Метида
В день, когда Людка поняла, что ждет ребенка, жизнь её решительно переменилась. Людка работала кассиром в магазине «Мясо», ходила в лосинах до колен и была похожа на гофмановского крысиного короля.
Отцом будущего чада, согласно шатким людкиным предположениям, являлся неказистый парень Вадик, с которым они периодически часов по пять к ряду смотрели вместе сериалы и курили гашиш. Вадик был рыжим, любил громко и глупо всхохотнуть и смотрел на Людку большими чёрными птичьими глазами без ресниц. Новость он встретил с радостной улыбкой олигофрена.
К весне живот Людки уже надулся как воздушный шарик, а другие части тела налились молочной рыхлостью, сделав Людку похожей на большой плодородный континент. Один раз, когда она ехала в ржавом дребезжащем трамвае, медленно покачиваясь из стороны в сторону как пудинг, какой-то симпатичный паренек, почтительно оглядел, как ему показалось престарелую (на самом деле они были ровесниками) матрону с животом, и сразу же любезно уступил ей место. Людка была польщена вниманием смазливого сверстника, кокетливо заправила прядь пергидрольных волос за ушко-пирожок с золотой сережкой и растеклась по сидению. Когда до неё дошло, что место ей уступили не за очаровательные глаза с поволокой, а всего лишь за выкатившийся надоевший уже живот, она отвернулась в окно, потемнев как половая тряпка в ведре с водой.
Дома отлупила накуренного как обычно, лежащего на раскладушке Вадика, наорала на него смесью визга мата и ультразвука так, что из-под рыжей поросли на его голове поползли вниз по лбу и шее багровые пятна. Потом хныча смолила сигаретку у форточки на их коммунальной кухне.
На следующий день, стоя в трамвае, Людка нарочно расстегнула куртку и в упор подошла к расположившимся на мягких сидениях слюнявым школьникам. Дети были не так смекалисты и не поняли, что перед ними беременная, а не просто толстая тётка. Тогда, с досады, а на самом деле тайно мечтая об этом, Людка рявкнула на них, дескать, не учили вас что ли, малолетки проклятые, место женщинам, да еще и в положении, уступать?
Узкие глаза Людки от удовольствия сжались до полного превращения в чёрточки, когда школьники смущенно капитулировали в другой конец трамвайной коробки.
Людка пошла дальше: она лезла без очереди в родном «Мясе», вальяжно оттесняла людей от окошка в сберкассе, визжала, кричала и кусалась, вступала даже в драки. А как только окружающие возмущенно взвивались над ней, раскрасневшаяся и всклокоченная триумфально вытаскивала из недр ватной фиолетовой куртки свой громадный живот и с гордостью предъявляла его изумленной толпе. Люди охали и расступались, а Людка гордо оглядывая их своими пресловутыми глазами с поволокой, шествовала прочь. За ней волочился вечно накуренный и не успевший ничего понять Вадик.
Пробить таки свои набранные покупки без очереди, получить справку или занять сидение в метро Людке после явления живота тут же требоваться переставало.
Надо ли говорить, что день, когда она, наконец, разродилась, стал худшим днём её жизни. Додуматься до того, каким мощным оружием уничтожения совести окружающих может стать младенец, да и вообще ребенок лет до десяти, её интеллектуальные способности не позволяли. Интерес Людки к бастарду ограничивался возможностью двухчасовых прогулок по улице под пивко вместе с Вадиком, а спустя пару недель она вообще сдала его в детдом к чертовой матери.
Младенец с клоком рыжей шерсти посреди громадной марсианской головы унаследовал людкины глаза, благодаря которым получил в детдомовском сообществе, где славился как ловкий воришка, кличку «Косожмых». И пошел бы он, наверное, довольно далеко, если бы его, уже четырнадцатилетнего лба, после того как накурившись какой-то дряни, он оттяпал одной немой девочке руку до локтя пожарной лопатой, не закрыли и не отправили шить валенки в Ямало-Ненецкий автономный округ.
В день, когда Людка поняла, что ждет ребенка, жизнь её решительно переменилась. Людка работала кассиром в магазине «Мясо», ходила в лосинах до колен и была похожа на гофмановского крысиного короля.
Отцом будущего чада, согласно шатким людкиным предположениям, являлся неказистый парень Вадик, с которым они периодически часов по пять к ряду смотрели вместе сериалы и курили гашиш. Вадик был рыжим, любил громко и глупо всхохотнуть и смотрел на Людку большими чёрными птичьими глазами без ресниц. Новость он встретил с радостной улыбкой олигофрена.
