Оригинал взят у maxim_akimov в Мне снились танки http://maxim-akimov.livejournal.com/406716.html
Мне снились танки
Бывает так, что ты не искал войны, не хотел войны, стремился всеми силами уклониться от войны и самой вероятности её возникновения, но она постучалась в твои двери, вторглась в твою жизнь и изменила всю её, в корне.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, вот снова в твои двери стучится война, как когда-то, в прошлом. Кто-то там, за Карпатскими горами и за океаном, стремится выбраться из своей заслуженной беды, из своих долгов и жестокой расплаты за грубые ошибки, а на тебя вновь хотят взвалить груз чудовищных испытаний, чтоб ты заплатила за чужое.
Уже полыхают твои рубежи, моя Родина, полыхают теперь уже ближние рубежи, неспокойно в самом сердце земель, где зародился когда-то русский язык. Подонки разрушили Украину, процветавшую и спокойную ещё четверть века назад. Когда в марте неофашисты нанесли этот удар, когда полыхал Киев, мне снились танки, советские танки на улицах Киева, которые гонят фашистов прочь.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, как страшно осознавать, что на твоих землях, в эту минуту идёт война, что людей, говорящих по-русски, убивают за то, что они говорят по-русски.
А кто-то совсем юный, один из многих, проснётся завтра утром в Донецке, или в Горловке, и ему исполнится восемнадцать лет, или девятнадцать, над головою будет надрываться вой сирен, и надо будет делать выбор – тяжёлый и страшный выбор – уходить на войну, или бежать от войны.
Мне тоже было девятнадцать лет, смешно сказать – это было в прошлом веке. В самом конце прошлого века мне было девятнадцать лет, а в это время неофашисты бомбили Белград. И бомбардировки показывали в прямом эфире телевидения, прервав передачи, будто нарочно, чтоб сделать как можно больней. Они бомбили Белград, а мне казалось будто у меня связаны руки, выбора тогда не было, ничего поделать было нельзя. Девяностые годы… это было страшное время – пора унижения. Фашисты бомбили Белград, у меня на глазах бомбили сербских детей, фашисты бомбили Белград, и мне, за все девятнадцать лет, лишь во второй раз было так больно.
Моя Родина, моя священная, вечная Родина, я нежно люблю тебя, но ты была не права, ты виновата. Ты виновата в том, что в конце восьмидесятых позволила втащить в свой град троянского коня, а потом позволила подонкам, выбравшимся из него, сотворить с нами всё то, что мы пережили в девяностых.
Когда-то давно, оба моих деда пошли ужас войны, но они закончили войну, прекратили её, проехав по улицам европейских городов на танках, советских танках, которые гнали фашистов прочь. А моему поколению выпала юность в иную пору, в пору бесчестья, в пору унижений, когда Родина, священная и вечная Родина оставила свою гордость у подножия троянского коня, будто позабыв о чудовищной опасности, которая вечно угрожает огромному пространству, где выпала честь жить людям, которые говорят и думают по-русски. И война, как лесной пожар в жаркую пору, война, как тихий диверсионный отряд, подкралась теперь совсем близко к твоим ближним рубежам, моя Родина. И ты виновата в этом, моя Родина, ты была не права, когда предала русских Прибалтики, отдав их на поругание и глумление, ты была не права, когда тихо опустила глаза в ответ на варварское осквернение святыни «Бронзового солдата», ты виновата, что позволила жестоко уничтожить Югославию, ты виновата, что столько лет смотрела и бездействовала, понимая как чудовищно и подло попирают и оскверняют память о Священной Войне, о советских солдатах, даже на Украйне, на нашей исторической Родине, в сердце Русского мира.
Моя страна, ты не имела права сносить эти оскорбления, ведь это и было предвестье войны, ты не имела права отдавать на растерзание и далёкую Ливию, не имела права оставить Сирию без своей прямой и открытой помощи, как помогла когда-то народам Европы избавиться от фашизма.
