РИМ
1.
Сидя в траттории,
с видом на крыши Рима
и забывая век, день недели, возраст -
все забывая...
кроме времени года,
кажется, что плывешь, и ойнема понтум брызнет
прямо в твои глаза - чуткие недотроги,
где купола напротив -
это холмы восьмые,
как корабли на якорь, вставшие у порога.
Ты понимаешь, знаешь,
может быть бессловесно,
может быть одиноко,
но точно sua essentia -
Рим, - единственный город, где даже смотря поверху,
взгляд потянется выше, - к вечности и лазури;
и, отвечая на взгляд,
здесь небеса нисходят, -
словно на замок Ангела мирные Михаилы, -
нисходят легко, нежно, неотвратимо
прямо к твоей голове,
старые и седые.
И заглядевшись в тебя, здесь завершает повесть
Зодчий всех слов, наречий, названий, зданий...
А ты, - сидя в траттории,
с видом на синий вечер,
имени Джотто ди Бондоне,
ты понимаешь, что все - лишь проекция,
где источник не на земле
и, вместе с кьянти, formaggi,
и шелухой глупых мыслей, - становишься мрамором.
Становишься мрамором...
Ах, Магдалина, - не кайся!
Мы столько с тех пор совершили,
что ты, и без покаяния, свята.
2.
Там где улица тянется,
как pasta струясь по вилке,
огибая фонтан, путаясь в перекрестке, -
ты, спускаясь, выдавливаешь из себя пешехода,
наблюдателя местности;
пробуя остановиться,
накормить голубей,
довольных от солнца, грузных;
ощутить себя в мостовой,
присутствующим,весомым -
то есть, не только запоминать наружность
но и прожить,
и дважды прожить,
и снова...
Данный город, - ты пишешь в свою путевую книжку,-
есть единственный город, в отчетливых сельских сценах.
Я так чувствовал это, взбираясь от Палантина,
до навершия Квиринала.
По дороге шесть коршунов я увидел,
в облаках они дружной держались стаей, -
я, увы, не знаток древних ауспиций,
но шестерка, кажется мне печальной.
Хоть на Целии, хоть в Виминала землю,
я готов уткнуться и стать в этой почве вечным,
и, быть может, взамен молока волчицы,
перелетного ангела крылья в небе
повстречаю, - от коршунов удирая,
и, как я голубей, ангел меня накормит
молоком голубым, беспечальным, птичьим...
3
В Риме лучше всего весна, -
то ли он кажется молод,
то ли, как кошка, дарит себе права
прожить еще девять жизней,
но эта зелень, нежней которой
ты не встречал на земле ни разу
и камни, старше чем вид насекомых,
по ним ползущих,
и портик вынырнувший к глазу,
как Атлантида
и лики лепные, словно еще живые
их прототипы,
и "Навичелла", да, именно "Навичелла"!
Вся эта смесь отрицает прошлое,
как глаза ребенка, -
ближе к восходу месяца, хочется колыбельной,
и - для мартовских ид, в душе уже все готово,
и - наточат ножи под куполом, в садах цирка.
Девять ножей у них, - и где твои девять жизней?
Тибра волна летит, глянь в нее, -
видишь в ней отразилось
твое лепное лицо?..
Ты был, кажется, первый, кто начал
читать про себя, не вслух,
и эти вечные стены умирали от любопытства, -
словно девять ножей, лишали их жизни.
Сейчас, ты сливаешься с ними,
с ними: камнем, ножами, волной весенней,
не находя в пергаментах ничего,
о латеранских, спасительных соглашеньях...
4
Фрески смотрели меня,
а не я, на них:
я, - предмет их исследования,
классификации вида,
гордость их узнавания мира, окрест себя,
возникновения имени...
Кто я? Как я попал в свод базилики этой?
В синий цвет василиска?
Дольше на свете ценится только одно - печаль,
лишь она торжественна, -
словно крупный жемчуг:
хочешь - люби, хочешь – прощай;
вот и все - на земле вариантов мало, -
не более, чем концов у дорог.
Фреска тебя растворит на части души,
где ты сам оттиснешь печать -
на сердце печать, вроде перстня на руку,
ибо крепка любовь, словно смерть,
а смерти видны слова:
"Все на свете пройдет" -
все, - и сургуч, и стрелы.
