"Особенно беспокоил меня зачет по немецкой грамматике. Сначала я вообще не думал об этом. Затем попытался одолеть эту самую грамматику штурмом. В результате безоблачно ясное неведение сменилось искусительным тревожным полузнанием.
Все немецкие слова звучали для меня одинаково. Разве что кроме имен вождей мирового пролетариата.
Странные мечты я лелеял. Фантастические картины рисовались моему воображению.
Дело в том, что у преподавательницы немецкого языка Инны Клементьевны Гаук был шестнадцатилетний сын. Так вот, иду я раз по улице. Вижу — бедного мальчика обижают здоровенные парни. Я затеваю — аку с этими хулиганами. На их крики о помощи сбегается вся местная шпана. Кто-то бьет меня ножом в спину.
- Беги, — шепчу я малолетнему Гауку.
Последнее, что я вижу, — трещины на асфальте.
Последнее, что я слышу, — рев «неотложки». Темнота...
Инна Клементьевна навещает меня в больничной палате:
- Вы спасли жизнь моему Артурке!
- Пустяки, — говорю я.
- Но вы рисковали собой.
- Естественно.
- Я в неоплатном долгу перед вами.
- Забудьте.
- И все-таки, что я могу сделать для вас? Тогда я приподнимаюсь — бледный, обескровленный, худой, и говорю:
- Поставьте тройку!
Фрау укоризненно грозит мне пальцем:
- Вопреки моим правилам я иду на этот шаг. При этом надеюсь, что вы еще овладеете языком Шиллера и Гете.
- Как только снимут швы...
- Кстати, оба воспевали мужество. Я слабо улыбаюсь, давая понять, насколько мне близка эта тема.
- Ауф видер зеен, — произносит Инна Клементьевна.
- Чао, — говорю я в ответ.
На самом деле все происходило иначе. После долгих колебаний я отправился сдавать этот гнусный зачет.
Мы с Инной Клементьевной уединились в небольшой аудитории. Она вручила мне листок папиросной бумаги с немецким текстом. Я изучал его минуты четыре. Само начертание букв таило враждебность. Особенно раздражали меня две пошлые точки над «ю».
Вдруг непроглядная тьма озарилась мерцанием знакомого имени — Энгельс. Я почти выкрикнул его и снова замолчал.
- Что вас смущает? — поинтересовалась Инна Клементьевна.
- Меня?
- Вас, вас.
Я наугад ткнул пальцем.
- Майн гот! Это же совсем просто. Хатте геганген. Плюсквамперфект от «геен». Коротко и ясно, думаю. Слышу голос Инны Клементьевны:
- Так что же вас затрудняет? Переводите сразу. Ну!
- Не читая?
- Читайте про себя, а вслух не обязательно.
- Тут, видите ли...
- Что?
- Тут, откровенно говоря...
- В чем дело?
- Тут, извиняюсь, не по-русски...
- Вон! — крикнула фрау неожиданно звонким голосом. — Вон отсюда!"
С.Довлатов, "Филиал".
Все немецкие слова звучали для меня одинаково. Разве что кроме имен вождей мирового пролетариата.
Странные мечты я лелеял. Фантастические картины рисовались моему воображению.
Дело в том, что у преподавательницы немецкого языка Инны Клементьевны Гаук был шестнадцатилетний сын. Так вот, иду я раз по улице. Вижу — бедного мальчика обижают здоровенные парни. Я затеваю — аку с этими хулиганами. На их крики о помощи сбегается вся местная шпана. Кто-то бьет меня ножом в спину.
- Беги, — шепчу я малолетнему Гауку.
Последнее, что я вижу, — трещины на асфальте.
Последнее, что я слышу, — рев «неотложки». Темнота...
Инна Клементьевна навещает меня в больничной палате:
- Вы спасли жизнь моему Артурке!
- Пустяки, — говорю я.
- Но вы рисковали собой.
- Естественно.
- Я в неоплатном долгу перед вами.
- Забудьте.
- И все-таки, что я могу сделать для вас? Тогда я приподнимаюсь — бледный, обескровленный, худой, и говорю:
- Поставьте тройку!
Фрау укоризненно грозит мне пальцем:
- Вопреки моим правилам я иду на этот шаг. При этом надеюсь, что вы еще овладеете языком Шиллера и Гете.
- Как только снимут швы...
- Кстати, оба воспевали мужество. Я слабо улыбаюсь, давая понять, насколько мне близка эта тема.
- Ауф видер зеен, — произносит Инна Клементьевна.
- Чао, — говорю я в ответ.
На самом деле все происходило иначе. После долгих колебаний я отправился сдавать этот гнусный зачет.
Мы с Инной Клементьевной уединились в небольшой аудитории. Она вручила мне листок папиросной бумаги с немецким текстом. Я изучал его минуты четыре. Само начертание букв таило враждебность. Особенно раздражали меня две пошлые точки над «ю».
Вдруг непроглядная тьма озарилась мерцанием знакомого имени — Энгельс. Я почти выкрикнул его и снова замолчал.
- Что вас смущает? — поинтересовалась Инна Клементьевна.
- Меня?
- Вас, вас.
Я наугад ткнул пальцем.
