятна. «Даша, принеси мне кипятка, Даша, причеши меня, чтобы было красиво»… Мой зверь больше не может оставаться внутри. Я сообщаю, что мне нужно выйти на 15 минут, и потом я вернусь.
Я выбегаю во двор больницы и иду куда-то прямо, прикуривая первую сигарету. Впереди морг. Одноэтажное здание около забора. Скамейка. Глухой лес. Вокруг никого. Из меня вырывается первый, еще слабый и еле слышный стон. Потом еще и еще. Зверь медленными порциями высвобождается через мое горло и испаряется в холоде питерского июля, в пыльной зелени и сером небе. Эти странные всхлипы, вой и редкие слезы. Я не хочу плакать. Я не плачу. Это, скорее, схватки. Будто-бы я рожаю своей грудью и глоткой, и мне легчает. Я продолжаю курить, сажусь на зеленую скамейку около морга, и почти засыпаю с сигаретой в руке. Я освобождена от сегодняшней боли, посещающей меня регулярно. Пора возвращаться.
В палате уже сидит мама. Она привезла бабушке первую дачную клубнику. Мы втроем помещаемся на больничной койке и разглядываем на мамином телефоне фотографии правнука Дани, кота Дуси и всевозможные дачные цветы. Силы покидают меня окончательно. Я ложусь на койку и беру руку бабушки. Ее рука очень ласковая, и гораздо теплее моей. Потому что я не ела весь день, и только теперь, выпустив зверя, я осознаю это. Бабушка смотрит, как я выхожу из палаты. Она попросила принести ей к следующему разу салат в баночке и несколько 50-ти рублевых бумажек для медсестер.
Я пришла в больницу мыть бабушку. Медсестры делают это только за деньги. Хотела вызвать врача, которого никто не мог найти, поговорить, как там с сосудами мозга, почему нарушение речи, почему проблемы со зрением. Мне предложили пройти по всем палатам отделения, чтобы все-таки понять, где врач. Медсестра на рецепции говорила с кем-то по телефону. Назвала знакомые имя и отчество лечащего врача, я сразу прилипла к ней, мол позвоните еще раз, узнайте, как ее найти, вы же с ней разговаривали. Она подняла на меня глаза «Вы же понимаете, что это стОит?» Я догадалась и кивнула ей головой. Она набрала номер, выяснилось, что врач не в палатах, и придет откуда-то через 20 минут. Я достала сотку, и хотела сунуть ей, но рядом оказались свидетели, и она с визгами отпрыгнула от моих денег. «Тем лучше» - подумалось мне.
Я везу бабушку на коляске по коридору и чувствую, что появляется зверь. Он медленно приходит из неведомого пространства в мою грудь. Я ощущаю его как ком, как дикое желание орать и реветь, потому что этот человек в коляске… Ему 90 лет… Никто не знает отчего не работает рука, не видят глаза, почему каша вместо речи. Никто не знает, и не хочет знать, хотя для всех очевидно, что ей пора умирать. Но… Зверь внутри меня против. Мы заезжаем в просторное помещение душевой, я закрываю окно, чтобы не простудить ее на сквозняке, жду пока она разденется. Она еще может делать это сама, и я считаю, что она крута. НЕРЕАЛЬНО крута. Она отдает мне постирать свои треники и лифчик, и заявляет, что ее нужно довести до сиденья, открыть воду, и она сама все себе помоет. Я прошу, чтобы без меня никуда не вставала. Зверь во мне все больше, он пульсирует в моем горле, дерет меня изнутри, я обещаю ему, что «позже» и застирываю в раковине бабушкино белье. Я вижу голое тело очень старой женщины, прошедшей блокаду, никогда не занимавшейся фитнесом и не качавшей ягодицы. В этой картине для меня открывается многое, страшное, не названное словами. Бабушка кайфует. В свои 90-то она не пахнет старостью, мочой и прочим. Она до сих пор чистоплотна, и если ей не удается вымыться, то она обтирается в палате мокрыми тряпками. Ей хорошо, я вижу это по ее лицу, по закрытым глазам. В ее жизни было мало прикосновений, мало ласки, мало оргазмов, мало внимания. И я знаю, что она жалеет об этом. Она очень чувственная, и сейчас только вода может заменить ей нереализованные желания.
Я выжимаю белье, выключаю воду, помогаю ей, держась за подоконник, доползти до кушетки. Она натягивает чистые носки и халат, погружается в каталку, и мы едем обратно. Я вижу, что она счастлива этой чистоте, это влаге, медленно испаряющейся с кожи, моему присутствию, и главное тому, что она еще живет. Ее жажда жизни невероятна. «Даша, принеси мне кипятка, Даша, причеши меня, чтобы было красиво»… Мой зверь больше не может оставаться внутри. Я сообщаю, что мне нужно выйти на 15 минут, и потом я вернусь.