Как тяжко осознавать, что в девяностые ты всё же сподобилась отдать всё то, что не имела права отдавать. И вот война подошла совсем близко, и в эту минуту, моя Родина, на твоих землях идёт война, и людей, говорящих по-русски, убивают за то, что они говорят по-русски.
А кто-то проснётся завтра утром, уже завтра утром, проснётся в Донецке, в Луганске, или в Горловке, проснётся и поймёт, что исполнилось девятнадцать лет, и нужно делать выбор, трудный, страшный выбор – идти на войну, или бежать от войны. И он проснётся рано утром под звуки сирен, а лицо его ещё не покинула нежность самой ранней, самой искренней юности, и его стриженая макушка ещё светловолоса и отдаёт в рыжину на ярком солнце, и ещё несколько недель назад он учил органическую химию, или лечебное дело, а может ещё и тонкий латинский язык, но он проснётся, а всё это в прошлом, и вокруг – война. И это страшно.
Хотя, кто знает – чего же страшнее – испытание войной, или пытка унижением? Что тяжелее – большое бесчестье, или большая кровь? В обоих случаях гибнут люди. На моих глазах, в девяностых годах, гибли люди, увязшие в трясине унижения, ты помнишь об этом, моя Родина? Никогда не забудь этого, моя Родина. И если когда-нибудь снова придёт роковой момент, то заставь меня пройти через испытания, отними многое, но не позволяй мне больше никогда узнать это чувство, это страшное, тяжкое и несправедливое чувство унижения, пусть лучше мне снятся танки, советские танки на улицах Киева, которые гонят фашистов прочь.
Моя Родина, моя священная, вечная Родина, я знаю, что ты мудра и прозорлива, как старый пророк, ты покорила космос, ты держала этот мир на ладони. Прости меня, моя Родина, прости за эти минуты малодушной слабости. Когда-то я, быть может, стану благодарить судьбу за то, что в свои девятнадцать лет не видел побед, знал не слишком много радости и подъёма, ощущая тяжкий чад унижений, ведь когда-то, по упрямым законам диалектики, крайние противоположности совершат свой закономерный маневр, жизнь снова одарит мой народ талантами, и быть может кто-то незнакомый мне пока, совсем ещё юный, тот, кому только завтра исполнится девятнадцать лет, откроет новую страницу, смело распахнёт её после этой Донецкой войны, как некогда открыл великий Толстой, нашедший свой талант на Крымской войне, явившейся незаслуженным унижением России.
Толстой проиграл войну, но Толстой выиграл мир.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, огромная страна, где думают и говорят по-русски, я нежно люблю тебя и верю в тебя, даже когда мне кажется, что ты не права. И я никогда больше не предамся унынию, ведь я знаю, что завтра утром, уже завтра утром, кто-то проснётся в самой гуще событий, там, где суждено делать самый нелёгкий выбор, но выбор будет сделан единственно верный. Он проснётся уже завтра, очень рано, и всё станет иначе, а ночью пускай ему снятся танки, советские танки на улицах Киева, советские танки на улицах Варшавы и Праги, советские танки в Германии, которые гонят фашистов прочь.
Россия, священная и вечная Родина русских людей, мы нежно любим тебя, нас очень много, верь в нас.
Мне снились танки
Бывает так, что ты не искал войны, не хотел войны, стремился всеми силами уклониться от войны и самой вероятности её возникновения, но она постучалась в твои двери, вторглась в твою жизнь и изменила всю её, в корне.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, вот снова в твои двери стучится война, как когда-то, в прошлом. Кто-то там, за Карпатскими горами и за океаном, стремится выбраться из своей заслуженной беды, из своих долгов и жестокой расплаты за грубые ошибки, а на тебя вновь хотят взвалить груз чудовищных испытаний, чтоб ты заплатила за чужое.
