"Эллис Лак" издает первое полное издание писем М.И.Цветаевой. Только что вышел третий том из вероятно пяти или шести томника. Лежат передо мной эти три тома. Три килограмма ходячей атомной реакции по имени Марина Ивановна. Жить так - это умереть. Но живы ли мы не умирая? J'y pence...
А.В.Бахраху
ПРАГА, 10-ГО НОВ(ОГО) ЯНВАРЯ 1924 ГОДА.
Милый друг,
Когда мне было 16 л‹ет›, а Вам 6 или вроде, жила на свете женщина, во всем обратная мне: Тарновская. И жил на свете один человек, Прилуков — ее друг, один из несчетных ее любовников.
Когда над Тарновской — в Ницце ли, в Париже, или еще где — собирались грозы — и грозы не шуточные, ибо она не шутила (обвинение в предумышленном убийстве - А.Е.) — она неизменно давала телеграмму Прилукову и неизменно получала все один и тот же ответ: J’y pense [1]. (С П‹рилуковым› она давно рассталась. Он жил в Москве, она — везде.)
Прилуков для меня наисовершеннейшее воплощение мужской любви, любви — вообще. Будь я мужчиной, я бы была Прилуковым. Прилуков мирит меня с землей, это уже небо.
_______
Итак, если Вы, мой друг, имеете в себе возможность дорасти до Прилукова, если на каждый мой вопль — J’y pense (всегда, везде), если поборота земная ревность, если Вы любите меня всю, со всем (всеми!) во мне, если Вы любите меня выше жизни — любите меня!
Обращаюсь к Вашим 20-ти годам, будь Вы старше — я бы от Вас этого не ждала (жду). Я хочу Вам дать возможность стать ЛЮБЯЩИМ, дать Вам стать самoй любовью — пусть через меня!
Вы пишете о дружбе. Маленький мой мальчик, это самообман. Какой я друг? Я подруга, а не друг. Как подруга задумана. Вы пишете еще о любви к другой. Я — другого, Вы — другую. Зачем тогда?! Женитесь на другой, «живите» с другими, живите — другими, но любите — меня. Иначе ведь бессмысленно.
Слушайте: я конечно хочу от Вас чуда, но Вам 21 год, а я поэт. Кроме того, это на свете было: не взаимная любовь на двух концах света, а любовь единоличная, одного. Человек всю любовь брал на себя, ничего для себя не хотел кроме как: любить. Он сам был Любовь.
________
Я сама так любила 60-летнего кн‹язя› Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добылa его — в вечное владение! Одолела упорством любови. (Женщин любить не научился, научился любить любовь.) Я сама так любила (16-ти лет) Герцога Рейхштадтского, умершего в 1832 г., и — четырех лет — актрису в зеленом платье из «Виндзорских проказниц», своего первого театра за жизнь. И еще раньше, лет двух, должно быть, куклу в зеленом платье, в окне стеклянного пассажа, куклу, которую все ночи видала во сне, которой ни разу — двух лет! — вслух не пожелала, куклу, о которой может быть вспомню в смертный час.
Я сама — ЛЮБЯЩИЙ. Говорю Вам с connaisance de cause (de coeur!) [2]
________
He каждый может. Могут: дети, старики, поэты. И я, как поэт, т. е. конечно дитя и старик! — придя в мир сразу избрала себе любить другого. Любимой быть — этого я по сей час не умела. (То, что так прекрасно и поверхностно умеют все!)
Дайте мне на сей раз быть Любимым, будьте Любящим:
УСТУПАЮ ВАМ БЛАГУЮ ДОЛЮ.