К весне живот Людки уже надулся как воздушный шарик, а другие части тела налились молочной рыхлостью, сделав Людку похожей на большой плодородный континент. Один раз, когда она ехала в ржавом дребезжащем трамвае, медленно покачиваясь из стороны в сторону как пудинг, какой-то симпатичный паренек, почтительно оглядел, как ему показалось престарелую (на самом деле они были ровесниками) матрону с животом, и сразу же любезно уступил ей место. Людка была польщена вниманием смазливого сверстника, кокетливо заправила прядь пергидрольных волос за ушко-пирожок с золотой сережкой и растеклась по сидению. Когда до неё дошло, что место ей уступили не за очаровательные глаза с поволокой, а всего лишь за выкатившийся надоевший уже живот, она отвернулась в окно, потемнев как половая тряпка в ведре с водой.
Дома отлупила накуренного как обычно, лежащего на раскладушке Вадика, наорала на него смесью визга мата и ультразвука так, что из-под рыжей поросли на его голове поползли вниз по лбу и шее багровые пятна. Потом хныча смолила сигаретку у форточки на их коммунальной кухне.
На следующий день, стоя в трамвае, Людка нарочно расстегнула куртку и в упор подошла к расположившимся на мягких сидениях слюнявым школьникам. Дети были не так смекалисты и не поняли, что перед ними беременная, а не просто толстая тётка. Тогда, с досады, а на самом деле тайно мечтая об этом, Людка рявкнула на них, дескать, не учили вас что ли, малолетки проклятые, место женщинам, да еще и в положении, уступать?
Узкие глаза Людки от удовольствия сжались до полного превращения в чёрточки, когда школьники смущенно капитулировали в другой конец трамвайной коробки.
Людка пошла дальше: она лезла без очереди в родном «Мясе», вальяжно оттесняла людей от окошка в сберкассе, визжала, кричала и кусалась, вступала даже в драки. А как только окружающие возмущенно взвивались над ней, раскрасневшаяся и всклокоченная триумфально вытаскивала из недр ватной фиолетовой куртки свой громадный живот и с гордостью предъявляла его изумленной толпе. Люди охали и расступались, а Людка гордо оглядывая их своими пресловутыми глазами с поволокой, шествовала прочь. За ней волочился вечно накуренный и не успевший ничего понять Вадик.
Пробить таки свои набранные покупки без очереди, получить справку или занять сидение в метро Людке после явления живота тут же требоваться переставало.
Надо ли говорить, что день, когда она, наконец, разродилась, стал худшим днём её жизни. Додуматься до того, каким мощным оружием уничтожения совести окружающих может стать младенец, да и вообще ребенок лет до десяти, её интеллектуальные способности не позволяли. Интерес Людки к бастарду ограничивался возможностью двухчасовых прогулок по улице под пивко вместе с Вадиком, а спустя пару недель она вообще сдала его в детдом к чертовой матери.
Младенец с клоком рыжей шерсти посреди громадной марсианской головы унаследовал людкины глаза, благодаря которым получил в детдомовском сообществе, где славился как ловкий воришка, кличку «Косожмых». И пошел бы он, наверное, довольно далеко, если бы его, уже четырнадцатилетнего лба, после того как накурившись какой-то дряни, он оттяпал одной немой девочке руку до локтя пожарной лопатой, не закрыли и не отправили шить валенки в Ямало-Ненецкий автономный округ.
Methida
On the day when Lyudka realized that she was expecting a baby, her life decisively changed. Lyudka worked as a cashier in the Meat store, walked in leggings to her knees and looked like a Hoffmann's rat king.
The father of the future child, according to shaky people’s assumptions, was the ugly guy Vadik, with whom they periodically watched TV shows for five hours in a row and smoked hash. Vadik was red, he liked to laugh out loud and stupid and looked at Lyudka with big black bird eyes without eyelashes. He met the news with a joyful smile from an oligophrenic.
By spring, Ludka’s stomach had already pouted like a balloon, and other parts of the body were filled with milk friability, making Ludka look like a large fertile continent. Once, when she was riding in a rusty rattling tram, slowly swaying from side to side like a pudding, some pretty guy respectfully looked at how he thought the elderly (they were actually peers) matron with his stomach, and immediately graciously gave way her place. Lyudka was flattered by the attention of a cute peer, coquettishly tucked a strand of perhydrol hair over her ear-pie with a golden earring and spread over the seat. When it dawned on her that the place had been given to her not for her charming eyes with a wand, but only for her belly who had already rolled out, she turned away from the window, darkening like a floor rag in a bucket of water.
At home she smacked Vadik, who was smoking as usual, lying on a cot, yelled at him with a mixture of screeching mat and ultrasound so that from under the redheads, crimson spots crawled down his head on his forehead and neck. Then she whimpered a cigarette by the window leaf in their communal kitchen.
The next day, while standing in the tram, Lyudka purposely unfastened her jacket and went point blank to the slobbering schoolchildren who were sitting on the soft seats. The children were not so savvy and did not understand that they were pregnant, and not just a fat aunt. Then, with disappointment, and actually secretly dreaming about it, Lyudka barked at them, they say, didn’t they teach you, damned youngsters, a place for women, and even in a position to give in?