Уже полыхают твои рубежи, моя Родина, полыхают теперь уже ближние рубежи, неспокойно в самом сердце земель, где зародился когда-то русский язык. Подонки разрушили Украину, процветавшую и спокойную ещё четверть века назад. Когда в марте неофашисты нанесли этот удар, когда полыхал Киев, мне снились танки, советские танки на улицах Киева, которые гонят фашистов прочь.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, как страшно осознавать, что на твоих землях, в эту минуту идёт война, что людей, говорящих по-русски, убивают за то, что они говорят по-русски.
А кто-то совсем юный, один из многих, проснётся завтра утром в Донецке, или в Горловке, и ему исполнится восемнадцать лет, или девятнадцать, над головою будет надрываться вой сирен, и надо будет делать выбор – тяжёлый и страшный выбор – уходить на войну, или бежать от войны.
Мне тоже было девятнадцать лет, смешно сказать – это было в прошлом веке. В самом конце прошлого века мне было девятнадцать лет, а в это время неофашисты бомбили Белград. И бомбардировки показывали в прямом эфире телевидения, прервав передачи, будто нарочно, чтоб сделать как можно больней. Они бомбили Белград, а мне казалось будто у меня связаны руки, выбора тогда не было, ничего поделать было нельзя. Девяностые годы… это было страшное время – пора унижения. Фашисты бомбили Белград, у меня на глазах бомбили сербских детей, фашисты бомбили Белград, и мне, за все девятнадцать лет, лишь во второй раз было так больно.
Моя Родина, моя священная, вечная Родина, я нежно люблю тебя, но ты была не права, ты виновата. Ты виновата в том, что в конце восьмидесятых позволила втащить в свой град троянского коня, а потом позволила подонкам, выбравшимся из него, сотворить с нами всё то, что мы пережили в девяностых.
Когда-то давно, оба моих деда пошли ужас войны, но они закончили войну, прекратили её, проехав по улицам европейских городов на танках, советских танках, которые гнали фашистов прочь. А моему поколению выпала юность в иную пору, в пору бесчестья, в пору унижений, когда Родина, священная и вечная Родина оставила свою гордость у подножия троянского коня, будто позабыв о чудовищной опасности, которая вечно угрожает огромному пространству, где выпала честь жить людям, которые говорят и думают по-русски. И война, как лесной пожар в жаркую пору, война, как тихий диверсионный отряд, подкралась теперь совсем близко к твоим ближним рубежам, моя Родина. И ты виновата в этом, моя Родина, ты была не права, когда предала русских Прибалтики, отдав их на поругание и глумление, ты была не права, когда тихо опустила глаза в ответ на варварское осквернение святыни «Бронзового солдата», ты виновата, что позволила жестоко уничтожить Югославию, ты виновата, что столько лет смотрела и бездействовала, понимая как чудовищно и подло попирают и оскверняют память о Священной Войне, о советских солдатах, даже на Украйне, на нашей исторической Родине, в сердце Русского мира.
Моя страна, ты не имела права сносить эти оскорбления, ведь это и было предвестье войны, ты не имела права отдавать на растерзание и далёкую Ливию, не имела права оставить Сирию без своей прямой и открытой помощи, как помогла когда-то народам Европы избавиться от фашизма.
Как тяжко осознавать, что в девяностые ты всё же сподобилась отдать всё то, что не имела права отдавать. И вот война подошла совсем близко, и в эту минуту, моя Родина, на твоих землях идёт война, и людей, говорящих по-русски, убивают за то, что они говорят по-русски.
А кто-то проснётся завтра утром, уже завтра утром, проснётся в Донецке, в Луганске, или в Горловке, проснётся и поймёт, что исполнилось девятнадцать лет, и нужно делать выбор, трудный, страшный выбор – идти на войну, или бежать от войны. И он проснётся рано утром под звуки сирен, а лицо его ещё не покинула нежность самой ранней, самой искренней юности, и его стриженая макушка ещё светловолоса и отдаёт в рыжину на ярком солнце, и ещё несколько недель назад он учил органическую химию, или лечебное дело, а может ещё и тонкий латинский язык, но он проснётся, а всё это в прошлом, и вокруг – война. И это страшно.
