Почерневшие доски –
Иконы – очень старые.
С них проливается свет.
С утра мне видится счастливая Россия – которой нет.
Мне видятся одухотворенные лица в метро, блаженные улыбки, русые волосы – мне видится смирение и счастье, робкое веселье и мудрые черные смородины готовых расплакаться глаз. Девушки без косметики – скромно одетые, розовые молочные губы, готовые в придыхание выплеснуть застенчивое – А!? Мне видится империя которая может предложить миру любовь – взамен всему остальному, человеческому. Мне видится империя поставляющая любовь на экспорт. Любовь, прощение, смирение, понимание, ожидание – голос твой – чистый, нежный, высокий, чуть с хрипотцой, азиатские скулы твои – черно-белые березы в кино. Мне видится длинный поезд – называемый время – как он трогает фасады домов, как он трогает леса и степи – и как ты жмуришься когда он пролетает мимо тебя.
Блудница нагулявшаяся моя – ты помнишь холодный плацкарт не застеленный простыней обжигающий спину твою в ключицах и костях. Я приму и прощу всех твоих мужчин, поставлю за них свечку, Россия моя – Ветер мой позолоченный – Давай ждать вместе с войны – Сводки и вести и их святых, новых — Мы не спрашиваем за что?, мы не плачем – потому что не жалеем себя – и если вдруг заплачем, то строго посмотрим, но всё же простим эту слабость – нам достаточно смотреть туда в направление где они выложили все свои товары – мы делаем вид что ими по-настоящему пользуемся – а на самом деле мы только любим – абсолютно всё что лежит перед взором. Мы перетекаем из реки в реку из ветра в ветер из человека в сердце в душу в солнце в церковь в листья траву в бензоколонки одинокие …
Продавщица моя молочница мятые купюры на сдачу
В белой блузочке чуть расстегнутой выходишь из офиса с полными вёдрами– и светла всем телом, румяные щеки – в бизнес-центре работает кондиционер а выходишь и воздух стеной пара – чуть потеешь, одергиваешь блузку с подмышек – плачешь за русской печкой – каблуками отстукиваешь на проспекте.
А там бесконечная пробка в даль в буреломы —
Уходит за лес, становится не видна – они передают друг другу сказку перешептываются – колобок катится – чтобы закатится к вечеру за небосвод.
Если ты улыбаешься – дочь выросла – зять смешно поправляет галстук у зеркала, ищет брелок от машины в брюках пританцовывает – 16-летняя школьница курит за углом школы, я буду целовать тебя в губы 30-летняя русалка моя, я буду, держать тебя за руку – дочка 3-х летняя, …. Летняя от платья. Мы проснёмся в 6 утра и поедем на 7-ми часовой электричке на дачу – ты будешь ругать меня за то что слишком тяжелый рюкзак, а уже 8 лет как на пенсии, мы поедем из бара в 5 утра на пойманной тачке за трешку, мы видим друг друга первый раз – тебе ещё нет 20, Россия моя – Чувство.
Всё это простим. Руками землю будут брать и кидать к небу, фотографии им эти простим где они из себя строят, этот пот выступающий на лбу в бессильном раздражении, эту усталость странную, эту возвышенную нашу интонацию и излишний пафос – он здесь взойдёт – новый космос в разрушенной стране, которую казалось теперь уже не сохранить, он польётся от сюда, и будут видеть его в телескопы –
Сердце стучит – замирает.
Мне видятся –
Едет с фитнеса, недовольная, разговаривает со старым уже забытым, переливается как шеи голубиные, сидит напротив меня в маршрутке, смеется когда он её приглашает в кино, прорастает иван-чаем, соглашается и смеется, ездит по мозгам, что звонит раз в полгода, и всё прощает ему, и нажав отбой, задумчиво с едва заметной улыбкой хитрой смотрит в окно.
В шортах – ругается со своей, исходит нарядными узорами, орёт на неё матом, грозиться избить вечером, сереет степью – потом Зая говорит, грубый, ужасный – прощенный. Сам так и не научится прощать никого до конца –
Школьный друг теперь стал странный. Сосед взял новую тачку.
А у тебя ладони были сухие – осенью, помнишь – или тогда в июне, когда шли и что-то весело пасмурное. А я знал тебя, и зачем такие моменты – мы плакали обнявшись, потом какие-то истории, про сестру. Ты напевала. А к вечеру напивалась. А депутаты и чиновники всё воровали – становились убийцами и падали на колени, и их прощали. И мне виделось.
Спокойные люди – каждый своими мыслями пролетали метро и радуги, пробки и поля, каждый понимал каждого и было спокойно и пасмурно.
