Хитон черемши
Екатерина очень любила повторять, что привыкла к определенному уровню комфорта. Она ездила на маленьком красном автомобиле, крутила руль ногтями цвета молочного поросёнка, а по вечерам мазала лицо бурой жижей, привезённой из Японии одним знакомым челноком. Несколько раз в неделю Екатерина встречалась разными толстяками, плешивыми и самодовольными дядьками.
Дядьки, как правило, молодились неловко и безобразно, скажем, придёт в ресторан – меховую кепочку снимет, обнажив лоснящееся «озеро в лесу» у себя на макушке, дальше разоблачается, а там – раз, и футболка с мультяшками – ну надо же как-то, в самом деле, демонстрировать, что ты жизнерадостный и еще вовсе не старый человек. Тем более вот с девчушкой такой замечательной на люди вышел. Екатерину трясло от стыда и брезгливости, но «уровень комфорта», который эти самые дядечки были в состоянии для неё организовать, безусловно того стоил.
По вечерам Екатерина читала Еврипида или Софокла – античная литература была единственным подлинным её увлечением, ныряя через страницы куда-нибудь в белокаменный Коринф или на Саламин, она забывала всё на свете – сосисочные багровые пальцы своих мужиков, их барыжычьи разговорчики, пахучую черемшу, которую один из них непрерывно с жадностью поедал во время каждой встречи в очередном заведении, напичканном бархатными драпировками. А там, в мире мифов никто и знать не знал о комфорте, да и зачем, ведь там – герои, пушистые крылья, зубастые мечи и белоснежные накидки, там – мчаться через океан одной лишь страсти ради, испытывать чернильную ненависть и рыдать от радости… Засыпала Екатерина всегда с улыбкой.
А потом наступало утро, пахнувшее черемшой, кто-то грузный и неповоротливый на другой стороне кровати орал в телефон: «Да я таких, как этот Устриков, в гробу видал! Слышь, Сашка, понижай там их, или хочешь, чтобы этот мудила твои бабки в баре вечером пропивал?», а Екатерина терпеливо ждала, пока он закончит, задумчиво водя цикламеновым ногтиком по шелковой простыне цвета брызг шампанского.
Однажды Екатерина долго не могла найти место для парковки возле магазина профессиональной косметики. Долго крутила кудрявой головой в ожидании, когда какая-нибудь из проклятых чужих машин, наконец, уедет. Когда жук цвета морской кромки на острове Санторини таки выехал, стала методично и с трудом стараться впихнуть свой автомобиль на его маленькое место. Внезапно рядом с ней возник дворник в оранжевой жилетке. Опираясь на ржавый лом, он стал жестикулировать, помогая ей припарковаться. Когда ей это удалось, Екатерина вышла из машины и с улыбкой поблагодарила дворника. Парень смотрел на неё сощурившись, был к её удивлению русским, имел пухлые губы и если бы не легкая пропитость черт, сошёл бы даже за красавца.
- Да не за что, девушка! улыбнулся он - Не можете же вы своего Пегаса где попало оставить.
Екатерина было развернулась на каблучках, чтобы идти за своим кератином, но тут не сразу долетевший до недр её сознания Пегас, заставил её сделать несколько шагов по направлению к дворнику. Стоило ей задать пару вопросов и сомнений не осталось: дворник был нехилым знатоком античной литературы. Екатерина тоже блеснула познаниями. До этого, своё увлечение она никогда не обсуждала ни с одной живой душой. Они так и стояли на тротуаре часа, наверное, два, прошлись по Гомеру, обменялись представлениями о внешности Софокла, Екатерина доставала из пачки одну тонкую ментоловую сигарету за другой.