Хотя, кто знает – чего же страшнее – испытание войной, или пытка унижением? Что тяжелее – большое бесчестье, или большая кровь? В обоих случаях гибнут люди. На моих глазах, в девяностых годах, гибли люди, увязшие в трясине унижения, ты помнишь об этом, моя Родина? Никогда не забудь этого, моя Родина. И если когда-нибудь снова придёт роковой момент, то заставь меня пройти через испытания, отними многое, но не позволяй мне больше никогда узнать это чувство, это страшное, тяжкое и несправедливое чувство унижения, пусть лучше мне снятся танки, советские танки на улицах Киева, которые гонят фашистов прочь.
Моя Родина, моя священная, вечная Родина, я знаю, что ты мудра и прозорлива, как старый пророк, ты покорила космос, ты держала этот мир на ладони. Прости меня, моя Родина, прости за эти минуты малодушной слабости. Когда-то я, быть может, стану благодарить судьбу за то, что в свои девятнадцать лет не видел побед, знал не слишком много радости и подъёма, ощущая тяжкий чад унижений, ведь когда-то, по упрямым законам диалектики, крайние противоположности совершат свой закономерный маневр, жизнь снова одарит мой народ талантами, и быть может кто-то незнакомый мне пока, совсем ещё юный, тот, кому только завтра исполнится девятнадцать лет, откроет новую страницу, смело распахнёт её после этой Донецкой войны, как некогда открыл великий Толстой, нашедший свой талант на Крымской войне, явившейся незаслуженным унижением России.
Толстой проиграл войну, но Толстой выиграл мир.
Моя Родина, моя священная и вечная Родина, огромная страна, где думают и говорят по-русски, я нежно люблю тебя и верю в тебя, даже когда мне кажется, что ты не права. И я никогда больше не предамся унынию, ведь я знаю, что завтра утром, уже завтра утром, кто-то проснётся в самой гуще событий, там, где суждено делать самый нелёгкий выбор, но выбор будет сделан единственно верный. Он проснётся уже завтра, очень рано, и всё станет иначе, а ночью пускай ему снятся танки, советские танки на улицах Киева, советские танки на улицах Варшавы и Праги, советские танки в Германии, которые гонят фашистов прочь.
Россия, священная и вечная Родина русских людей, мы нежно любим тебя, нас очень много, верь в нас.
Original taken from maxim_akimov in I dreamed tanks http://maxim-akimov.livejournal.com/406716.html
I dreamed of tanks
It happens that you did not seek war, did not want war, sought to evade the war and the very likelihood of its occurrence by all means, but it knocked on your door, invaded your life and changed its whole radically.
My Motherland, my sacred and eternal Motherland, here again the war is knocking at your door, as it was once, in the past. Someone there, beyond the Carpathian mountains and across the ocean, is trying to get out of their well-deserved misfortune, from their debts and cruel reckoning for gross mistakes, and they again want to load the load of monstrous trials on you, so that you pay for someone else's.
Your borders are already blazing, my Homeland, now the near borders are blazing, restlessly in the very heart of the land where the Russian language once originated. Scum destroyed Ukraine, which flourished and calm a quarter century ago. When the neo-fascists dealt this blow in March, when Kiev was blazing, I dreamed of tanks, Soviet tanks on the streets of Kiev, which drive the fascists away.
My Motherland, my sacred and eternal Motherland, how frightening it is to realize that there is a war going on in your lands at this moment, that people who speak Russian are being killed for speaking Russian.
And someone very young, one of many, will wake up tomorrow morning in Donetsk, or in Gorlovka, and he will turn eighteen, or nineteen, a howl of sirens will be torn over his head, and he will have to make a choice - a difficult and terrible choice - to leave war, or flee from war.