Luda's narrow eyes clenched with pleasure until completely turning into dashes, when the schoolchildren confusedly capitulated to the other end of the tram box.
Lyudka went further: she climbed out of turn in her native Meat, impressively drove people away from the window in the savings bank, screeched, screamed and bit, even entered into fights. And as soon as those around him indignantly climbed over her, flushed and disheveled triumphantly pulled out her huge belly from the bowels of a purple jacket and proudly presented it to the amazed crowd. People gasped and parted, and Lyudka proudly looking them with her notorious eyes with a waggon, walked away. Behind her dragged forever smoked and did not have time to understand anything Vadik.
Still punching their purchased purchases without waiting in line, getting help or taking a seat in Lyudka metro after the appearance of the abdomen immediately ceased to be required.
Needless to say, the day when she finally gave birth was the worst day of her life. To think of how powerful a weapon to destroy the conscience of others can become a baby, and indeed a child up to ten years old, her intellectual abilities did not allow. Lyudka’s interest in the bastard was limited to the possibility of two-hour walks along the street for a beer with Vadik, and after a couple of weeks she generally turned him in to the orphanage to hell.
The baby with a tuft of red hair in the middle of a huge Martian head inherited the ludkin eyes, thanks to which he received the nickname "Kosozhmy" in the orphanage community, where he was famous. And he would probably have gone quite far if his already fourteen-year-old forehead, after smoking some rubbish, he chopped off one dumb girl's arm to the elbow with a fire shovel, would not have closed and sent to sew felt boots in the Yamalo-Nenets Autonomous district.
On the day when Lyudka realized that she was expecting a baby, her life decisively changed. Lyudka worked as a cashier in the Meat store, walked in leggings to her knees and looked like a Hoffmann's rat king.
The father of the future child, according to shaky people’s assumptions, was the ugly guy Vadik, with whom they periodically watched TV shows for five hours in a row and smoked hash. Vadik was red, he liked to laugh out loud and stupid and looked at Lyudka with big black bird eyes without eyelashes. He met the news with a joyful smile from an oligophrenic.
By spring, Ludka’s stomach had already pouted like a balloon, and other parts of the body were filled with milk friability, making Ludka look like a large fertile continent. Once, when she was riding in a rusty rattling tram, slowly swaying from side to side like a pudding, some pretty guy respectfully looked at how he thought the elderly (they were actually peers) matron with his stomach, and immediately graciously gave way her place. Lyudka was flattered by the attention of a cute peer, coquettishly tucked a strand of perhydrol hair over her ear-pie with a golden earring and spread over the seat. When it dawned on her that the place had been given to her not for her charming eyes with a wand, but only for her belly who had already rolled out, she turned away from the window, darkening like a floor rag in a bucket of water.
At home she smacked Vadik, who was smoking as usual, lying on a cot, yelled at him with a mixture of screeching mat and ultrasound so that from under the redheads, crimson spots crawled down his head on his forehead and neck. Then she whimpered a cigarette by the window leaf in their communal kitchen.
The next day, while standing in the tram, Lyudka purposely unfastened her jacket and went point blank to the slobbering schoolchildren who were sitting on the soft seats. The children were not so savvy and did not understand that they were pregnant, and not just a fat aunt. Then, with disappointment, and actually secretly dreaming about it, Lyudka barked at them, they say, didn’t they teach you, damned youngsters, a place for women, and even in a position to give in?
Luda's narrow eyes clenched with pleasure until completely turning into dashes, when the schoolchildren confusedly capitulated to the other end of the tram box.
Lyudka went further: she climbed out of turn in her native Meat, impressively drove people away from the window in the savings bank, screeched, screamed and bit, even entered into fights. And as soon as those around him indignantly climbed over her, flushed and disheveled triumphantly pulled out her huge belly from the bowels of a purple jacket and proudly presented it to the amazed crowd. People gasped and parted, and Lyudka proudly looking them with her notorious eyes with a waggon, walked away. Behind her dragged forever smoked and did not have time to understand anything Vadik.
Still punching their purchased purchases without waiting in line, getting help or taking a seat in Lyudka metro after the appearance of the abdomen immediately ceased to be required.
Needless to say, the day when she finally gave birth was the worst day of her life. To think of how powerful a weapon to destroy the conscience of others can become a baby, and indeed a child up to ten years old, her intellectual abilities did not allow. Lyudka’s interest in the bastard was limited to the possibility of two-hour walks along the street for a beer with Vadik, and after a couple of weeks she generally turned him in to the orphanage to hell.
The baby with a tuft of red hair in the middle of a huge Martian head inherited the ludkin eyes, thanks to which he received the nickname "Kosozhmy" in the orphanage community, where he was famous. And he would probably have gone quite far if his already fourteen-year-old forehead, after smoking some rubbish, he chopped off one dumb girl's arm to the elbow with a fire shovel, would not have closed and sent to sew felt boots in the Yamalo-Nenets Autonomous district.
У записи 14 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Батурина