Ждал тебя и погода переливалась. То солнцем летним, то зимним чем-то, что весной, то листьями желтыми, то грязью печальной, потом снова августом.
Замерли в выходные в торговом центре совсем ненадолго – родные прохожие.
И у всех на секунду перед глазами вставали и святились – Почерневшие доски. Иконы очень старые. И сжали руки. И побежали дальше. В России которая есть.
Ночью темной, южной почти, насупившейся —
Светла неэлектрически.
Иконы – очень старые.
С них проливается свет.
С утра мне видится счастливая Россия – которой нет.
Мне видятся одухотворенные лица в метро, блаженные улыбки, русые волосы – мне видится смирение и счастье, робкое веселье и мудрые черные смородины готовых расплакаться глаз. Девушки без косметики – скромно одетые, розовые молочные губы, готовые в придыхание выплеснуть застенчивое – А!? Мне видится империя которая может предложить миру любовь – взамен всему остальному, человеческому. Мне видится империя поставляющая любовь на экспорт. Любовь, прощение, смирение, понимание, ожидание – голос твой – чистый, нежный, высокий, чуть с хрипотцой, азиатские скулы твои – черно-белые березы в кино. Мне видится длинный поезд – называемый время – как он трогает фасады домов, как он трогает леса и степи – и как ты жмуришься когда он пролетает мимо тебя.
Блудница нагулявшаяся моя – ты помнишь холодный плацкарт не застеленный простыней обжигающий спину твою в ключицах и костях. Я приму и прощу всех твоих мужчин, поставлю за них свечку, Россия моя – Ветер мой позолоченный – Давай ждать вместе с войны – Сводки и вести и их святых, новых — Мы не спрашиваем за что?, мы не плачем – потому что не жалеем себя – и если вдруг заплачем, то строго посмотрим, но всё же простим эту слабость – нам достаточно смотреть туда в направление где они выложили все свои товары – мы делаем вид что ими по-настоящему пользуемся – а на самом деле мы только любим – абсолютно всё что лежит перед взором. Мы перетекаем из реки в реку из ветра в ветер из человека в сердце в душу в солнце в церковь в листья траву в бензоколонки одинокие …
Продавщица моя молочница мятые купюры на сдачу
В белой блузочке чуть расстегнутой выходишь из офиса с полными вёдрами– и светла всем телом, румяные щеки – в бизнес-центре работает кондиционер а выходишь и воздух стеной пара – чуть потеешь, одергиваешь блузку с подмышек – плачешь за русской печкой – каблуками отстукиваешь на проспекте.
А там бесконечная пробка в даль в буреломы —
Уходит за лес, становится не видна – они передают друг другу сказку перешептываются – колобок катится – чтобы закатится к вечеру за небосвод.
Если ты улыбаешься – дочь выросла – зять смешно поправляет галстук у зеркала, ищет брелок от машины в брюках пританцовывает – 16-летняя школьница курит за углом школы, я буду целовать тебя в губы 30-летняя русалка моя, я буду, держать тебя за руку – дочка 3-х летняя, …. Летняя от платья. Мы проснёмся в 6 утра и поедем на 7-ми часовой электричке на дачу – ты будешь ругать меня за то что слишком тяжелый рюкзак, а уже 8 лет как на пенсии, мы поедем из бара в 5 утра на пойманной тачке за трешку, мы видим друг друга первый раз – тебе ещё нет 20, Россия моя – Чувство.
Всё это простим. Руками землю будут брать и кидать к небу, фотографии им эти простим где они из себя строят, этот пот выступающий на лбу в бессильном раздражении, эту усталость странную, эту возвышенную нашу интонацию и излишний пафос – он здесь взойдёт – новый космос в разрушенной стране, которую казалось теперь уже не сохранить, он польётся от сюда, и будут видеть его в телескопы –
Сердце стучит – замирает.
Мне видятся –
Едет с фитнеса, недовольная, разговаривает со старым уже забытым, переливается как шеи голубиные, сидит напротив меня в маршрутке, смеется когда он её приглашает в кино, прорастает иван-чаем, соглашается и смеется, ездит по мозгам, что звонит раз в полгода, и всё прощает ему, и нажав отбой, задумчиво с едва заметной улыбкой хитрой смотрит в окно.
В шортах – ругается со своей, исходит нарядными узорами, орёт на неё матом, грозиться избить вечером, сереет степью – потом Зая говорит, грубый, ужасный – прощенный. Сам так и не научится прощать никого до конца –
Школьный друг теперь стал странный. Сосед взял новую тачку.
А у тебя ладони были сухие – осенью, помнишь – или тогда в июне, когда шли и что-то весело пасмурное. А я знал тебя, и зачем такие моменты – мы плакали обнявшись, потом какие-то истории, про сестру. Ты напевала. А к вечеру напивалась. А депутаты и чиновники всё воровали – становились убийцами и падали на колени, и их прощали. И мне виделось.