I was also nineteen years old, it’s ridiculous to say that it was in the last century. At the very end of the last century I was nineteen years old, and at that time neo-fascists bombed Belgrade. And the bombing was shown live on television, interrupting broadcasts, as if on purpose, to make it as painful as possible. They bombed Belgrade, but it seemed to me that my hands were tied, there was no choice then, there was nothing to be done. The nineties ... it was a terrible time - a time of humiliation. The Nazis bombed Belgrade, in front of my eyes bombarded Serbian children, the Nazis bombed Belgrade, and for me, for all nineteen years, it was only the second time that it hurt so much.
My Motherland, my sacred, eternal Motherland, I dearly love you, but you were wrong, you are to blame. You are to blame for the fact that at the end of the eighties you allowed to drag a Trojan horse into your city, and then you allowed the bastards who got out of it to do with us everything that we experienced in the nineties.
Once upon a time, both of my grandfathers went to the horror of war, but they ended the war, stopped it, driving through the streets of European cities in tanks, Soviet tanks, which drove the Nazis away. And my generation fell out of youth at a different time, at the time of dishonor, at the time of humiliation, when the Motherland, the sacred and eternal Motherland left its pride at the foot of the Trojan horse, as if forgetting about the monstrous danger that forever threatens the vast space where people have the honor to live, who speak and think in Russian. And the war, like a wildfire in a hot season, the war, like a quiet sabotage detachment, has now crept very close to your near borders, my Motherland. And you are to blame for this, my Motherland, you were not right when you betrayed the Russians to the Baltic states, giving them to reproach and mockery, you were not right when you quietly lowered your eyes in response to the barbaric desecration of the shrine of the Bronze Soldier, you are to blame for allowed you to brutally destroy Yugoslavia, it's your fault that you looked and stayed idle for so many years, understanding how tremendously and meanly they trample and defile the memory of the Holy War, of Soviet soldiers, even in Ukraine, in our historical Motherland, in the heart of the Russian world.
My country, you did not have the right to bear these insults, because that was the harbinger of war, you did not have the right to tear to pieces and distant Libya, you did not have the right to leave Syria without your direct and open help, as you once helped the peoples of Europe to get rid of fascism.
How hard it is to realize that in the nineties you were still able to give away everything that you had no right to give. And now the war came very close, and at that moment, my Motherland, there is a war going on in your lands, and people who speak Russian are being killed for speaking Russian.
And someone wakes up tomorrow morning, tomorrow morning, wakes up in Donetsk, in Lugansk, or in Gorlovka, wakes up and realizes that he is nineteen years old, and you need to make a choice, a difficult, terrible choice - to go to war, or to flee war . And he wakes up early in the morning to the sound of sirens, and his face has not yet left the tenderness of the earliest, most sincere youth, and his shorn crown is still fair-haired and gives to a redhead in the bright sun, and a few weeks ago he taught organic chemistry, or medical business , and maybe even a delicate Latin language, but it will wake up, and all this in the past and around is war. And this is scary.
Although, who knows - what is worse - the test of war, or torture with humiliation? Which is harder - big dishonor, or big blood? In both cases, people die. Before my eyes, in the nineties, people died, bogged down in a quagmire of humiliation, you remember this, my Ro
I dreamed of tanks
It happens that you did not seek war, did not want war, sought to evade the war and the very likelihood of its occurrence by all means, but it knocked on your door, invaded your life and changed its whole radically.
My Motherland, my sacred and eternal Motherland, here again the war is knocking at your door, as it was once, in the past. Someone there, beyond the Carpathian mountains and across the ocean, is trying to get out of their well-deserved misfortune, from their debts and cruel reckoning for gross mistakes, and they again want to load the load of monstrous trials on you, so that you pay for someone else's.