Все на свете пройдет, - останутся лишь слова;
рухнут слова, - останутся только стены.
Тибру их не залить, но стена отойдет землей.
Дальше, - земля пройдет,
пройдет и земля, и небо, -
в Риме все вечно проходит,
как странник в свою печаль,
как крупный жемчуг -
тот, что рассыпал
Зодчий всех слов, наречий, названий, зданий.
22.12.2014
Александр Ермошкин
1.
Сидя в траттории,
с видом на крыши Рима
и забывая век, день недели, возраст -
все забывая...
кроме времени года,
кажется, что плывешь, и ойнема понтум брызнет
прямо в твои глаза - чуткие недотроги,
где купола напротив -
это холмы восьмые,
как корабли на якорь, вставшие у порога.
Ты понимаешь, знаешь,
может быть бессловесно,
может быть одиноко,
но точно sua essentia -
Рим, - единственный город, где даже смотря поверху,
взгляд потянется выше, - к вечности и лазури;
и, отвечая на взгляд,
здесь небеса нисходят, -
словно на замок Ангела мирные Михаилы, -
нисходят легко, нежно, неотвратимо
прямо к твоей голове,
старые и седые.
И заглядевшись в тебя, здесь завершает повесть
Зодчий всех слов, наречий, названий, зданий...
А ты, - сидя в траттории,
с видом на синий вечер,
имени Джотто ди Бондоне,
ты понимаешь, что все - лишь проекция,
где источник не на земле
и, вместе с кьянти, formaggi,
и шелухой глупых мыслей, - становишься мрамором.
Становишься мрамором...
Ах, Магдалина, - не кайся!
Мы столько с тех пор совершили,
что ты, и без покаяния, свята.
2.
Там где улица тянется,
как pasta струясь по вилке,
огибая фонтан, путаясь в перекрестке, -
ты, спускаясь, выдавливаешь из себя пешехода,
наблюдателя местности;
пробуя остановиться,
накормить голубей,
довольных от солнца, грузных;
ощутить себя в мостовой,
присутствующим,весомым -
то есть, не только запоминать наружность
но и прожить,
и дважды прожить,
и снова...
Данный город, - ты пишешь в свою путевую книжку,-
есть единственный город, в отчетливых сельских сценах.
Я так чувствовал это, взбираясь от Палантина,
до навершия Квиринала.
По дороге шесть коршунов я увидел,
в облаках они дружной держались стаей, -
я, увы, не знаток древних ауспиций,
но шестерка, кажется мне печальной.
Хоть на Целии, хоть в Виминала землю,
я готов уткнуться и стать в этой почве вечным,
и, быть может, взамен молока волчицы,
перелетного ангела крылья в небе
повстречаю, - от коршунов удирая,
и, как я голубей, ангел меня накормит
молоком голубым, беспечальным, птичьим...
3
В Риме лучше всего весна, -
то ли он кажется молод,
то ли, как кошка, дарит себе права
прожить еще девять жизней,
но эта зелень, нежней которой
ты не встречал на земле ни разу
и камни, старше чем вид насекомых,
по ним ползущих,
и портик вынырнувший к глазу,
как Атлантида
и лики лепные, словно еще живые
их прототипы,
и "Навичелла", да, именно "Навичелла"!
Вся эта смесь отрицает прошлое,
как глаза ребенка, -
ближе к восходу месяца, хочется колыбельной,
и - для мартовских ид, в душе уже все готово,
и - наточат ножи под куполом, в садах цирка.
Девять ножей у них, - и где твои девять жизней?
Тибра волна летит, глянь в нее, -
видишь в ней отразилось
твое лепное лицо?..
Ты был, кажется, первый, кто начал
читать про себя, не вслух,
и эти вечные стены умирали от любопытства, -
словно девять ножей, лишали их жизни.
Сейчас, ты сливаешься с ними,
с ними: камнем, ножами, волной весенней,
не находя в пергаментах ничего,
о латеранских, спасительных соглашеньях...
4
Фрески смотрели меня,
а не я, на них:
я, - предмет их исследования,
классификации вида,
гордость их узнавания мира, окрест себя,
возникновения имени...
Кто я? Как я попал в свод базилики этой?
В синий цвет василиска?
Дольше на свете ценится только одно - печаль,
лишь она торжественна, -
словно крупный жемчуг:
хочешь - люби, хочешь – прощай;
вот и все - на земле вариантов мало, -
не более, чем концов у дорог.