Спокойные люди – каждый своими мыслями пролетали метро и радуги, пробки и поля, каждый понимал каждого и было спокойно и пасмурно.
Ждал тебя и погода переливалась. То солнцем летним, то зимним чем-то, что весной, то листьями желтыми, то грязью печальной, потом снова августом.
Замерли в выходные в торговом центре совсем ненадолго – родные прохожие.
И у всех на секунду перед глазами вставали и святились – Почерневшие доски. Иконы очень старые. И сжали руки. И побежали дальше. В России которая есть.
Ночью темной, южной почти, насупившейся —
Светла неэлектрически.
Blackened Boards -
Icons are very old.
Light spills from them.
In the morning I see a happy Russia - which is not.
I see inspired faces in the subway, blissful smiles, brown hair - I see humility and happiness, timid fun and wise black currants eyes ready to cry. Girls without makeup - modestly dressed, pink milk lips, ready to breathe out shy in a breath - A !? I see an empire that can offer the world love - in return for everything else, human. I see an empire supplying export love. Love, forgiveness, humility, understanding, expectation - your voice is clean, tender, high, a little hoarse, your Asian cheekbones are black and white birch trees in the movies. I see a long train - called time - how it touches the facades of houses, how it touches the forests and steppes - and how you squint when it flies past you.
My harlot has walked up - you remember a cold reserved seat not covered by a sheet burning your back in collarbones and bones. I will accept and forgive all your men, light a candle for them, My Russia - My gilded wind - Let's wait together with the war - Synopsis and news of their saints, new - We do not ask for what ?, we do not cry - because we do not regret ourselves - and if we suddenly cry, then we will look strictly, but nevertheless we will forgive this weakness - we just need to look in the direction where they put all their goods - we pretend that we really use them - but in fact we only love - absolutely all that lies before the eye. We flow from river to river from wind to wind from person to heart to soul to sun to church to leaves grass to lonely gas stations ...
Saleswoman my thrush crumpled change bills
In a white blouse a little unbuttoned, you leave the office with full buckets - and you are light with your whole body, rosy cheeks - the air conditioning works in the business center and you go out and the air with a steam wall - you sweat a little, you pull the blouse from your armpits - you cry for a Russian stove - you knock on his heels on the avenue .
And there is an endless traffic jam into the distance in windbreaks -
He leaves the forest, becomes invisible - they tell each other a fairy tale whispering to each other - a bun rolls - to roll towards the sky in the evening.
If you smile - your daughter has grown up - your son-in-law is funny straightening his tie by the mirror, looking for a car keychain in trousers, dancing - a 16-year-old schoolgirl smokes around the corner of the school, I will kiss you on the lips; my 30-year-old mermaid, I will hold your hand - 3 year old daughter ... Summer from the dress. We wake up at 6 a.m. and take the 7-hour electric train to the cottage - you will scold me for having a backpack that is too heavy, and for 8 years you’ll be retired, we will go from the bar at 5 a.m. to the trash for a three-wheeled car, we see each other for the first time - you are not yet 20, my Russia is Feeling.
All this is forgiven. They will take the earth with their hands and throw it to the sky, we will forgive these photos for them where they build themselves, this sweat protruding on the forehead in powerless irritation, this tiredness is strange, this sublime our intonation and excessive pathos - it will rise up here - a new cosmos in a destroyed country, which it seemed now no longer to be saved, it will pour from here, and they will see it through telescopes -
Heart beats - stops.
I see -
Goes to fitness, dissatisfied, talks to an old forgotten one, shimmers like pigeon necks, sits opposite me in a minibus, laughs when he invites her to a movie, sprouts ivan tea, agrees and laughs, travels around the brain that rings once every six months, and forgives him everything, and pressing the end, thoughtfully with a subtle smile slyly looks out the window.
In shorts - swears with his, comes out in elegant patterns, yells at her, threatens to beat him in the evening, turns gray with steppe - then Zaya says, rude, terrible - forgiven. He himself will never learn to forgive anyone to the end -
The school friend has now become weird. A neighbor took a new car.
And your palms were dry - in the fall, remember - or then in June, when there was something fun and overcast. But I knew you, and why such moments - we cried hugging, then some stories about my sister. You sang. And by the evening she got drunk. And the deputies and officials stole everything - they became killers and fell to their knees, and they were forgiven. And I saw it.
Calm people - everyone with their thoughts flew the subway and rainbows, traffic jams and fields, everyone understood everyone and it was calm and cloudy.