Your borders are already blazing, my Homeland, now the near borders are blazing, restlessly in the very heart of the land where the Russian language once originated. Scum destroyed Ukraine, which flourished and calm a quarter century ago. When the neo-fascists dealt this blow in March, when Kiev was blazing, I dreamed of tanks, Soviet tanks on the streets of Kiev, which drive the fascists away.
My Motherland, my sacred and eternal Motherland, how frightening it is to realize that there is a war going on in your lands at this moment, that people who speak Russian are being killed for speaking Russian.
And someone very young, one of many, will wake up tomorrow morning in Donetsk, or in Gorlovka, and he will turn eighteen, or nineteen, a howl of sirens will be torn over his head, and he will have to make a choice - a difficult and terrible choice - to leave war, or flee from war.
I was also nineteen years old, it’s ridiculous to say that it was in the last century. At the very end of the last century I was nineteen years old, and at that time neo-fascists bombed Belgrade. And the bombing was shown live on television, interrupting broadcasts, as if on purpose, to make it as painful as possible. They bombed Belgrade, but it seemed to me that my hands were tied, there was no choice then, there was nothing to be done. The nineties ... it was a terrible time - a time of humiliation. The Nazis bombed Belgrade, in front of my eyes bombarded Serbian children, the Nazis bombed Belgrade, and for me, for all nineteen years, it was only the second time that it hurt so much.
My Motherland, my sacred, eternal Motherland, I dearly love you, but you were wrong, you are to blame. You are to blame for the fact that at the end of the eighties you allowed to drag a Trojan horse into your city, and then you allowed the bastards who got out of it to do with us everything that we experienced in the nineties.
Once upon a time, both of my grandfathers went to the horror of war, but they ended the war, stopped it, driving through the streets of European cities in tanks, Soviet tanks, which drove the Nazis away. And my generation fell out of youth at a different time, at the time of dishonor, at the time of humiliation, when the Motherland, the sacred and eternal Motherland left its pride at the foot of the Trojan horse, as if forgetting about the monstrous danger that forever threatens the vast space where people have the honor to live, who speak and think in Russian. And the war, like a wildfire in a hot season, the war, like a quiet sabotage detachment, has now crept very close to your near borders, my Motherland. And you are to blame for this, my Motherland, you were not right when you betrayed the Russians to the Baltic states, giving them to reproach and mockery, you were not right when you quietly lowered your eyes in response to the barbaric desecration of the shrine of the Bronze Soldier, you are to blame for allowed you to brutally destroy Yugoslavia, it's your fault that you looked and stayed idle for so many years, understanding how tremendously and meanly they trample and defile the memory of the Holy War, of Soviet soldiers, even in Ukraine, in our historical Motherland, in the heart of the Russian world.
My country, you did not have the right to bear these insults, because that was the harbinger of war, you did not have the right to tear to pieces and distant Libya, you did not have the right to leave Syria without your direct and open help, as you once helped the peoples of Europe to get rid of fascism.
How hard it is to realize that in the nineties you were still able to give away everything that you had no right to give. And now the war came very close, and at that moment, my Motherland, there is a war going on in your lands, and people who speak Russian are being killed for speaking Russian.
And someone wakes up tomorrow morning, tomorrow morning, wakes up in Donetsk, in Lugansk, or in Gorlovka, wakes up and realizes that he is nineteen years old, and you need to make a choice, a difficult, terrible choice - to go to war, or to flee war . And he wakes up early in the morning to the sound of sirens, and his face has not yet left the tenderness of the earliest, most sincere youth, and his shorn crown is still fair-haired and gives to a redhead in the bright sun, and a few weeks ago he taught organic chemistry, or medical business , and maybe even a delicate Latin language, but it will wake up, and all this in the past and around is war. And this is scary.
Although, who knows - what is worse - the test of war, or torture with humiliation? Which is harder - big dishonor, or big blood? In both cases, people die. Before my eyes, in the nineties, people died, bogged down in a quagmire of humiliation, you remember this, my Ro
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александр Ермошкин