Фреска тебя растворит на части души,
где ты сам оттиснешь печать -
на сердце печать, вроде перстня на руку,
ибо крепка любовь, словно смерть,
а смерти видны слова:
"Все на свете пройдет" -
все, - и сургуч, и стрелы.
Все на свете пройдет, - останутся лишь слова;
рухнут слова, - останутся только стены.
Тибру их не залить, но стена отойдет землей.
Дальше, - земля пройдет,
пройдет и земля, и небо, -
в Риме все вечно проходит,
как странник в свою печаль,
как крупный жемчуг -
тот, что рассыпал
Зодчий всех слов, наречий, названий, зданий.
22.12.2014
Александр Ермошкин
ROME
1.
Sitting in the trattoria
overlooking the rooftops of Rome
and forgetting the century, day of the week, age -
forgetting everything ...
except season,
it seems that you are swimming, and the Oinema Pontum will splash
right in your eyes - sensitive touches,
where are the domes opposite -
it's the eighth hills
like ships anchored at the doorstep.
You understand know
may be dumb
may be lonely
but definitely sua essentia -
Rome is the only city where even looking at the top,
the gaze will go higher, to eternity and azure;
and answering the look
here the heavens descend
like at the castle of Angel peaceful Michael, -
descend easily, gently, inevitably
right to your head
old and gray.
And staring at you, here finishes the story
The architect of all words, adverbs, names, buildings ...
And you, sitting in the trattoria,
overlooking the blue evening
Giotto di Bondone
you understand that everything is just a projection
where the source is not on earth
and, along with chianti, formaggi,
and the husk of silly thoughts, you become marble.
You become marble ...
Ah, Magdalen - do not repent!
We have done so much since then
that you, without repentance, are holy.
2.
Where the street stretches
like pasta streaming through a fork
going around the fountain, getting confused at the crossroads, -
you, going down, squeeze out a pedestrian from yourself,
area observer;
trying to stop
feed the pigeons
satisfied from the sun, overweight;
Feel yourself in the pavement
present, significant -
that is, not only remember appearance
but also live
and live twice
and again...
This city, - you write in your travel book, -
there is a single city in distinct rural scenes.
I felt it so, climbing from the Palantine,
to the top of the Quirinal.
On the way, six kites I saw
in the clouds they were friendly in a flock, -
I'm, alas, not a connoisseur of ancient auspices,
but six seems sad to me.
Though on Celius, even in Viminal land,
I’m ready to bury myself and become eternal in this soil,
and maybe in return for the milk of a she-wolf,
migratory angel wings in the sky
I’ll meet, - fleeing the kites,
and like I doves, an angel feeds me
blue milk, carefree, bird ...
3
In Rome, the best spring is
whether he seems young
whether, like a cat, gives himself rights
live another nine lives
but this greens, whose tender
you have never met on earth
and stones older than the sight of insects,
crawling on them,
and the portico emerged to the eye,
like atlantis
and stucco faces, as if still alive
their prototypes
and Navicella, yes, it’s Navicella!
This whole mixture denies the past
like the eyes of a child -
closer to the rise of the month, I want a lullaby,
and - for the March id, everything is ready in the soul,
and - sharpen knives under the dome, in the circus gardens.
They have nine knives - and where are your nine lives?
Tiber wave flies, look at her -
you see it reflected
your stucco face? ..
You seemed to be the first to start
read to yourself, not out loud
and these eternal walls were dying of curiosity, -
like nine knives, took their lives.
Now you merge with them
with them: stone, knives, spring wave,
finding nothing in parchments
about Lateran, saving agreements ...
4
The murals looked at me
and not me, on them:
I, the subject of their study,
species classification
the pride of their recognition of the world, around them,
the origin of the name ...
Who am I? How did I get into the arch of this basilica?
In the blue color of the basilisk?
Longer in the world only one thing is valued - sadness,
only she is solemn, -
like large pearls:
if you want, love; if you want, goodbye;
that's all - there are few options on earth, -
no more than the ends of the roads.
The fresco will dissolve you into parts of the soul
where you stamp the seal -
a seal on the heart, like a ring on a hand,
for love is strong as death
and the words of death are visible:
"Everything will pass" -
all - and sealing wax, and arrows.