А потом вдруг решили выпить. И за беседой в волшебном пространстве легенд зашли в дворничью убогую каморку, залитую тусклым светом. И пили водку из чекушки, и, морщась, цепляла ногтями Екатерина прямо из железной консервной банки маслянистые куски рыбы, с набитым ртом, не переставая вслух размышлять о том, на какие именно куски разорвали беднягу Орфея кровожадные менады в бешеном ожидании мнения дворника на это счёт. И не было до этого в жизни Екатерины ничего более странного захватывающего и реального. Словно, каморка эта с деревянными ветхими табуретками, лохматыми мётлами из веток и советской детской коляской, в которую были втиснуты два грязнеющих ведра, была местом действия одного из родных мифов. До самой ночи спорили они и говорили. Несколько раз, пошатываясь и отчебучивая шутки про Медею и Диониса, ходили за добавкой.
Проснулась Екатерина от мерзкого звука трезвонящего мобильника:
- Катюшенька, у нас сегодня всё в силе? – раздался трубный бас на другом конце провода – я за вами Валеру пришлю к восемнадцати.
Она почувствовала кислый запах черемши. Дворник, обняв руками свою запачканную рыжую жилетку, спал на коричневом полотнище прогнувшейся раскладушки. Три опустошенные банки из-под горбуши лежали на облупленной больничной тумбочке. Екатерина быстро взяла из пыльного угла свою сумку и поспешила на воздух. Лицо горело, привкус палёной водки во рту вызывал тошноту. Она поспешила найти свою красную машину и забраться внутрь.
Драгоценный комфорт сомкнулся вокруг неё душистым саваном. Решительно и стараясь не вспоминать о дворнике, Екатерина поехала приводить себя в чувства для вечернего рандеву.
Комфортная жизнь потекла сладкой липкой панакотой, заструилась шелковыми простынями и зашуршала обертками подарков от дядек всех мастей и цветов. Когда Екатерина листала Эсхила однажды вечером, воспоминание о дворнике и том постыдном вечере легонько тронуло её где-то глубоко внутри. Она вдруг разрыдалась и долго плакала, тоскливо прижимая намазанное ароматным кремом лицо к подушке.
Когда через пару дней она увидела на экране своего телефона сообщение за подписью дворника, сердце ёкнуло. Она перечитала его с десяток раз, упиваясь каждым словом как в третьем классе, когда русый мальчишка, сидевший через парту, прислал ей записку. Дворник предлагал встретиться и обещал чем-то её сильно удивить. С неделю Екатерина ходила счастливая, то и дело заглядывая в сообщение. Отвечать ему, а тем более встречаться она, конечно, не собиралась. Мифы это, спору нет, хорошо, да и дворник похожий в её ночных фантазиях на Ахилла тоже, но настоящая жизнь – она же не такая, и совсем не похожа на легенду. Тут Екатерине нужно, прежде всего, думать о комфорте.
Вот почему никогда Екатерина не постигла, что дворник тот был на самом деле вовсе не дворником. Этим он и должен был её удивить. Он был перспективным молодым актером городской киностудии и снимался в сотнях эпизодических ролей. Почему в то самое утро он занимался дворничьим ремеслом, Екатерина так никогда и не узнает - быть может, вживался в роль?
А не узнает она об этом потому, что через пару часов очередной плюгавый, но очень богатый дядька, перепившись коньяком и нанюхавшись еще каких-то наркотиков, схватит вдруг с тумбочки рядом с кроватью электрический провод и, выкрикивая десятки диких ругательств, задушит её в своей исполинской постели, комфорту которой позавидовала бы любая знающая себе цену в наши непростые времена девушка.
А одной дождливой ночью рыскающий по кладбищу в поисках налитых покойникам стопочек бродяга, обронит прямо на её могиле обернутую хитоном белой марли связочку черемши.
Екатерина очень любила повторять, что привыкла к определенному уровню комфорта. Она ездила на маленьком красном автомобиле, крутила руль ногтями цвета молочного поросёнка, а по вечерам мазала лицо бурой жижей, привезённой из Японии одним знакомым челноком. Несколько раз в неделю Екатерина встречалась разными толстяками, плешивыми и самодовольными дядьками.