________
Милый друг, я очень несчастна. Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не рассталась — оторвалaсь! В полный разгар любви, без надежды на встречу [Разрыв между Цветаевой и Родзевичем]. Разбив и его и свою жизнь. Любить сама не могу, ибо люблю его, и не хочу, ибо люблю его. Ничего не хочу, кроме него, а его никогда не будет. Это такое первое расставание за жизнь, потому что, любя, захотел всего: жизни: простой совместной жизни, то, о чем никогда не «догадывался» никто из меня любивших. — Будь моей. — И мое: — увы! —
В любви есть, мой друг, ЛЮБИМЫЕ и ЛЮБЯЩИЕ. И еще третье, редчайшее: ЛЮБОВНИКИ. Он был любовником любви. Начав любить с тех пор, как глаза открыла, говорю: Такого не встречала. С ним я была бы счастлива. (Никогда об этом не думала!) От него бы я хотела сына. (Никогда этого не будет!) Расстались НАВЕК, — не как в книжках! — потому что: дальше некуда! Есть: комната (любая!) и в ней: он и я, вместе, не на час, а на жизнь. И — сын.
Этого сына я (боясь!) желала страстно, и, если Бог мне его не послал, то, очевидно, потому что лучше знает. Я желала этого до последнего часа. И ни одного ребенка с этого часа не вижу без дикой растравы. Каждой фабричной из предместья завидую. И КAК — всем тем, с которыми он, пытаясь забыть меня, будет коротать и длить (а может быть уже коротает и длит!) свои земные ночи! Потому что его дело — жизнь: т. е. забыть меня. Поэтому я и молиться не могу, как в детстве: «Дай Бог, чтобы он меня не забыл», — «забыл!» — должна.
И любить его не могу (хотя бы заочно!) — потому что это и заочно не дает жить, превращается (любимому) в сны, в тоску.
Я ничего для него не могу, я могу только одно для него: не быть.
________
А жить — нужно. (С‹ережа›, Аля.) А жить — нечем. Вся жизнь на до и после. До [3] — все мое будущее! Мое будущее — это вчера, ясно? Я — без завтра.
Остается одно: стихи. Но: вне меня (живой!) они ему не нужны (любит Гумилева, я — не его поэт!) Стало быть: и эта дорога отпадает. Остается одно: стихии: моря, снега, ветра. Но все это — опять в любовь. А любовь — только в него!
________
Друг, Вы теперь понимаете, почему мне необходимо, чтобы Вы меня любили. (Называйте дружбой, все равно.) Ведь меня нет, только через любовь ко мне я пойму, что существую. Раз Вы все время будете говорить: «ты… твое… тебя», я наконец, пойму, что это «ты» — есть. Раньше: «люблю, стало быть существую», теперь: «Любима, стало быть…»
Ваша любовь ко мне будет добрым делом, почти что воскрешением из мертвых. И от Вашей любви ко мне я когда-нибудь, в свой час, попрошу еще бoльшего. Но речь об этом — в свой час.
________
Есть стихи, — мало. Читали ли мое «Приключение»? (В «Воле России»). Пришлю. И, кажется, еще из моих «Земных Примет» скоро будет напечатано. Тоже пришлю. В феврале или марте выйдет моя сказка «Мoлодец», здесь, в Праге. Одна из любимых моих вещей.
Получив Ваш ответ, обращусь к Вам с одним предложением (советом, требованием, просьбой), касающимся в равной мере и Вас и меня. Вещь, которой Вы увлечетесь. Но до оглашения ее мне нужен Ваш ответ.
________
Rue Bonaparte, 52 bis. Между площадями St. Sulpice и St. Gennain des Pres. Часто, в задумчивости, входила в противоположную дверь, и привратница, с усмешкой: «M‹ademois›elle se trompe souvent de porte» [4]. (Так я, м.б., случайно вместо ада попаду в рай!) Любовь к Наполеону II и — одновременно — к некоему Monsieur Maurice, 18-ти лет, кончающему collegien [5]. И еще — к M‹ademoise›lle James, professeur de langue francaise [6], 30-летней женщине, с бешеными глазами.
— «Aimez-Vous Edmond Rostand, Madame?» [7]
(Я, из восхищения… и здравого смысла не могла ей говорить M‹ademoise›lle.)