Waiting for you and the weather shimmered. Either the summer sun, or the winter something, in the spring, then yellow leaves, then sad mud, then again in August.
Frozen at the weekend in the shopping center for a short while - relatives of passers-by.
And everyone stood up and sanctified before their eyes - Blackened boards. The icons are very old. And they squeezed their hands. And they ran on. In Russia, which is.
At night, dark, almost southern, frowning -
Light non-electric.
Icons are very old.
Light spills from them.
In the morning I see a happy Russia - which is not.
I see inspired faces in the subway, blissful smiles, brown hair - I see humility and happiness, timid fun and wise black currants eyes ready to cry. Girls without makeup - modestly dressed, pink milk lips, ready to breathe out shy in a breath - A !? I see an empire that can offer the world love - in return for everything else, human. I see an empire supplying export love. Love, forgiveness, humility, understanding, expectation - your voice is clean, tender, high, a little hoarse, your Asian cheekbones are black and white birch trees in the movies. I see a long train - called time - how it touches the facades of houses, how it touches the forests and steppes - and how you squint when it flies past you.
My harlot has walked up - you remember a cold reserved seat not covered by a sheet burning your back in collarbones and bones. I will accept and forgive all your men, light a candle for them, My Russia - My gilded wind - Let's wait together with the war - Synopsis and news of their saints, new - We do not ask for what ?, we do not cry - because we do not regret ourselves - and if we suddenly cry, then we will look strictly, but nevertheless we will forgive this weakness - we just need to look in the direction where they put all their goods - we pretend that we really use them - but in fact we only love - absolutely all that lies before the eye. We flow from river to river from wind to wind from person to heart to soul to sun to church to leaves grass to lonely gas stations ...
Saleswoman my thrush crumpled change bills
In a white blouse a little unbuttoned, you leave the office with full buckets - and you are light with your whole body, rosy cheeks - the air conditioning works in the business center and you go out and the air with a steam wall - you sweat a little, you pull the blouse from your armpits - you cry for a Russian stove - you knock on his heels on the avenue .
And there is an endless traffic jam into the distance in windbreaks -
He leaves the forest, becomes invisible - they tell each other a fairy tale whispering to each other - a bun rolls - to roll towards the sky in the evening.
If you smile - your daughter has grown up - your son-in-law is funny straightening his tie by the mirror, looking for a car keychain in trousers, dancing - a 16-year-old schoolgirl smokes around the corner of the school, I will kiss you on the lips; my 30-year-old mermaid, I will hold your hand - 3 year old daughter ... Summer from the dress. We wake up at 6 a.m. and take the 7-hour electric train to the cottage - you will scold me for having a backpack that is too heavy, and for 8 years you’ll be retired, we will go from the bar at 5 a.m. to the trash for a three-wheeled car, we see each other for the first time - you are not yet 20, my Russia is Feeling.
All this is forgiven. They will take the earth with their hands and throw it to the sky, we will forgive these photos for them where they build themselves, this sweat protruding on the forehead in powerless irritation, this tiredness is strange, this sublime our intonation and excessive pathos - it will rise up here - a new cosmos in a destroyed country, which it seemed now no longer to be saved, it will pour from here, and they will see it through telescopes -
Heart beats - stops.
I see -
Goes to fitness, dissatisfied, talks to an old forgotten one, shimmers like pigeon necks, sits opposite me in a minibus, laughs when he invites her to a movie, sprouts ivan tea, agrees and laughs, travels around the brain that rings once every six months, and forgives him everything, and pressing the end, thoughtfully with a subtle smile slyly looks out the window.
In shorts - swears with his, comes out in elegant patterns, yells at her, threatens to beat him in the evening, turns gray with steppe - then Zaya says, rude, terrible - forgiven. He himself will never learn to forgive anyone to the end -
The school friend has now become weird. A neighbor took a new car.
And your palms were dry - in the fall, remember - or then in June, when there was something fun and overcast. But I knew you, and why such moments - we cried hugging, then some stories about my sister. You sang. And by the evening she got drunk. And the deputies and officials stole everything - they became killers and fell to their knees, and they were forgiven. And I saw it.
Calm people - everyone with their thoughts flew the subway and rainbows, traffic jams and fields, everyone understood everyone and it was calm and cloudy.
Waiting for you and the weather shimmered. Either the summer sun, or the winter something, in the spring, then yellow leaves, then sad mud, then again in August.
Frozen at the weekend in the shopping center for a short while - relatives of passers-by.
And everyone stood up and sanctified before their eyes - Blackened boards. The icons are very old. And they squeezed their hands. And they ran on. In Russia, which is.
At night, dark, almost southern, frowning -
Light non-electric.
У записи 10 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Антоновский