Дядьки, как правило, молодились неловко и безобразно, скажем, придёт в ресторан – меховую кепочку снимет, обнажив лоснящееся «озеро в лесу» у себя на макушке, дальше разоблачается, а там – раз, и футболка с мультяшками – ну надо же как-то, в самом деле, демонстрировать, что ты жизнерадостный и еще вовсе не старый человек. Тем более вот с девчушкой такой замечательной на люди вышел. Екатерину трясло от стыда и брезгливости, но «уровень комфорта», который эти самые дядечки были в состоянии для неё организовать, безусловно того стоил.
По вечерам Екатерина читала Еврипида или Софокла – античная литература была единственным подлинным её увлечением, ныряя через страницы куда-нибудь в белокаменный Коринф или на Саламин, она забывала всё на свете – сосисочные багровые пальцы своих мужиков, их барыжычьи разговорчики, пахучую черемшу, которую один из них непрерывно с жадностью поедал во время каждой встречи в очередном заведении, напичканном бархатными драпировками. А там, в мире мифов никто и знать не знал о комфорте, да и зачем, ведь там – герои, пушистые крылья, зубастые мечи и белоснежные накидки, там – мчаться через океан одной лишь страсти ради, испытывать чернильную ненависть и рыдать от радости… Засыпала Екатерина всегда с улыбкой.
А потом наступало утро, пахнувшее черемшой, кто-то грузный и неповоротливый на другой стороне кровати орал в телефон: «Да я таких, как этот Устриков, в гробу видал! Слышь, Сашка, понижай там их, или хочешь, чтобы этот мудила твои бабки в баре вечером пропивал?», а Екатерина терпеливо ждала, пока он закончит, задумчиво водя цикламеновым ногтиком по шелковой простыне цвета брызг шампанского.
Однажды Екатерина долго не могла найти место для парковки возле магазина профессиональной косметики. Долго крутила кудрявой головой в ожидании, когда какая-нибудь из проклятых чужих машин, наконец, уедет. Когда жук цвета морской кромки на острове Санторини таки выехал, стала методично и с трудом стараться впихнуть свой автомобиль на его маленькое место. Внезапно рядом с ней возник дворник в оранжевой жилетке. Опираясь на ржавый лом, он стал жестикулировать, помогая ей припарковаться. Когда ей это удалось, Екатерина вышла из машины и с улыбкой поблагодарила дворника. Парень смотрел на неё сощурившись, был к её удивлению русским, имел пухлые губы и если бы не легкая пропитость черт, сошёл бы даже за красавца.
- Да не за что, девушка! улыбнулся он - Не можете же вы своего Пегаса где попало оставить.
Екатерина было развернулась на каблучках, чтобы идти за своим кератином, но тут не сразу долетевший до недр её сознания Пегас, заставил её сделать несколько шагов по направлению к дворнику. Стоило ей задать пару вопросов и сомнений не осталось: дворник был нехилым знатоком античной литературы. Екатерина тоже блеснула познаниями. До этого, своё увлечение она никогда не обсуждала ни с одной живой душой. Они так и стояли на тротуаре часа, наверное, два, прошлись по Гомеру, обменялись представлениями о внешности Софокла, Екатерина доставала из пачки одну тонкую ментоловую сигарету за другой.
А потом вдруг решили выпить. И за беседой в волшебном пространстве легенд зашли в дворничью убогую каморку, залитую тусклым светом. И пили водку из чекушки, и, морщась, цепляла ногтями Екатерина прямо из железной консервной банки маслянистые куски рыбы, с набитым ртом, не переставая вслух размышлять о том, на какие именно куски разорвали беднягу Орфея кровожадные менады в бешеном ожидании мнения дворника на это счёт. И не было до этого в жизни Екатерины ничего более странного захватывающего и реального. Словно, каморка эта с деревянными ветхими табуретками, лохматыми мётлами из веток и советской детской коляской, в которую были втиснуты два грязнеющих ведра, была местом действия одного из родных мифов. До самой ночи спорили они и говорили. Несколько раз, пошатываясь и отчебучивая шутки про Медею и Диониса, ходили за добавкой.