Я выбегаю во двор больницы и иду куда-то прямо, прикуривая первую сигарету. Впереди морг. Одноэтажное здание около забора. Скамейка. Глухой лес. Вокруг никого. Из меня вырывается первый, еще слабый и еле слышный стон. Потом еще и еще. Зверь медленными порциями высвобождается через мое горло и испаряется в холоде питерского июля, в пыльной зелени и сером небе. Эти странные всхлипы, вой и редкие слезы. Я не хочу плакать. Я не плачу. Это, скорее, схватки. Будто-бы я рожаю своей грудью и глоткой, и мне легчает. Я продолжаю курить, сажусь на зеленую скамейку около морга, и почти засыпаю с сигаретой в руке. Я освобождена от сегодняшней боли, посещающей меня регулярно. Пора возвращаться.
В палате уже сидит мама. Она привезла бабушке первую дачную клубнику. Мы втроем помещаемся на больничной койке и разглядываем на мамином телефоне фотографии правнука Дани, кота Дуси и всевозможные дачные цветы. Силы покидают меня окончательно. Я ложусь на койку и беру руку бабушки. Ее рука очень ласковая, и гораздо теплее моей. Потому что я не ела весь день, и только теперь, выпустив зверя, я осознаю это. Бабушка смотрит, как я выхожу из палаты. Она попросила принести ей к следующему разу салат в баночке и несколько 50-ти рублевых бумажек для медсестер.
Release the beast.
I came to the hospital to wash my grandmother. Nurses do this only for money. I wanted to call a doctor whom no one could find, to talk, how was it with the vessels of the brain, why speech impairment, why vision problems. I was offered to go through all the wards of the department to still understand where the doctor is. The nurse at the reception spoke to someone on the phone. I called my friends the name and patronymic of the attending physician, I immediately stuck to her, they say call again, find out how to find her, you talked to her. She looked up at me. “Do you understand what this is worth?” I guessed and nodded her head. She dialed the number, it turned out that the doctor was not in the wards, and would come from somewhere in 20 minutes. I took out a hundredth and wanted to stick it in, but there were witnesses nearby, and with a squeal she jumped away from my money. “So much the better,” I thought.
I drive my grandmother in a wheelchair along the corridor and feel that a beast appears. He slowly comes from an unknown space into my chest. I feel him like a lump, like a wild desire to yell and cry, because this man is in a stroller ... He’s 90 years old ... Nobody knows why his hand doesn’t work, his eyes don’t see why porridge instead of speech. Nobody knows, and does not want to know, although it is obvious to everyone that it is time for her to die. But ... The beast inside of me is against. We call into the spacious shower room, I close the window so as not to catch her cold in the draft, waiting for her to undress. She can still do it herself, and I think she's cool. REALLY cool. She gives me to wash her sweatshirts and bra, and declares that she needs to be brought to the seat, open the water, and she will wash everything for herself. I ask you not to get up without me. The beast is growing in me more and more, it pulsates in my throat, tears me from the inside, I promise him that “later” and wash my grandmother’s linen in the sink. I see the naked body of a very old woman who went through the blockade, never engaged in fitness and did not swing her buttocks. In this picture, a lot of terrible things are revealed for me, not called by words. Grandma kicks. In her 90s, she does not smell of old age, urine and so on. She is still clean, and if she fails to wash herself, then she wipes the room with wet rags. She is well, I see it in her face, in her closed eyes. In her life there was little touch, little affection, few orgasms, little attention. And I know that she regrets it. She is very sensual, and now only water can replace her unfulfilled desires.
I squeeze the laundry, turn off the water, help her, holding onto the windowsill, crawl to the couch. She pulls on clean socks and a bathrobe, plunges into a gurney, and we drive back. I see that she is happy with this purity, this moisture, slowly evaporating from the skin, my presence, and most importantly, that she still lives. Her thirst for life is incredible. “Dasha, bring me boiling water, Dasha, comb my hair so that it is beautiful” ... My beast can no longer remain inside. I am reporting that I need to go out for 15 minutes and then I will be back.
I run out into the courtyard of the hospital and go straight ahead, lighting the first cigarette. Ahead of the morgue. One-story building near the fence. Bench. Dense forest. Around nobody. The first, still weak and barely audible moan escapes from me. Then more and more. The beast is slowly released through my throat and evaporates in the cold of St. Petersburg in July, in dusty greenery and gray sky. These strange sobs, howls and rare tears. I do not wanna Cry. I'm not crying. It is rather a fight. It’s like I give birth with my chest and throat, and it makes me feel better. I continue to smoke, sit on a green bench near the morgue, and almost fall asleep with a cigarette in my hand. I am relieved of today's pain visiting me regularly. It's time to come back.