И она, обеспокоенная:
— «Est-ce que j’ai une tete a aimer Rostand?» [8]
Нет, tete [9] у нее была не ростановская, скорее бестиальная: головка змеи с низким лбом: Кармен!
Когда же я — 16-ти лет, из хорошего дома и в полной невинности — не удержавшись, целовала ей руки:
— «Quelle drole de chose que ces jeunes filles russes! Etes-vous peut-etre poete en votre landue?» [10]
________
Итак, до письма. Знаете ли Вы, что последняя строчка моя к Вам (так и осталась без предыдущих!) была:
«ДО СВИДАНЬЯ, ТО ЕСТЬ: ДО СТРАДАНЬЯ!»
МЦ.
________________________________________________
1. Я думаю об этом (фр.).
2. Со знанием дела (сердца!) (фр.).
3. РАССТАВАНИЯ (примеч. М. Цветаевой).
4. «Девушка, вы часто не туда заходите» (фр.).
5. Лицей (фр.).
6. Профессор французского языка (фр.).
7. «Вы любите Эдмона Ростана, мадам?» (фр.).
8. «Разве похоже, что я поклонница Эдмона Ростана?» (фр.).
9. Голова (фр.).
10. «Какие странные эти русские девушки! Может быть, Вы поэт в своей стране?» (фр.).
А.В.Бахраху
ПРАГА, 10-ГО НОВ(ОГО) ЯНВАРЯ 1924 ГОДА.
Милый друг,
Когда мне было 16 л‹ет›, а Вам 6 или вроде, жила на свете женщина, во всем обратная мне: Тарновская. И жил на свете один человек, Прилуков — ее друг, один из несчетных ее любовников.
Когда над Тарновской — в Ницце ли, в Париже, или еще где — собирались грозы — и грозы не шуточные, ибо она не шутила (обвинение в предумышленном убийстве - А.Е.) — она неизменно давала телеграмму Прилукову и неизменно получала все один и тот же ответ: J’y pense [1]. (С П‹рилуковым› она давно рассталась. Он жил в Москве, она — везде.)
Прилуков для меня наисовершеннейшее воплощение мужской любви, любви — вообще. Будь я мужчиной, я бы была Прилуковым. Прилуков мирит меня с землей, это уже небо.
_______
Итак, если Вы, мой друг, имеете в себе возможность дорасти до Прилукова, если на каждый мой вопль — J’y pense (всегда, везде), если поборота земная ревность, если Вы любите меня всю, со всем (всеми!) во мне, если Вы любите меня выше жизни — любите меня!
Обращаюсь к Вашим 20-ти годам, будь Вы старше — я бы от Вас этого не ждала (жду). Я хочу Вам дать возможность стать ЛЮБЯЩИМ, дать Вам стать самoй любовью — пусть через меня!
Вы пишете о дружбе. Маленький мой мальчик, это самообман. Какой я друг? Я подруга, а не друг. Как подруга задумана. Вы пишете еще о любви к другой. Я — другого, Вы — другую. Зачем тогда?! Женитесь на другой, «живите» с другими, живите — другими, но любите — меня. Иначе ведь бессмысленно.
Слушайте: я конечно хочу от Вас чуда, но Вам 21 год, а я поэт. Кроме того, это на свете было: не взаимная любовь на двух концах света, а любовь единоличная, одного. Человек всю любовь брал на себя, ничего для себя не хотел кроме как: любить. Он сам был Любовь.
________
Я сама так любила 60-летнего кн‹язя› Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добылa его — в вечное владение! Одолела упорством любови. (Женщин любить не научился, научился любить любовь.) Я сама так любила (16-ти лет) Герцога Рейхштадтского, умершего в 1832 г., и — четырех лет — актрису в зеленом платье из «Виндзорских проказниц», своего первого театра за жизнь. И еще раньше, лет двух, должно быть, куклу в зеленом платье, в окне стеклянного пассажа, куклу, которую все ночи видала во сне, которой ни разу — двух лет! — вслух не пожелала, куклу, о которой может быть вспомню в смертный час.