Проснулась Екатерина от мерзкого звука трезвонящего мобильника:
- Катюшенька, у нас сегодня всё в силе? – раздался трубный бас на другом конце провода – я за вами Валеру пришлю к восемнадцати.
Она почувствовала кислый запах черемши. Дворник, обняв руками свою запачканную рыжую жилетку, спал на коричневом полотнище прогнувшейся раскладушки. Три опустошенные банки из-под горбуши лежали на облупленной больничной тумбочке. Екатерина быстро взяла из пыльного угла свою сумку и поспешила на воздух. Лицо горело, привкус палёной водки во рту вызывал тошноту. Она поспешила найти свою красную машину и забраться внутрь.
Драгоценный комфорт сомкнулся вокруг неё душистым саваном. Решительно и стараясь не вспоминать о дворнике, Екатерина поехала приводить себя в чувства для вечернего рандеву.
Комфортная жизнь потекла сладкой липкой панакотой, заструилась шелковыми простынями и зашуршала обертками подарков от дядек всех мастей и цветов. Когда Екатерина листала Эсхила однажды вечером, воспоминание о дворнике и том постыдном вечере легонько тронуло её где-то глубоко внутри. Она вдруг разрыдалась и долго плакала, тоскливо прижимая намазанное ароматным кремом лицо к подушке.
Когда через пару дней она увидела на экране своего телефона сообщение за подписью дворника, сердце ёкнуло. Она перечитала его с десяток раз, упиваясь каждым словом как в третьем классе, когда русый мальчишка, сидевший через парту, прислал ей записку. Дворник предлагал встретиться и обещал чем-то её сильно удивить. С неделю Екатерина ходила счастливая, то и дело заглядывая в сообщение. Отвечать ему, а тем более встречаться она, конечно, не собиралась. Мифы это, спору нет, хорошо, да и дворник похожий в её ночных фантазиях на Ахилла тоже, но настоящая жизнь – она же не такая, и совсем не похожа на легенду. Тут Екатерине нужно, прежде всего, думать о комфорте.
Вот почему никогда Екатерина не постигла, что дворник тот был на самом деле вовсе не дворником. Этим он и должен был её удивить. Он был перспективным молодым актером городской киностудии и снимался в сотнях эпизодических ролей. Почему в то самое утро он занимался дворничьим ремеслом, Екатерина так никогда и не узнает - быть может, вживался в роль?
А не узнает она об этом потому, что через пару часов очередной плюгавый, но очень богатый дядька, перепившись коньяком и нанюхавшись еще каких-то наркотиков, схватит вдруг с тумбочки рядом с кроватью электрический провод и, выкрикивая десятки диких ругательств, задушит её в своей исполинской постели, комфорту которой позавидовала бы любая знающая себе цену в наши непростые времена девушка.
А одной дождливой ночью рыскающий по кладбищу в поисках налитых покойникам стопочек бродяга, обронит прямо на её могиле обернутую хитоном белой марли связочку черемши.
Ramson tunic
Catherine was very fond of repeating that she was used to a certain level of comfort. She drove a small red car, turned the steering wheel with her nails the color of a milk pig, and in the evenings she smeared her face with a brown slurry brought from Japan by one familiar shuttle. Several times a week, Catherine met with various fat men, bald and smug uncles.
The guys, as a rule, were embarrassed and ugly, say, he’ll come to a restaurant - he’ll take off his fur cap, exposing the glossy “lake in the forest” at his crown, then expose it, and then - once, and a T-shirt with cartoons - well, you have to then, in fact, to demonstrate that you are a cheerful and not at all old person. Especially since a girl so wonderful came to people. Catherine was shaking with shame and squeamishness, but the “level of comfort” that these same uncles were able to organize for her was certainly worth it.