- Майн гот! Это же совсем просто. Хатте геганген. Плюсквамперфект от «геен». Коротко и ясно, думаю. Слышу голос Инны Клементьевны:
- Так что же вас затрудняет? Переводите сразу. Ну!
- Не читая?
- Читайте про себя, а вслух не обязательно.
- Тут, видите ли...
- Что?
- Тут, откровенно говоря...
- В чем дело?
- Тут, извиняюсь, не по-русски...
- Вон! — крикнула фрау неожиданно звонким голосом. — Вон отсюда!"
С.Довлатов, "Филиал".
“The German grammar test was especially worrying me. At first I didn’t think about it at all. Then I tried to overcome this very grammar by storm. As a result, cloudless clear ignorance gave way to an artificially disturbing knowledge.
All German words sounded the same to me. Except for the names of the leaders of the world proletariat.
Strange dreams I cherished. Fantastic paintings were drawn to my imagination.
The fact is that the teacher of German Inna Klementyevna Gauck had a sixteen-year-old son. So, I walk down the street once. I see - the hefty guys offend the poor boy. I'm up to ak with these hooligans. To their cries for help, all the local punks come running. Someone stabs me in the back.
“Run,” I whisper to the infant Gauk.
The last thing I see is cracks on the pavement.
The last thing I hear is the roar of "ambulance." Darkness...
Inna Klementyevna visits me in the hospital room:
“You saved the life of my Arthurka!”
“Nothing,” I say.
“But you risked yourself.”
- Naturally.
“I am indebted to you.”
- Forget it.
“Still, what can I do for you?” Then I rise - pale, bloodless, thin, and I say:
- Put the three!
Frau reproachfully threatens me with his finger:
“Contrary to my rules, I’m taking this step.” At the same time, I hope that you will still master the language of Schiller and Goethe.
- As soon as the seams are removed ...
- By the way, both sang courage. I smile slightly, making it clear how close this topic is to me.
“Auf is Wieder Zeen,” Inna Klementyevna says.
“Chao,” I say in response.
In fact, everything happened differently. After much hesitation, I went to take this vile test.
Inna Klementyevna and I retired to a small audience. She handed me a piece of tissue paper with German text. I studied it for about four minutes. The very style of the letters concealed hostility. Especially annoying me are two vulgar points over the "u".
Suddenly, impenetrable darkness was lit up by the twinkling of a familiar name - Engels. I almost shouted him out and shut up again.
- What bothers you? - Inna Klementyevna asked.
- me?
- You, you.
I randomly jabbed a finger.
- Mine Goth! This is quite simple. Hutte Geggangen. Plyusquamperfect from Gehen. Short and clear, I think. I hear the voice of Inna Klementyevna:
“So what makes you difficult?” Translate right away. Well!
- Not reading?
- Read to yourself, but not necessarily aloud.
- Here, you see ...
- What?
- Here, frankly ...
- What's the matter?
- Here, I’m sorry, not in Russian ...
- Out! - Frau shouted in an unexpectedly loud voice. - Go away!"
S. Dovlatov, "Branch".
All German words sounded the same to me. Except for the names of the leaders of the world proletariat.
Strange dreams I cherished. Fantastic paintings were drawn to my imagination.
The fact is that the teacher of German Inna Klementyevna Gauck had a sixteen-year-old son. So, I walk down the street once. I see - the hefty guys offend the poor boy. I'm up to ak with these hooligans. To their cries for help, all the local punks come running. Someone stabs me in the back.
“Run,” I whisper to the infant Gauk.
The last thing I see is cracks on the pavement.
The last thing I hear is the roar of "ambulance." Darkness...
Inna Klementyevna visits me in the hospital room:
“You saved the life of my Arthurka!”
“Nothing,” I say.
“But you risked yourself.”
- Naturally.
“I am indebted to you.”
- Forget it.
“Still, what can I do for you?” Then I rise - pale, bloodless, thin, and I say:
- Put the three!
Frau reproachfully threatens me with his finger:
“Contrary to my rules, I’m taking this step.” At the same time, I hope that you will still master the language of Schiller and Goethe.
- As soon as the seams are removed ...
- By the way, both sang courage. I smile slightly, making it clear how close this topic is to me.
“Auf is Wieder Zeen,” Inna Klementyevna says.
“Chao,” I say in response.
In fact, everything happened differently. After much hesitation, I went to take this vile test.
Inna Klementyevna and I retired to a small audience. She handed me a piece of tissue paper with German text. I studied it for about four minutes. The very style of the letters concealed hostility. Especially annoying me are two vulgar points over the "u".
Suddenly, impenetrable darkness was lit up by the twinkling of a familiar name - Engels. I almost shouted him out and shut up again.
- What bothers you? - Inna Klementyevna asked.
- me?
- You, you.
I randomly jabbed a finger.
- Mine Goth! This is quite simple. Hutte Geggangen. Plyusquamperfect from Gehen. Short and clear, I think. I hear the voice of Inna Klementyevna:
“So what makes you difficult?” Translate right away. Well!
- Not reading?
- Read to yourself, but not necessarily aloud.
- Here, you see ...
- What?
- Here, frankly ...
- What's the matter?
- Here, I’m sorry, not in Russian ...
- Out! - Frau shouted in an unexpectedly loud voice. - Go away!"
S. Dovlatov, "Branch".
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анастасия Никонова