Mom is already sitting in the room. She brought her first country strawberry to her grandmother. The three of us are placed in a hospital bed and we look at Mom’s phone pictures of the great-grandson of Dani, the cat Dusi and all kinds of country flowers. The forces leave me completely. I lay down on my bed and take my grandmother's hand. Her hand is very affectionate, and much warmer than mine. Because I did not eat all day, and only now, having released the beast, I realize this. Grandmother watches me leave the room. She asked to bring her next time a salad in a jar and several 50 ruble pieces of paper for nurses.
I came to the hospital to wash my grandmother. Nurses do this only for money. I wanted to call a doctor whom no one could find, to talk, how was it with the vessels of the brain, why speech impairment, why vision problems. I was offered to go through all the wards of the department to still understand where the doctor is. The nurse at the reception spoke to someone on the phone. I called my friends the name and patronymic of the attending physician, I immediately stuck to her, they say call again, find out how to find her, you talked to her. She looked up at me. “Do you understand what this is worth?” I guessed and nodded her head. She dialed the number, it turned out that the doctor was not in the wards, and would come from somewhere in 20 minutes. I took out a hundredth and wanted to stick it in, but there were witnesses nearby, and with a squeal she jumped away from my money. “So much the better,” I thought.
I drive my grandmother in a wheelchair along the corridor and feel that a beast appears. He slowly comes from an unknown space into my chest. I feel him like a lump, like a wild desire to yell and cry, because this man is in a stroller ... He’s 90 years old ... Nobody knows why his hand doesn’t work, his eyes don’t see why porridge instead of speech. Nobody knows, and does not want to know, although it is obvious to everyone that it is time for her to die. But ... The beast inside of me is against. We call into the spacious shower room, I close the window so as not to catch her cold in the draft, waiting for her to undress. She can still do it herself, and I think she's cool. REALLY cool. She gives me to wash her sweatshirts and bra, and declares that she needs to be brought to the seat, open the water, and she will wash everything for herself. I ask you not to get up without me. The beast is growing in me more and more, it pulsates in my throat, tears me from the inside, I promise him that “later” and wash my grandmother’s linen in the sink. I see the naked body of a very old woman who went through the blockade, never engaged in fitness and did not swing her buttocks. In this picture, a lot of terrible things are revealed for me, not called by words. Grandma kicks. In her 90s, she does not smell of old age, urine and so on. She is still clean, and if she fails to wash herself, then she wipes the room with wet rags. She is well, I see it in her face, in her closed eyes. In her life there was little touch, little affection, few orgasms, little attention. And I know that she regrets it. She is very sensual, and now only water can replace her unfulfilled desires.
I squeeze the laundry, turn off the water, help her, holding onto the windowsill, crawl to the couch. She pulls on clean socks and a bathrobe, plunges into a gurney, and we drive back. I see that she is happy with this purity, this moisture, slowly evaporating from the skin, my presence, and most importantly, that she still lives. Her thirst for life is incredible. “Dasha, bring me boiling water, Dasha, comb my hair so that it is beautiful” ... My beast can no longer remain inside. I am reporting that I need to go out for 15 minutes and then I will be back.
I run out into the courtyard of the hospital and go straight ahead, lighting the first cigarette. Ahead of the morgue. One-story building near the fence. Bench. Dense forest. Around nobody. The first, still weak and barely audible moan escapes from me. Then more and more. The beast is slowly released through my throat and evaporates in the cold of St. Petersburg in July, in dusty greenery and gray sky. These strange sobs, howls and rare tears. I do not wanna Cry. I'm not crying. It is rather a fight. It’s like I give birth with my chest and throat, and it makes me feel better. I continue to smoke, sit on a green bench near the morgue, and almost fall asleep with a cigarette in my hand. I am relieved of today's pain visiting me regularly. It's time to come back.
Mom is already sitting in the room. She brought her first country strawberry to her grandmother. The three of us are placed in a hospital bed and we look at Mom’s phone pictures of the great-grandson of Dani, the cat Dusi and all kinds of country flowers. The forces leave me completely. I lay down on my bed and take my grandmother's hand. Her hand is very affectionate, and much warmer than mine. Because I did not eat all day, and only now, having released the beast, I realize this. Grandmother watches me leave the room. She asked to bring her next time a salad in a jar and several 50 ruble pieces of paper for nurses.
У записи 41 лайков,
1 репостов,
1190 просмотров.
1 репостов,
1190 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Darya Snail