In the evenings, Catherine read Euripides or Sophocles - ancient literature was her only true hobby, diving through pages somewhere in the white stone Corinth or Salamis, she forgot everything in the world - the sausage crimson fingers of their men, their spearmint, wild odor, which is one of them, he always ate eagerly during each meeting in the next institution, stuffed with velvet draperies. And there, in the world of myths, no one even knew about comfort, and why, because there are heroes, fluffy wings, toothy swords and snow-white capes, there - rushing across the ocean for passion’s sake, experiencing ink hatred and weeping with joy ... Catherine always fell asleep with a smile.
And then the morning came, the smell of wild garlic, someone overweight and clumsy on the other side of the bed shouted into the telephone: “Yes, I saw people like this Oysterik in a coffin! Hey, Sasha, lower them there, or do you want this dumbass to drink your grandmothers at the bar in the evening? ”, And Catherine patiently waited for him to finish, thoughtfully leading her cyclamen fingernail over a silk sheet the color of champagne splashing.
Once, Catherine for a long time could not find a parking place near a professional cosmetics store. She twisted her curly head for a long time, waiting for one of the damned foreign cars to finally leave. When the beetle on the edge of the sea on the island of Santorini did leave, she began methodically and with difficulty trying to shove her car into its small place. Suddenly, a janitor appeared in her orange vest. Leaning on a rusty crowbar, he began to gesticulate, helping her park. When she succeeded, Catherine got out of the car and thanked the janitor with a smile. The guy squinted at her, was, to her surprise, Russian, had full lips and, if it weren’t for the easy drinking of the devil, he would even have married a handsome man.
“Why not, girl!” he smiled - You can’t leave your Pegasus anywhere.
Catherine turned on her heels to follow her keratin, but Pegasus, who had not immediately reached the bowels of her consciousness, forced her to take several steps towards the janitor. As soon as she asked a couple of questions and doubts remained: the janitor was a sickly connoisseur of ancient literature. Catherine also flashed with knowledge. Prior to this, she had never discussed her hobby with any living soul. They stood on the sidewalk for about two hours, probably walking along Homer, exchanging ideas about Sophocles' appearance, Catherine took one thin menthol cigarette from the pack after another.
And then suddenly they decided to have a drink. And for a conversation in the magical space of legends we went into the janitorial wretched closet, bathed in dim light. And they drank vodka from chekuska, and, wincing, Catherine's fingernails clutched oily pieces of fish, with a mouth full, from their tin can, without stopping thinking out loud about exactly what pieces poor Orpheus tore the bloodthirsty maenads furiously waiting for the janitor's opinion on this matter . And before that, there was nothing more strange exciting and real in Catherine’s life. As if, this closet with wooden decrepit stools, shaggy brooms from branches and a Soviet baby carriage, into which two dirtying buckets were squeezed, was the scene of one of the native myths. Until the night they argued and talked. Several times, staggering and practicing jokes about Medea and Dionysus, we went for the supplement.
Catherine woke up from the vile sound of a sobering mobile phone:
- Katyushenka, is everything in force today? - there was a trumpet bass on the other end of the wire - I’ll send you to Valera at eighteen.
She smelled wild garlic. The janitor, hugging his soiled red vest with his hands, slept on the brown panel of the bent folding bed. Three empty pink salmon cans lay on a peeling hospital bedside table. Catherine quickly took her bag from the dusty corner and hurried into the air. The face was burning, the taste of fake vodka in the mouth caused nausea. She hastened to find her red car and climb inside.
Precious comfort closed around her with a fragrant shroud. Decisively and trying not to remember
Catherine was very fond of repeating that she was used to a certain level of comfort. She drove a small red car, turned the steering wheel with her nails the color of a milk pig, and in the evenings she smeared her face with a brown slurry brought from Japan by one familiar shuttle. Several times a week, Catherine met with various fat men, bald and smug uncles.