Everything in the world will pass — only words will remain;
words will collapse - only walls will remain.
They can’t flood the Tiber, but the wall will go off the ground.
Further, the earth will pass,
both earth and sky will pass,
in Rome everything goes forever
like a wanderer in his sadness
like large pearls -
the one that scattered
The architect of all words, adverbs, names, buildings.
12/22/2014
Alexander Ermoshkin
1.
Sitting in the trattoria
overlooking the rooftops of Rome
and forgetting the century, day of the week, age -
forgetting everything ...
except season,
it seems that you are swimming, and the Oinema Pontum will splash
right in your eyes - sensitive touches,
where are the domes opposite -
it's the eighth hills
like ships anchored at the doorstep.
You understand know
may be dumb
may be lonely
but definitely sua essentia -
Rome is the only city where even looking at the top,
the gaze will go higher, to eternity and azure;
and answering the look
here the heavens descend
like at the castle of Angel peaceful Michael, -
descend easily, gently, inevitably
right to your head
old and gray.
And staring at you, here finishes the story
The architect of all words, adverbs, names, buildings ...
And you, sitting in the trattoria,
overlooking the blue evening
Giotto di Bondone
you understand that everything is just a projection
where the source is not on earth
and, along with chianti, formaggi,
and the husk of silly thoughts, you become marble.
You become marble ...
Ah, Magdalen - do not repent!
We have done so much since then
that you, without repentance, are holy.
2.
Where the street stretches
like pasta streaming through a fork
going around the fountain, getting confused at the crossroads, -
you, going down, squeeze out a pedestrian from yourself,
area observer;
trying to stop
feed the pigeons
satisfied from the sun, overweight;
Feel yourself in the pavement
present, significant -
that is, not only remember appearance
but also live
and live twice
and again...
This city, - you write in your travel book, -
there is a single city in distinct rural scenes.
I felt it so, climbing from the Palantine,
to the top of the Quirinal.
On the way, six kites I saw
in the clouds they were friendly in a flock, -
I'm, alas, not a connoisseur of ancient auspices,
but six seems sad to me.
Though on Celius, even in Viminal land,
I’m ready to bury myself and become eternal in this soil,
and maybe in return for the milk of a she-wolf,
migratory angel wings in the sky
I’ll meet, - fleeing the kites,
and like I doves, an angel feeds me
blue milk, carefree, bird ...
3
In Rome, the best spring is
whether he seems young
whether, like a cat, gives himself rights
live another nine lives
but this greens, whose tender
you have never met on earth
and stones older than the sight of insects,
crawling on them,
and the portico emerged to the eye,
like atlantis
and stucco faces, as if still alive
their prototypes
and Navicella, yes, it’s Navicella!
This whole mixture denies the past
like the eyes of a child -
closer to the rise of the month, I want a lullaby,
and - for the March id, everything is ready in the soul,
and - sharpen knives under the dome, in the circus gardens.
They have nine knives - and where are your nine lives?
Tiber wave flies, look at her -
you see it reflected
your stucco face? ..
You seemed to be the first to start
read to yourself, not out loud
and these eternal walls were dying of curiosity, -
like nine knives, took their lives.
Now you merge with them
with them: stone, knives, spring wave,
finding nothing in parchments
about Lateran, saving agreements ...
4
The murals looked at me
and not me, on them:
I, the subject of their study,
species classification
the pride of their recognition of the world, around them,
the origin of the name ...
Who am I? How did I get into the arch of this basilica?
In the blue color of the basilisk?
Longer in the world only one thing is valued - sadness,
only she is solemn, -
like large pearls:
if you want, love; if you want, goodbye;
that's all - there are few options on earth, -
no more than the ends of the roads.
The fresco will dissolve you into parts of the soul
where you stamp the seal -
a seal on the heart, like a ring on a hand,
for love is strong as death
and the words of death are visible:
"Everything will pass" -
all - and sealing wax, and arrows.
Everything in the world will pass — only words will remain;
words will collapse - only walls will remain.
They can’t flood the Tiber, but the wall will go off the ground.
Further, the earth will pass,
both earth and sky will pass,
in Rome everything goes forever
like a wanderer in his sadness
like large pearls -
the one that scattered
The architect of all words, adverbs, names, buildings.
12/22/2014
Alexander Ermoshkin
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александр Ермошкин