Я сама — ЛЮБЯЩИЙ. Говорю Вам с connaisance de cause (de coeur!) [2]
________
He каждый может. Могут: дети, старики, поэты. И я, как поэт, т. е. конечно дитя и старик! — придя в мир сразу избрала себе любить другого. Любимой быть — этого я по сей час не умела. (То, что так прекрасно и поверхностно умеют все!)
Дайте мне на сей раз быть Любимым, будьте Любящим:
УСТУПАЮ ВАМ БЛАГУЮ ДОЛЮ.
________
Милый друг, я очень несчастна. Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не рассталась — оторвалaсь! В полный разгар любви, без надежды на встречу [Разрыв между Цветаевой и Родзевичем]. Разбив и его и свою жизнь. Любить сама не могу, ибо люблю его, и не хочу, ибо люблю его. Ничего не хочу, кроме него, а его никогда не будет. Это такое первое расставание за жизнь, потому что, любя, захотел всего: жизни: простой совместной жизни, то, о чем никогда не «догадывался» никто из меня любивших. — Будь моей. — И мое: — увы! —
В любви есть, мой друг, ЛЮБИМЫЕ и ЛЮБЯЩИЕ. И еще третье, редчайшее: ЛЮБОВНИКИ. Он был любовником любви. Начав любить с тех пор, как глаза открыла, говорю: Такого не встречала. С ним я была бы счастлива. (Никогда об этом не думала!) От него бы я хотела сына. (Никогда этого не будет!) Расстались НАВЕК, — не как в книжках! — потому что: дальше некуда! Есть: комната (любая!) и в ней: он и я, вместе, не на час, а на жизнь. И — сын.
Этого сына я (боясь!) желала страстно, и, если Бог мне его не послал, то, очевидно, потому что лучше знает. Я желала этого до последнего часа. И ни одного ребенка с этого часа не вижу без дикой растравы. Каждой фабричной из предместья завидую. И КAК — всем тем, с которыми он, пытаясь забыть меня, будет коротать и длить (а может быть уже коротает и длит!) свои земные ночи! Потому что его дело — жизнь: т. е. забыть меня. Поэтому я и молиться не могу, как в детстве: «Дай Бог, чтобы он меня не забыл», — «забыл!» — должна.
И любить его не могу (хотя бы заочно!) — потому что это и заочно не дает жить, превращается (любимому) в сны, в тоску.
Я ничего для него не могу, я могу только одно для него: не быть.
________
А жить — нужно. (С‹ережа›, Аля.) А жить — нечем. Вся жизнь на до и после. До [3] — все мое будущее! Мое будущее — это вчера, ясно? Я — без завтра.
Остается одно: стихи. Но: вне меня (живой!) они ему не нужны (любит Гумилева, я — не его поэт!) Стало быть: и эта дорога отпадает. Остается одно: стихии: моря, снега, ветра. Но все это — опять в любовь. А любовь — только в него!
________
Друг, Вы теперь понимаете, почему мне необходимо, чтобы Вы меня любили. (Называйте дружбой, все равно.) Ведь меня нет, только через любовь ко мне я пойму, что существую. Раз Вы все время будете говорить: «ты… твое… тебя», я наконец, пойму, что это «ты» — есть. Раньше: «люблю, стало быть существую», теперь: «Любима, стало быть…»
Ваша любовь ко мне будет добрым делом, почти что воскрешением из мертвых. И от Вашей любви ко мне я когда-нибудь, в свой час, попрошу еще бoльшего. Но речь об этом — в свой час.
________
Есть стихи, — мало. Читали ли мое «Приключение»? (В «Воле России»). Пришлю. И, кажется, еще из моих «Земных Примет» скоро будет напечатано. Тоже пришлю. В феврале или марте выйдет моя сказка «Мoлодец», здесь, в Праге. Одна из любимых моих вещей.