The guys, as a rule, were embarrassed and ugly, say, he’ll come to a restaurant - he’ll take off his fur cap, exposing the glossy “lake in the forest” at his crown, then expose it, and then - once, and a T-shirt with cartoons - well, you have to then, in fact, to demonstrate that you are a cheerful and not at all old person. Especially since a girl so wonderful came to people. Catherine was shaking with shame and squeamishness, but the “level of comfort” that these same uncles were able to organize for her was certainly worth it.
In the evenings, Catherine read Euripides or Sophocles - ancient literature was her only true hobby, diving through pages somewhere in the white stone Corinth or Salamis, she forgot everything in the world - the sausage crimson fingers of their men, their spearmint, wild odor, which is one of them, he always ate eagerly during each meeting in the next institution, stuffed with velvet draperies. And there, in the world of myths, no one even knew about comfort, and why, because there are heroes, fluffy wings, toothy swords and snow-white capes, there - rushing across the ocean for passion’s sake, experiencing ink hatred and weeping with joy ... Catherine always fell asleep with a smile.
And then the morning came, the smell of wild garlic, someone overweight and clumsy on the other side of the bed shouted into the telephone: “Yes, I saw people like this Oysterik in a coffin! Hey, Sasha, lower them there, or do you want this dumbass to drink your grandmothers at the bar in the evening? ”, And Catherine patiently waited for him to finish, thoughtfully leading her cyclamen fingernail over a silk sheet the color of champagne splashing.
Once, Catherine for a long time could not find a parking place near a professional cosmetics store. She twisted her curly head for a long time, waiting for one of the damned foreign cars to finally leave. When the beetle on the edge of the sea on the island of Santorini did leave, she began methodically and with difficulty trying to shove her car into its small place. Suddenly, a janitor appeared in her orange vest. Leaning on a rusty crowbar, he began to gesticulate, helping her park. When she succeeded, Catherine got out of the car and thanked the janitor with a smile. The guy squinted at her, was, to her surprise, Russian, had full lips and, if it weren’t for the easy drinking of the devil, he would even have married a handsome man.
“Why not, girl!” he smiled - You can’t leave your Pegasus anywhere.
Catherine turned on her heels to follow her keratin, but Pegasus, who had not immediately reached the bowels of her consciousness, forced her to take several steps towards the janitor. As soon as she asked a couple of questions and doubts remained: the janitor was a sickly connoisseur of ancient literature. Catherine also flashed with knowledge. Prior to this, she had never discussed her hobby with any living soul. They stood on the sidewalk for about two hours, probably walking along Homer, exchanging ideas about Sophocles' appearance, Catherine took one thin menthol cigarette from the pack after another.
And then suddenly they decided to have a drink. And for a conversation in the magical space of legends we went into the janitorial wretched closet, bathed in dim light. And they drank vodka from chekuska, and, wincing, Catherine's fingernails clutched oily pieces of fish, with a mouth full, from their tin can, without stopping thinking out loud about exactly what pieces poor Orpheus tore the bloodthirsty maenads furiously waiting for the janitor's opinion on this matter . And before that, there was nothing more strange exciting and real in Catherine’s life. As if, this closet with wooden decrepit stools, shaggy brooms from branches and a Soviet baby carriage, into which two dirtying buckets were squeezed, was the scene of one of the native myths. Until the night they argued and talked. Several times, staggering and practicing jokes about Medea and Dionysus, we went for the supplement.
Catherine woke up from the vile sound of a sobering mobile phone:
- Katyushenka, is everything in force today? - there was a trumpet bass on the other end of the wire - I’ll send you to Valera at eighteen.
She smelled wild garlic. The janitor, hugging his soiled red vest with his hands, slept on the brown panel of the bent folding bed. Three empty pink salmon cans lay on a peeling hospital bedside table. Catherine quickly took her bag from the dusty corner and hurried into the air. The face was burning, the taste of fake vodka in the mouth caused nausea. She hastened to find her red car and climb inside.
Precious comfort closed around her with a fragrant shroud. Decisively and trying not to remember
У записи 8 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Батурина