Получив Ваш ответ, обращусь к Вам с одним предложением (советом, требованием, просьбой), касающимся в равной мере и Вас и меня. Вещь, которой Вы увлечетесь. Но до оглашения ее мне нужен Ваш ответ.
________
Rue Bonaparte, 52 bis. Между площадями St. Sulpice и St. Gennain des Pres. Часто, в задумчивости, входила в противоположную дверь, и привратница, с усмешкой: «M‹ademois›elle se trompe souvent de porte» [4]. (Так я, м.б., случайно вместо ада попаду в рай!) Любовь к Наполеону II и — одновременно — к некоему Monsieur Maurice, 18-ти лет, кончающему collegien [5]. И еще — к M‹ademoise›lle James, professeur de langue francaise [6], 30-летней женщине, с бешеными глазами.
— «Aimez-Vous Edmond Rostand, Madame?» [7]
(Я, из восхищения… и здравого смысла не могла ей говорить M‹ademoise›lle.)
И она, обеспокоенная:
— «Est-ce que j’ai une tete a aimer Rostand?» [8]
Нет, tete [9] у нее была не ростановская, скорее бестиальная: головка змеи с низким лбом: Кармен!
Когда же я — 16-ти лет, из хорошего дома и в полной невинности — не удержавшись, целовала ей руки:
— «Quelle drole de chose que ces jeunes filles russes! Etes-vous peut-etre poete en votre landue?» [10]
________
Итак, до письма. Знаете ли Вы, что последняя строчка моя к Вам (так и осталась без предыдущих!) была:
«ДО СВИДАНЬЯ, ТО ЕСТЬ: ДО СТРАДАНЬЯ!»
МЦ.
________________________________________________
1. Я думаю об этом (фр.).
2. Со знанием дела (сердца!) (фр.).
3. РАССТАВАНИЯ (примеч. М. Цветаевой).
4. «Девушка, вы часто не туда заходите» (фр.).
5. Лицей (фр.).
6. Профессор французского языка (фр.).
7. «Вы любите Эдмона Ростана, мадам?» (фр.).
8. «Разве похоже, что я поклонница Эдмона Ростана?» (фр.).
9. Голова (фр.).
10. «Какие странные эти русские девушки! Может быть, Вы поэт в своей стране?» (фр.).
"Ellis Luck" publishes the first full edition of the letters of M.I. Tsvetaeva. The third volume of probably five or six volumes has just come out. These three volumes lie before me. Three kilograms of a walking atomic reaction named Marina Ivanovna. To live like this is to die. But are we alive without dying? J'y pence ...
A.V. Bahrahu
PRAGUE, 10TH NOV (CSO) JANUARY 1924.
Dear friend,
When I was 16 years old ›and you were 6 or something, there lived a woman in the world who was completely opposite to me: Tarnovskaya. And there lived one man in the world, Prilukov - her friend, one of her uncountable lovers.
When thunderstorms gathered over Tarnovskaya — whether in Nice, in Paris, or elsewhere — and the thunderstorms were not comic, for she didn’t joke (the charge of manslaughter - A.E.) - she invariably gave a telegram to Prilukov and invariably received everything alone and same answer: J'y pense [1]. (She parted with P ‹rilukov for a long time. He lived in Moscow, she is everywhere.)
Prilukov for me is the most perfect embodiment of male love, love - in general. If I were a man, I would be Prilukov. Prilukov reconciles me with the earth, this is heaven.
_______
So, if you, my friend, have the opportunity to grow up to Prilukov, if for every scream I have J'y pense (always, everywhere), if you overcome the earthly jealousy, if you love me all, with everything (everyone!) In me, if you love me above life - love me!
I appeal to your 20 years, if you are older - I would not expect this from you (I’m waiting). I want to give you the opportunity to become LOVING, to give you to become love itself - even through me!
You write about friendship. My little boy, this is self-deception. What kind of friend am I? I am a friend, not a friend. How a girlfriend is conceived. You write more about love for another. I am the other, you are the other. Then why?! Marry another, live with others, live with others, but love me. Otherwise, it’s pointless.
Listen: I certainly want a miracle from you, but you are 21 years old, and I am a poet. In addition, it was in the world: not mutual love at the two ends of the world, but love alone, one. A man took all love upon himself, did not want anything for himself except how to: love. He himself was Love.
________
I myself loved the 60-year-old prince of Volkonsky, who could not stand women. With all irresponsibility, with all selflessness, I loved and, finally, got it - in eternal possession! Overcome the tenacity of love. (I did not learn to love women, I learned to love love.) I myself loved (16 years old) the Duke of Reichstadt, who died in 1832, and - four years old - an actress in a green dress from Windsor Pranks, my first theater for life . And even earlier, about two years old, there must have been a doll in a green dress, in the window of a glass passage, a doll that she had seen all nights in a dream, which she had never - two years! - I didn’t want out loud, a doll, which I can remember in my death hour.
I myself am LOVING. I tell you with connaisance de cause (de coeur!) [2]
________
He can everyone. May: children, old people, poets. And I, as a poet, that is, of course, a child and an old man! - Having come to the world, she immediately chose herself to love another. Beloved to be - I still did not know how. (The fact that everyone is so beautiful and superficial!)
Let me be Love this time, be Love:
ACKNOWLEDGE TO YOU GOOD SHARE.
________
Dear friend, I am very unhappy. I parted with that, loving and beloved, in the midst of love, I didn’t part — I broke off! In the midst of love, without hope of meeting [The gap between Tsvetaeva and Rodzevich]. Breaking him and his life. I can’t love myself, because I love him, and I don’t want to, because I love him. I want nothing but him, and he will never be. This is such a first parting for life, because, loving, I wanted everything: life: a simple life together, something that none of me who had ever “guessed” about. - Be mine. - And mine: - alas! -
In love there is, my friend, FAVORITES and LOVERS. And the third, rarest: LOVERS. He was a lover of love. Having begun to love since I opened my eyes, I say: I have never met such a thing. With him I would be happy. (I never thought about it!) I would like a son from him. (This will never happen!) Ever parted, - not like in books! - because: nowhere else to go! There is: a room (any!) And in it: he and I, together, not for an hour, but for life. And - a son.
I (fearing!) Wanted this son passionately, and if God did not send it to me, then, obviously, because he knows better. I desired this until the last hour. And not a single child from this hour can not see without wild rastrov. I envy every factory from the suburbs. And HOW - to all those with whom he, trying to forget me, will while away and prolong (and maybe already while away and lasts!) His earthly nights! Because his job is life: that is, forget me. Therefore, I can’t even pray, as in childhood: “God grant that he does not forget me,” “forgot!” - must.
And I can’t love him (at least in absentia!) - because it doesn’t let him live in absentia, she turns (to her beloved) into dreams, into longing.
I can’t do anything for him, I can only do one thing for him: not to be.
________
But you need to live. (С <herezha ›, Alya.) But there is nothing to live. All life on before and after. Until [3] - all my future! My future is yesterday, okay? I am without tomorrow.
One thing remains: verses. But: outside of me (alive!) He doesn’t need them (loves Gumilyov, I’m not his poet!)
A.V. Bahrahu
PRAGUE, 10TH NOV (CSO) JANUARY 1924.
Dear friend,
When I was 16 years old ›and you were 6 or something, there lived a woman in the world who was completely opposite to me: Tarnovskaya. And there lived one man in the world, Prilukov - her friend, one of her uncountable lovers.
When thunderstorms gathered over Tarnovskaya — whether in Nice, in Paris, or elsewhere — and the thunderstorms were not comic, for she didn’t joke (the charge of manslaughter - A.E.) - she invariably gave a telegram to Prilukov and invariably received everything alone and same answer: J'y pense [1]. (She parted with P ‹rilukov for a long time. He lived in Moscow, she is everywhere.)
Prilukov for me is the most perfect embodiment of male love, love - in general. If I were a man, I would be Prilukov. Prilukov reconciles me with the earth, this is heaven.
_______
So, if you, my friend, have the opportunity to grow up to Prilukov, if for every scream I have J'y pense (always, everywhere), if you overcome the earthly jealousy, if you love me all, with everything (everyone!) In me, if you love me above life - love me!
I appeal to your 20 years, if you are older - I would not expect this from you (I’m waiting). I want to give you the opportunity to become LOVING, to give you to become love itself - even through me!
You write about friendship. My little boy, this is self-deception. What kind of friend am I? I am a friend, not a friend. How a girlfriend is conceived. You write more about love for another. I am the other, you are the other. Then why?! Marry another, live with others, live with others, but love me. Otherwise, it’s pointless.
Listen: I certainly want a miracle from you, but you are 21 years old, and I am a poet. In addition, it was in the world: not mutual love at the two ends of the world, but love alone, one. A man took all love upon himself, did not want anything for himself except how to: love. He himself was Love.
________
I myself loved the 60-year-old prince of Volkonsky, who could not stand women. With all irresponsibility, with all selflessness, I loved and, finally, got it - in eternal possession! Overcome the tenacity of love. (I did not learn to love women, I learned to love love.) I myself loved (16 years old) the Duke of Reichstadt, who died in 1832, and - four years old - an actress in a green dress from Windsor Pranks, my first theater for life . And even earlier, about two years old, there must have been a doll in a green dress, in the window of a glass passage, a doll that she had seen all nights in a dream, which she had never - two years! - I didn’t want out loud, a doll, which I can remember in my death hour.
I myself am LOVING. I tell you with connaisance de cause (de coeur!) [2]
________
He can everyone. May: children, old people, poets. And I, as a poet, that is, of course, a child and an old man! - Having come to the world, she immediately chose herself to love another. Beloved to be - I still did not know how. (The fact that everyone is so beautiful and superficial!)
Let me be Love this time, be Love:
ACKNOWLEDGE TO YOU GOOD SHARE.
________
Dear friend, I am very unhappy. I parted with that, loving and beloved, in the midst of love, I didn’t part — I broke off! In the midst of love, without hope of meeting [The gap between Tsvetaeva and Rodzevich]. Breaking him and his life. I can’t love myself, because I love him, and I don’t want to, because I love him. I want nothing but him, and he will never be. This is such a first parting for life, because, loving, I wanted everything: life: a simple life together, something that none of me who had ever “guessed” about. - Be mine. - And mine: - alas! -
In love there is, my friend, FAVORITES and LOVERS. And the third, rarest: LOVERS. He was a lover of love. Having begun to love since I opened my eyes, I say: I have never met such a thing. With him I would be happy. (I never thought about it!) I would like a son from him. (This will never happen!) Ever parted, - not like in books! - because: nowhere else to go! There is: a room (any!) And in it: he and I, together, not for an hour, but for life. And - a son.
I (fearing!) Wanted this son passionately, and if God did not send it to me, then, obviously, because he knows better. I desired this until the last hour. And not a single child from this hour can not see without wild rastrov. I envy every factory from the suburbs. And HOW - to all those with whom he, trying to forget me, will while away and prolong (and maybe already while away and lasts!) His earthly nights! Because his job is life: that is, forget me. Therefore, I can’t even pray, as in childhood: “God grant that he does not forget me,” “forgot!” - must.
And I can’t love him (at least in absentia!) - because it doesn’t let him live in absentia, she turns (to her beloved) into dreams, into longing.
I can’t do anything for him, I can only do one thing for him: not to be.
________
But you need to live. (С <herezha ›, Alya.) But there is nothing to live. All life on before and after. Until [3] - all my future! My future is yesterday, okay? I am without tomorrow.
One thing remains: verses. But: outside of me (alive!) He doesn’t need them (loves Gumilyov, I’m not his poet!)
У записи 4 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александр Ермошкин
